Долгие ночи - Абузар Айдамиров

Подобные стычки часто происходили в Грозном, куда на местный рынок съезжаются со своим товаром горцы из окрестных аулов, что не по душе казакам из соседних станиц и местным торговцам.

Их недовольство усугубляется еще и давней враждой между русскими и чеченцами. Ни один базар не проходит без столкновений. Недавно Шахби сам был свидетелем такой стычки, которая завершилась громадным побоищем. Как обычно, началось с пустяка. Один чеченец обменял свои дрова на арбузы, часть которых лежала на телеге, другая — возле нее. Чеченец стал грузить все арбузы, полагая, что они все его. Хозяин арбузов ударил его кулаком в лицо.

Стоявший рядом другой чеченец — товарищ или знакомый обиженного горца — в свою очередь ударил горожанина. К месту драки бросились и чеченцы, и русские. Началась общая свалка. И только энергичное вмешательство полиции и чеченца, полковника Чермоева, усмирило дерущихся, предотвратив кровавые жертвы.

— Да накажет Аллах этих безбожников!

— Ваши сыновья тоже были с муталимами?

— Да.

— Они не пострадали?

— Так, слегка.

— Это тебя, Хорта, Всевышний наказывает. Я бы с большим удовольствием пожертвовал своим богатством, если бы тебе перепало столько ударов, сколько тому бедному муталиму.

Хорта скрипнул зубами и потемневшими от злости глазами уставился на Шахби. Тот спокойно полулежал, облокотившись на подушку, закинув ногу на ногу и скручивая седые кончики усов, словно собираясь продеть их в ушко иголки. На толстых губах его играла презрительная улыбка, в прищуренных глазах мерцали недобрые огоньки.

— Ты на меня не пялься, — сказал он пренебрежительно, — своих мальчиков ты не отдал ко мне в медресе, а почему-то повез их в Брагуны. Или Мидальш-Мулла умнее меня? Сколько бы ты ни крутился, я знал, что рано или поздно ты все равно придешь к порогу моего дома!

От раздражения Хорта забыл, что чай горячий, сделал глоток и тут же скривился от ожога. Через минуту он пришел в себя, разгладил крашенные хной усы и процедил:

— Если мне не изменяет память, ты все тот же Шахби?

У тебя хорошая память, Хорта. Я не изменился и этим горжусь.

— Рано радуешься. Все равно, что раздеться, не дойдя до реки.

В одном я могу тебя заверить наверняка: пороть задницы моих мальчиков тебе не придется. — Хорта с победным видом оглядел толстую фигуру муллы. — Мои дети более не переступят порога медресе. Не те сейчас времена, уважаемый. Не хочу вашими жейнами и Кораном забивать головы своим сыновьям. В народе говорят, нужно подпевать тому хозяину, на чьей арбе ты едешь.

А поскольку я сижу на русской арбе, я и буду петь русскую песню.

Никто еще не догадывался, куда клонит Хорта, и потому все внимательно его слушали. А он уже ровным голосом продолжал:

— Будучи по торговым делам в Солжа-Кале[22], я встретил приятелей, которые рассказали, что там для наших детей открыли русское медресе. Русские называют это школой. В ней учат разным наукам. На старшего, Асхаба, надежды мало. Хоть в Мекку, хоть в Петербург пошли — ученый из него не получится.

Его место рядом со мной, в лавке. А вот своих младших я и отдам в школу. Что ты на это скажешь, Иса?

— Были бы у меня малолетние дети, я ни минуты не держал бы их дома. Ты правильно решил, Хорта. Пусть мальчики учатся в русской школе.

Шахби все это время шептал молитву, привычно перебирая четки короткими пальцами. При последних словах он резко выпрямился, забрал в кулак зерна четок и исподлобья, как бык, ступивший на деревянный мост, уперся горячим взглядом в переносицу Хорты. Подрагивание окладистой бороды, пышно лежащей на груди, тоже выдавало его волнение.

— Сам ты давно уже стал безбожником! — закричал он на Хорту. — Теперь ты хочешь, чтобы ими стали и твои сыновья? Какой настоящий мусульманин отдаст своего ребенка в руки гяуров?

— Шахби, едко бросил Хорта, — я у тебя совета не просил. Сиди и помалкивай.

— Если не просил, то только по собственной глупости. Я отвечаю перед Аллахом за чистоту веры и шариата в нашем ауле. Кто тебя обмоет и похоронит, как не я?

— Глупец! Ты и меня решил пережить? — засмеялся Хорта. — Да ты за два аршина сукна и головку сахара обмоешь и похоронишь свинью!

