Хитрый Панько и другие рассказы - Лесь Мартович

Люди подбегали к колодцу, поспешно наливали бадейками воду в ведра и быстро пододвигали эти ведра к Стрибогу, помогая друг другу самым старательным образом. Народ заходил, засуетился по-деловому, как муравьи, когда они перед грозой сносят яички в муравейник.

Когда рядком выставили перед Стрибогом шесть ведер, он поплевал в них, и вода сразу превратилась в крепкую водку.

Люди не знали, как и благодарить Стрибога.

Потом Стрибог вспорхнул, словно птица, и ветром понесся с земли на небо. Только его и видели.

Сходка могарычила.

И была двойная радость. Одна — на земле, у смеречивчан с их развлечением; а другая — на небе, у божков, — что удалось им так потешить и развеселить бедный народ.

1904

Прощальный вечер

Когда человеку работа больше всего по сердцу? Пожалуй, тогда, когда он сам себе ее придумает и сам за нее возьмется? Однако у молодого учителя Мицько получилось по-иному. Хоть он и сам придумал себе работу и сам за нее взялся, все же она ему сразу опостылела.

А работа его заключалась в том, что нужно было сочинить и выучить наизусть речь, которую он должен сказать на проводах господина директора. Господина директора народной школы перевели на другую должность, в другой город; вот товарищи его да приятели и сговорились устроить ему прощальный вечер. Мицько же вызвался произнести там речь.

Он был молод, и ему льстило, что станет он в присутствии всех посреди комнаты и во всеуслышание произнесет речь. Он представлял себе, как все будут смотреть на него и все будут хвалить его.

Но не так оно вышло, как хотелось: эта речь осточертела Мицьку еще тогда, когда он ее сочинял, так как, что бы он ни придумывал, все выходило нескладно. Он злился и готов был побить себя, причем немало проклятий пришлось и на долю директора.

— А чорт бы его побрал, этого директора, как я из-за него мучаюсь! На улице так хорошо, а ты тут бейся над какою-то речью, вместо того чтобы пойти погулять. И чорт же меня дернул вызваться произнести речь этому старому мешку! Потом еще надо мной будут смеяться, что не умею даже толком склеить нескольких слов!

Так мучился Мицько не день и не два. А когда, наконец, сочинил эту речь, то прочитал ее в кругу знакомых. Однако чиновник Болотневич побранил его за это.

— Не хвались перед каждым встречным своим ребяческим сочинением. Мы ведь договорились подготовить прощальный вечер тайком, чтобы сделать директору сюрприз, а ты начнешь трепаться, и директор узнает раньше времени.

Обидно стало Мицьку, что Болотневич назвал его речь ребяческим сочинением. Но утешился тем, что эта речь выигрывает тогда, когда ее произносишь, а не тогда, когда ее читаешь. Поэтому стал он дома перед зеркалом, приосанился, выпрямился, положил правую руку на грудь, закатил глаза и начал громко, чуть не крича:

— Весь город — наши дети, наши матери и наши жены — чувствует величайшую благодарность к вам, господин директор! Когда вы будете покидать наш город, вдогонку вам потекут ручьи наших слез. Но где бы вы ни были, память о вас останется в наших сердцах. Пусть же господь всевышний по благоволению своему сохранит вас на благо общества многие и многие лета!

Насладился Мицько этой речью и пошел хвастаться перед своей хозяйкой, госпожой Антоновой. У него была одна слабость — не умел держать язык за зубами: что ни услышит, то разболтает первому же встречному, хоть и клянется, что никому не скажет. Поэтому весь город тотчас же узнавал о том, что Мицьку сказано было по секрету.

— Слушайте, пани Антонова, — сказал Мицько хозяйке, — какую речь мне надо будет произнести. Станьте вот тут: вы будто бы директор, а я к вам обращаюсь с прощальным словом.

Хозяйка из любопытства исполнила его желание. Подняла с кресла свое пышное тело и стала посреди комнаты. А Мицько опять положил правую руку на грудь, закатил глаза и начал, чуть ли не крича:

— Весь город — наши дети, наши матери и наши жены…

Прокричал Мицько всю свою речь до конца, а хозяйка кивала седою головою, улыбалась, и солидное, пышное ее тело сотрясалось; по окончании же так сказала Мицьку:

— Если бы только вы слышали (но вас тогда здесь еще не было), если б вы только слышали, с какой речью обратился мой покойный муж к Травчуку, когда его выбрали бургомистром! Такую речь мало кто слышал! Когда покойный муж говорил, он несколько раз стучал кулаком по столу, да еще и ногою притопывал. Не всякий так сумеет!

— Ну, как вам понравилась моя речь, пани Антонова?

