Полное собрание сочинений. Том 5. Мощеные реки. - Василий Песков

Пустая юрта пахнет давним, холодным дымом и кислой кожей. Мы лежим в спальных мешках. Под головой, повернешься — скрипит старая кожа седла. Ветер нашел худобу в юрте — шевелит пламя свечи. В темноте ходит старик с бубном: «Одо-одо-до-о-ой-до!..» Всю ночь одна тягучая песня. Встретившись с нами днем, старик весело ткнул себя пальцем в грудь:

— Однако, немноско мухоморцика! — Веселый дурман гриба-мухомора водит деда от юрты к юрте…

— Слушай, Валя, а не всякий человек в тундре — свой человек?

— Не всякий, — отзывается Валентин. — Я уже пять лет езжу. Иногда думаю: хватит! Нет, жалко бросить, уже вроде капитал положил в тундру, другой на этом месте может не справиться.

Чудеса! Мы в институте оленей «не проходили» — собаки, лошади, рогатый скот… В тундре «второй институт» надо было кончать. Думаешь, меня всегда вот так принимали? Дали, помню, оленя — крутится, не идет, и все. Такие бывают. А коряки умчались, даже и след поземка закрыла.

Кричать? Надо бы закричать. Нет, думаю, не закричу, выберусь. Кружусь в ивняках. Гляжу — подъезжают: «Однако, начальник, мы пошутили.

Умеешь ездить, начальник…» Вот так. Был у меня приятель, признался: «Сел в тундре и плачу — зачем олени, зачем эта тундра, зачем? Есть же другая земля». Уехал. Слабому тут нельзя. Мы ехали — это прогулка, с девушкой можно ехать.

А если буран? Или неделю дождь? А ты пеший, тундра — сплошная вода, а за плечами рюкзак — ветеринарные инструменты, лекарство? Сто километров — обычное дело. А лечение… Теперь «доктор, доктор». А бывало, придешь: «копытка» полстада свалила — никто и ухом не поведет: «Однако, всегда «копытка» была». Сидят усталые, попробуй подними ловить оленя, промывать ноги, делать уколы. Сам всегда начинал. А хора повалить — видел? Аймик вон какой — и то еле-еле. А мне надо было обязательно повалить, и тогда пастухи подходили. И так пошло понемногу. «Копытку» в крае никто не лечил. Полтабуна, были случаи, гибло. Сейчас — кончено. Чуть что — сообщают и сами берутся. Скажи, может человек этим гордиться?..

— Одо-одо-до-о-ой-до! — Старик с бубном наклоняет голову в проходе юрты. — А, доктор не спит. Хорошо, доктор, хорошо…

Валентин выходит из юрты. С полчаса в темноте о чем-то говорит с дедом. Возвращается. Вытирает около свечки вспотевшие стекла очков.

— На звезды глядел. За пять лет привык к этому небу. Вспоминал сейчас: у нас, под Омском, такое же небо?

— Тянет?..

— Почему-то петухов вспоминаю. Я деревенский. Тоже иногда думаю: олени, болото, сырое мясо-зачем? И тут же другой человек в тебе поднимается: «А кто же, если не ты?» Этот второй помог не закричать, когда остался один с упряжкой.

Второй валил хора на землю. Второй может сто, двести километров пешком, был бы чай и кусок мяса. И тундру любит, этих людей понимает.

А первому петухи снятся. У первого жена в союзниках. Вдвоем как навалятся! А что скажу в оправдание: все лето в тундре, а когда с «копыткой» схватился — восемь месяцев дома не был… Только дурак скажет: жизнь — простая штука и легкая…

Капля влаги с верха юрты падает на свечу. Пламя трещит, ветрено, качаются тени на закоптелых шкурах. Ворочается во сне наш проводник Вантулян. Свою шапку с бубенчиком он положил рядом. От дыхания бубенчик тонко позванивает. Из-за оплошности с лошадью Вантулян два дня чувствует себя виноватым и даже сонный вздыхает. Днем я спросил: что значит Вантулян по-корякски?

— Вантулян? Ну так: я побежал, ты меня надо догнать.

— Беглец?

— Беглец, беглец.

Спать уже не к чему. Тушим свечу, выходим из юрты. Смутно белеет на сопках снег, белеет в темных ивняках лошадь. Юрты кажутся старыми копнами сена. В крайней юрте плачет ребенок, протрезвевший старик сидит у горячих углей и задумчиво гладит рукою бубен. И мы садимся к огню вскипятить чай. Сейчас начнет зеленеть небо за сопками.

Фото автора. Север Камчатки.

30 января — 3 февраля, 9 февраля 1966 г.

Дым из трубы

(Камчатские репортажи)

«Чтобы шел дым из трубы, осенью надо поменьше у печки сидеть». Так говорят в Пахачах.