Видя, что разговор принимает столь серьезный оборот, вмешался Товсолт:

— Шутка шуткой, Хорта, — сказал он примирительно, — но Шахби с одной стороны прав. Недаром говорят: паршивая овца все стадо портит. Шахби опасается, как бы твоего сына не испортили на стороне. И тогда он, действительно, может стать гяуром, забыть веру, забыть наши обычаи. Ты на Шахби не обижайся, он не хочет тебе зла.

— Вот именно. А потому и говорю: русские — наши враги. Никогда не было мира между мусульманином и христианином. И не будет.

Как можно доверять воспитание детей нашим злейшим врагам?

Убийцам наших отцов, сестер, братьев, душителям ислама!

Наконец хозяин дома счел необходимым сказать свое слово:

— Ты не прав, Шахби, — он слегка дотронулся рукой до его плеча.

— Вникни в слова Хорты, и тогда ты многое поймешь. В свое время я перешел на сторону русских и помог им смирить свой народ. Почему я так поступил? Из любви к русским? Нет. Я их и тогда ненавидел, а сейчас еще более. Но их — тьма, и они — сила. Нам их никогда не одолеть, а значит, с нашего горба они никогда не слезут. Как только они двинулись в горы, я смекнул, что сила-то на их стороне, и стал им служить. Хочешь жить — пляши под нужную дудку. Тот же, кто этого не понял, тот круглый дурак. Так вот, если говорить откровенно, Шахби, то душа у тебя нечистая, гнилая. Дай Бог, чтобы когда-нибудь это не вышло тебе боком. И не говори потом, что я тебя не предупреждал. Вы все для меня не только односельчане, но и родственниками мне доводитесь. Представьте, что будет с вами, если завтра русские уйдут из этих мест. Наши единоверные братья съедят вас живьем, немедленно. — Иса перевел дух.-

Поэтому не болтайте зря и не ссорьтесь. Ведите себя умнее, коли послушаетесь меня, то мы будем править аулом и люди будут послушны нам, как стадо. В противном случае, они запрягут нас.

— Клянусь Аллахом, не пойму, что от меня хочет Шахби? — обиделся Хорта. — Ребенок мой, и я волен поступать с ним, как хочу. Искалечу, убью — никому до того дела нет. Я один в ответе за него и перед Богом, и перед совестью, но не перед людьми. Чья власть — русская или еврейская — мне все равно.

Лишь бы от нее была польза. Допустим, отдам я мальчика в медресе. Пятнадцать лет он будет зубрить Коран, изучать жайны.

И все это лишь для того, чтобы сделаться муллой в ауле! Чтобы мой сын, как нищий, ходил по дворам, собирал милостыню, обмывал покойников? Нет, этого я не допущу! Учась же в русской школе, он может стать офицером. Тогда всем нам будет опорой.

Следует смотреть вперед.

— Тише, тише, Хорта! — замахал руками Иса. — А ты, Шахби, если ты такой уж прыткий, то почему ни разу не выстрелил из ружья по врагу?

— Стреляют воины. Мое дело проповедовать шариат.

— Нет, Шахби, ты просто двуличный человек. На словах печешься о народе, а на самом деле ты его предаешь при каждом удобном случае. Говоришь, что люди умрут с голоду, но в амбарах у тебя полно хлеба, а в загонах овцам нет счета. Да тебе ли говорить о земле, о бедности? Нет, уважаемый, не будет так, чтобы все люди купались в крови, а ты один — в молоке. Ты проповедуешь шариат, вот и проповедуй его. И говори людям то, что советует тебе власть. Иначе твой длинный язык загонит тебя в Сибирь, а оттуда тебя не вернут ни Аллах, ни шариат.

Шахби не стал возражать. Он счел за лучшее смолчать. Правда, внутри у него все кипело. Но и высказать все, что лежало на душе, не хватало мужества. Да, он как щенок виляет хвостом перед русскими властями, но он ненавидит этих безбожников и никогда не примирится с ними. Неверные указывают ему путь, а он не смеет сопротивляться. Да, они платят хорошо, и покорность — путь к богатству. Но вот если бы они не лезли в дела религии! Довольно и того, что произошло у Шали. Многим те события открыли глаза, многих образумили. Нет, какая бы хорошая власть ни была, но она — власть неверных. А христиане — самые непримиримые враги ислама.

Арестовали его шейха Кунту-Хаджи, убили или заточили в тюрьмах лучших векилей[23] устаза. Нет, не будет он другом неверных и тех, кто с ними заодно. Огонь ненависти жжет ему грудь. Это все, что ему осталось, на что-то большее он просто не способен.

Так был испорчен весело начавшийся вечер. Они посидели еще немного, пытаясь наладить разговор, но ничего не вышло, да и на дворе стояла уже глубокая ночь. Пора было прощаться с хозяином, что гости и не замедлили сделать.