— Очень красивая!

— Правда? — обрадовался Мицько. — А Болотневич в пух разнес эту речь!

Хозяйка будто обиделась.

— Что вы слушаете Болотневича? Ведь он дурак! Просто плут! Он у меня столовался два месяца и задолжал мне три кроны. Но, ей-богу, я подам на него в суд!

— Только никому, пани Антонова, ни звука о проводах директора, потому что это — секрет!

Хозяйка приняла обиженный вид.

— Ну, уж такое скажете? Да у меня так: если услышу — не скажу никому, хоть жги меня на костре! Разве вы меня не знаете?

Как же Мицьку не знать своей хозяйки! Он знал, что она не утерпит и сейчас же побежит по городу рассказывать знакомым все, что услышала. Знал это Мицько очень хорошо, а все-таки не мог удержаться и продолжал:

— Прощальный вечер состоится через неделю. Будет водка, закуска, ужин и бочка пива. Болотневич разучил с хором новое «многолетие», а с речью к директору обратятся маленькая дочка священника и я.

Хозяйка сейчас же пошла разносить секрет. Да и Мицько сделал то же самое. Потому что в городках нашего края очень скучно. Пусть скажет кто-нибудь по совести, что делать чиновникам, учителям и их хозяйкам? Со службы — домой, из дому — на службу, и все одно и то же, одно и то же. И так день за днем — всю жизнь! Хорошо, если случится что-нибудь такое, о чем можно рассказать другому. Это сближает людей и заставляет их вспомнить, что и они — люди.

Вот и побежал Мицько к кузнецу — своему дяде. Кузнец работал в кузнице; туда и зашел Мицько. Рассказал кузнецу о предстоящих проводах директора и произнес свою речь. Но пришлось произнести ее вторично, потому что кузнец за работой не все расслышал.

В кузнице был ученик, который раздувал кузнечный мех, — оборванный и черный, как цыган, только зубы белели, Он с любопытством выслушал речь и запомнил ее до последнего слова, потому что был очень памятлив.

А в воскресенье стоял он на церковной паперти и поджидал директора. Босой, оборванный, черный, воткнул озорник павлинье перо в засаленную шапку. Кто увидал бы его в полночь под мостом, умер бы со страху: истинно чорт болотный! Когда директор вышел из церкви, ученик поднял кверху обе руки и заверещал так, что в ушах зазвенело:

— Весь город — наши дети, наши матери и наши жены — чувствует величайшую благодарность к вам, господин директор!

А директор со стыда не знал, куда деваться. Худенький, сгорбленный, быстро семенил он вдоль церковной стены, только бы уйти от напасти. Ученик же, как собачонка, бежал за ним по пятам и до тех пор не утих, пока не прокричал всю речь Мицька.

Вот каким образом узнал господин директор, что приятели и товарищи готовят ему проводы и что Мицько обратится к нему с речью.

В четверг вечером провожали господина директора.

Очень неприятное дело, когда тебя на людях бранят и ругают. Все на тебя смотрят, — насмехаются, а ты красней и огрызайся, как знаешь. Но еще неприятнее, когда тебя при людях хвалят, хоть и не за что. Потому что здесь ты и огрызаться не можешь; обязан только слушать, краснеть и потеть. Ты знаешь, что там, позади, все над тобою смеются, но ты должен молчать, а потом еще и благодарить. Стоишь на виду у всех, и на душе у тебя так, как если б тебя секли публично на проезжей дороге.

Вот так точно было на душе господина директора, когда стоял он посреди большого красиво убранного зала и ожидал, что вот-вот начнут чествовать его. Стоял, как подсудимый в ожидании наказания. Перед ним, как маков цвет, красовались его ученицы, а позади них черной стеной стояли мужчины. Господин директор смотрел на празднично одетых людей, и сдавалось ему, что видит он перед собой трех смертельных врагов.

Первый враг — это (в представлении господина директора) маленькая девочка в красной юбочке. Когда директор ее учил, она его очень боялась, а теперь наоборот — директор боялся девочки, потому что она собиралась обратиться к нему с речью и преподнести подарок от учениц. Директор уже видел этот подарок: красивый альбом.

Второй враг — учитель Мицько, потому что он должен был обратиться к директору с речью от имени учителей. Директор его очень боялся, ожидая, что, когда Мицько будет выступать, кто-нибудь обязательно засмеется, так как все уже знали эту речь.

Третьим врагом в глазах директора был чиновник Болотневич, потому что он был регентом хора, выучил «многая лета» на новый мотив и должен был пропеть с хором это «многая лета» тотчас же после следующих слов Мицька: «Пусть же господь всевышний по благоволению своему сохранит вас на благо общества многие и многие лета!»