Отцеубийцы - Мария Вой

Люди столпились по краям площади, чтобы оставить ее центр и противоположную помосту часть незанятой. Там располагалась небольшая терраса с колоннами. Когда народ застыл и умолк, конвой вывел группу людей и привязал их к колоннам. Восьмеро пленных изнывали на солнце, израненные и избитые, ожидая своей участи. На грудь каждому нацепили знамя – но не черного грифона Бракадии, а герб панов Хасгута, изображающий меч и корону.

Снова казнь, мрачно думала Шарка, вжимаясь в кресло, пока народ взывал к ней и к Хроусту. Правда, на сей раз она не палач, а свидетель – но облегчения эта мысль не приносила. Шарку даже удивило, когда ей сообщили, что в казни она участвовать не будет: ей казалось, что теперь Хроуст начнет использовать Дар при каждом удобном случае. Но, кажется, гетман был намерен сдержать данное ей слово.

Восьмеро стрелков, вооруженных луками, вышли на площадь и выстроились у помоста, глядя на Хроуста. Среди них были командир стрелков Петлич и Латерфольт. Егермейстер надел хиннский плащ, расшитый узорами его народа, тот самый, в котором привел Хроуста в Тавор. Тот самый, по которому так небрежно прошел к Шарке, сгорая от желания и нежности… Сейчас его взгляд был холоден и резок и не потеплел, когда скользнул по Шарке.

А затем на помост вывели последнего гостя, и Латерфольт скривился, даже не пытаясь скрыть презрение. Рейнара нарядили в легкий доспех грифоньего всадника, смыли с него кровь и подстригли бороду. Особой величавости ему это не придало, хотя герцог сохранял невозмутимый вид, словно все происходящее его никак не касалось. Он занял свое место, и Шарка услышала, как тихо звякнули цепи, хотя с ее места трудно было рассмотреть, как именно его приковали к креслу.

Хроуст поднялся и указал булавой-кулаком на пленных:

– Вы – верные люди своего короля, – сказал он, перебивая громовым голосом шепотки и шум. – Я предлагал вам мир под своим стягом, но вы его не приняли. Поэтому теперь все, что я могу вам дать, – это достойная смерть.

Он отдал честь сердцем стрелкам; те вынули из колчанов стрелы и положили на тетивы.

– Рейнар, – тихо позвал Хроуст. Герцог покосился на него, не повернув головы. – Ты все еще можешь спасти своих людей. Не сегодня, так завтра.

Рейнар молчал.

Латерфольт первым натянул свой лук, еще ни в кого не целясь, но не отводя взгляда от Хроуста. С такого расстояния ему, должно быть, не было слышно, что сказал гетман герцогу, но его лицо снова исказилось оскалом, обнажив крепкие зубы. Лук взлетел в воздух, и стрела затрепетала на тетиве, целясь прямо в голову Рейнару. По толпе прошел судорожный вздох. Хроуст снова вскочил, у Шарки перехватило дыхание… Но в следующий миг Латерфольт резко развернулся, и стрела, выпущенная со всей силы, вонзилась в череп пленному у центральной колонны.

Несчастный, наверное, даже не успел понять, что произошло, когда голова его свесилась на грудь, а тело обмякло на веревках, сползая вниз. Никто не проронил ни звука. Латерфольт опустил лук, а затем, издав вдруг полный злости короткий вой, от которого содрогнулись все до единого, швырнул оружие себе под ноги и выбежал с площади, исчезнув в толпе.

Нужно поговорить с ним, думала Шарка, бесцельно шатаясь по коридорам уснувшей крепости и накинув на голову капюшон, чтобы не привлекать внимания ночных стражей. Просто поговорить, без мольб, угроз и искусных речей, на которые она и сама, безграмотная простолюдинка, была не способна. Они разучились говорить и слышать. Но он, возможно, еще может…

Ночь была единственным временем, когда Шарка была предоставлена сама себе. В это время военачальники не требовали ее присутствия, а раненые – ее заботы, Хроуст не таскал ее за собой, Морра… Морру она не видела со дня штурма. Дэйн забывал о ее существовании, Латерфольт после своей выходки снова исчез, а она не стремилась его искать. Если бы был только шанс встретить того любящего и жизнерадостного Латерфольта, имевшего доброе слово и утешение для всех, игравшего с ее волосами и украдкой срывавшего с ее губ поцелуй… Но Шарка чувствовала, что тот Латерфольт пока подавлен новым – чужим, гневным и упрямым.