Надо подняться вверх по реке, навалить ольшаника, вязать плот. Река с готовностью понесет ношу. Но ухо надо востро держать — это не Ока под Рязанью — пронесет мимо поселка или треснет о камни — какие уж там дрова, самому бы вернуться к печке…

Человек перебегает с места на место. Орудует долгим шестом. Вот сейчас, сейчас, если не упустит момент… Не упустил. Плот, как надо, делает полукруг, мы швыряем плотогону веревку. Все. Прыгает собака с плота. Человек не спешит. Привязал дровишки возле двадцати таких же плотов, вытер брезентовым рукавом капли воды с лица и как бы итог подвел всему — ударил мокрым картузом по колену, засмеялся:

У верблюда два горба,

Потому что жизнь — борьба…

Протянул руку:

— Василий Есин.

Мы задержались на берегу, слушали, как в тумане тревожно перекликались гуси.

— Глядите, сейчас полетят на Шаман-гору…

Точно. Стая в тумане смешалась и вразброд полетела над самой водой. Василий не снял ружья.

— Напугаешь — переменят дорогу… Как по нитке, как раз над поселком летят. Весной лебедей выходим глядеть. Днем белые, а если вечером — красные. Когда-нибудь видели красных? Темно, свет в окнах, а там, наверху, заря по крыльям…

— Ты из Рязани?

— Да. Район Касимовский. Село Ласино…

Вот такой транспорт!

* * *

Василий Есин живет сейчас в поселке Верхние Пахачи. Под Воронежем есть степное село Синие Липяги. Я помню, заведующий облоно разозлился за что-то на молодую учительницу: «Пошлем в Синие Липяги». Учительница заплакала. А теперь представьте Камчатку и на ней совсем уже глухой угол — Верхние Пахачи.

Все жилые места на Камчатке можно сосчитать по карте за пять минут. Есть тут единственный, но большой город — Петропавловск-Камчатский. В нем живет половина людей полуострова. Вторая половина, не городская, уместилась бы на трибунах большого московского стадиона. Как раз всем бы места хватило.

Эта часть населения живет в маленьких и больших поселках по берегам рек и на песчаных косах у океана. Поселки чем-то похожи один на другой. Долго летишь. Никаких признаков человека. Горы и океан. И видишь вдруг горстку деревянных строений, деревянный домик аэродрома под самой горой, остановку автобуса. «А что это расписание прибили так высоко? Не прочитаешь…» Местный человек улыбается: «Снега. Под самые провода снег. Вот и прибиваем повыше». «Зимою по дыму из труб видишь поселок», — говорит летчик.

И опять час полета — горы и океан. Радость от дымка и огней на земле почти такая же, как в Антарктиде. Но тут расстояния по-своему понимают. «Однако поеду в гости», — скажет коряк и поехал пить чай к соседу за сотню верст на олешках или собаках. Теперь самолеты вовсе расстояния сократили. Но часто бывает: горы и облака заключают такой прочный союз — легче на собаках добраться, чем ждать самолета.

Бывает, две недели ждет человек, чтобы попасть в Петропавловск. Но уж зато оттуда до Москвы рукою подать. Одиннадцать тысяч? Ну и что ж!

Рыбак Малякин после долгой и богатой путины решил немного развлечься, позвонил в Москву, в Большой театр: «Завтра «Борис Годунов»?

Оставьте один билет. Да, да, это с Камчатки…»

Легенда говорит: именно так происходил разговор. Утром рыбак оделся, как положено для театра, на самолет и вполне успел к началу спектакля… Из Верхних Пахачей так не получится.

Есть в этом краю только два летчика, которым разрешают садиться у Пахачей. Маленький самолет должен почти впритирку обогнуть Шаман-гору, и после хитрой петли надо сразу же сесть на гальку возле реки. Самолетом прилетают и улетают люди. Самолет везет горючее трактору, племенного быка в поселок привозили маленьким самолетом. Почту возят и молодые летчики — кинули и пошли дальше. А непогода — месяц ждут самолета Верхние Пахачи. Как раз это место выбрал Василий Есин для жизни. Выбирал так: «Взял карту, поглядел, где меньше кружков — поселков, поставил точку».

Так уж люди устроены. Одни плачут, не хотят в Синие Липяги, Верхние Пахачи. Другие — сами, своей охотой.

Час свободный — уже норовит в сопки…

* * *

Я прыгнул из самолета на гальку и увидел прямо над крыльями красную от рябин гору Шаман. Сзади шумела река, впереди за ровным полем речных камней виднелся деревянный поселок. Пахнуло дымом, копченой рыбой и чем-то совсем незнакомым. Собаки в поселке лаяли иначе, и даже тишина стояла особенная.

Вечерние дымы из труб тянулись сравняться ростом с Шаман-горою, но где-то на полдороге поток воздуха ломал дыма, сливал в одну синюю полосу и крышей оставлял висеть над поселком.