Поэтому ей так нужно было поговорить с ним. С единственным, кто хотел лишь ее смерти и, возможно, носил в себе разгадку плана Свортека.

С Рейнаром.

Но хотя герцог больше не был пленником, Шарка сомневалась, что ее к нему пустят. И даже если это произойдет, что стоит ему завершить свою миссию и убить ее голыми руками? Ведь Дар рядом с ним бессилен. Что может девчонка против крепкого воина, пусть и искалеченного, но сумевшего тяжело ранить закаленного в боях егермейстера?

Она прошла мимо кухни, где суетились повара, уже готовившие завтрак на утро, и вдруг застыла как вкопанная. Среди кроликов, кур и дичи на одном из столов синела пятнистая маленькая тушка. Безжизненные ножки, оканчивающиеся золотыми копытцами, свесились со стола, норовя увлечь за собой тело. Поваренок заметил это, метнулся ко столу и переложил тушку. Подернутые пеленой глаза овво – священного зверя хиннов, способного исцелять болезни и замедлять старость, как говорил Латерфольт, – обвиняюще уставились на нее.

IV. Заговор

С каждым днем к крепости стягивалось все больше людей. Вслед за отребьем, нищими, бродячими артистами и бывшими разбойниками стали приезжать мелкие дворяне. Морра не знала их историй, не знала их лично – сама она вращалась в куда более высоких кругах. Но Кирш, которого так и оставили надзирать за баронессой, временами отпускал замечания, из которых складывалась общая картина.

Редриха подвела не верность людей Хроусту и Хойе и даже не смерть Свортека. Налоги, которые он так и не снизил после войны, несмотря на все обещания, толкали людей под флаг с рогатым жуком ничуть не хуже речей о братстве. Сколько бы напыщенные гетманы Хроуста ни писали своих дурацких писем, вовсе не они приводили людей в этот лагерь, теперь уже более внушительный, чем Тавор.

Морра все пыталась выведать, что там с новым королем. То, что Хроуст воспользуется Рейнаром, было ясно как день – но вот воодушевит ли такая кандидатура народ? Кирш легко раскололся, со вкусом описывая, как Рейнар каялся в своих грехах:

– Надо признать, он хотя бы честен, – хохотал он, раскинувшись на простынях, разгоряченный и еще более шумный, чем обычно. – Обожаю этот момент! Слушай, слушай: самоубийца, еретик, торчок, изменник, убийца генерала, любитель черных ходов, бесплодный…

От слов его стало неожиданно мерзко, мерзее, чем то, как она добыла у него эти сведения. К удивлению Морры, даже после ее истерики в ратуше Хроуст оставил ее при себе. Сейчас, когда гетман был занят, собирая силы, они больше не ужинали вместе, хотя он все еще регулярно осведомлялся у нее, что ему сулят звезды. В его отсутствие Морру под свое крыло взял Кирш, и ей не составило никакого труда подобраться к нему так близко, как только может подобраться прекрасная и умная дева к похотливому солдафону, пусть даже он гетман, советник и прочая, и прочая.

– Вы говорили с ним?

– Он отказывается говорить с кем-либо. Утверждает, что его верность Редриху вечна, бла-бла-бла. И что о замысле Свортека он все равно ничего не знает.

– Что же делать, если Митровицы не объединятся с нами?

– С нами? – Рыжие брови подскочили. – Ты-то, кошечка, уже определилась со своей стороной?

– Давно определилась. Моя сторона – сверху, – отозвалась Морра, забираясь на его живот. Кирш облизнулся,