Хитрый Панько и другие рассказы - Лесь Мартович

Вот таким способом вскочил я в интеллигенты. Никто уже меня не стесняется, мной не брезгует, каждый выпьет со мной кружку пива за милую душу. Я уже натаскался по-ихнему разговаривать. Дело это не слишком мудреное, а все же привыкнуть тоже надо. Говорится вместо: трох — трёх, вместо: свет — швет, вместо: вперед — фперед, а все вот так. Иногда забудусь и с жинкой так разговариваю. А она бранится.

— Да иди ж ты, — говорит, — гундосый, не погань мне хаты такими словами!

Какое может быть у глупой бабы понятие!

Хоть и многие хотели бы иметь в руках такое ремесло, как у меня теперь, а мне уже и этого мало, я мыслью дальше шагаю. Уж больно мне этот Гринько в печенках засел. Такой ворюга, такой ворюга, да еще — подумайте только! — жалованья сто крон в месяц получает! Да эта должность кассира не иначе, как для меня придумана: каждый день пораньше в город, сел за столик, выплатил деньги, да и обратно домой. Не думайте, что я пошел бы по той же дорожке, как Гринько. Нет! По его следам я бы не шел, боже избавь!

Гринько — глупый хам, свинячья морда! Дураку же, как говорится, море по колено. Он думает, что ему вечно манна с неба будет падать, что всегда будет из воды сухим вылезать. Вот точно так, как свинья, что заберется в огород: что не съест, то разроет, затопчет, обгадит — не думает, что завтра будет есть.

Может, в старину так удавалось, ведь и до сих пор поют про разбойников. Но в наши-то времена разбойников подтягивают удавкой вершков на десять над землей. Теперь, брат, таким манером не наработаешь.

Я бы ломаного гроша не тронул. Да и на что мне воровать, если люди мне сами дадут, для своей же выгоды. Домой принесут! Правда, не один зато оговорит меня заглаза: мол, Заумник, плут, сельская, мол, пиявка, он, мол, кровь людскую сосет! Да сейчас такое время, что ни от кого благодарности не жди! Дурак говорит, потому что не понимает.

Иди спорь с господом богом, почему он так свет устроил, что без моей помощи не обойдешься? Я тоже досыта натерпелся всякого горя, пока ума не набрался. Тебе кривда, что свой человек, а с правдой далеко ли уедешь? А если б я тебе не помог, то напал бы ты на такого, что обобрал бы тебя до нитки. Тогда ты молчишь, а на своего завидки берут! Мне приходится брать с тебя плату, потому как я на нее живу: это мое ремесло. Я не таков, как тот войт из глухого села, что выудит у дурака пятерку и считает ее за краденую. Возьмет пропьет, доложит еще своих денег; а через несколько лет, смотришь, — он как шелудивая сука. Другого обманул, да и сам из этого ничего не получил. А я нет! Я умею уважать каждый грошик.

Все ж таки признаюсь, что и мне под сердце не раз подступает эта глупая мужицкая совесть. «Эх, — не раз думаю я ночью, — не один так тяжко трудится, а не имеет чем детей накормить. А я вот хитро-мудро, да с того же самого голыша несколько крон и вымотаю». Но недолго борюсь я со своей совестью: быстро опомнюсь и всегда ее одолеваю.

«Отступись же, — говорю, — от меня! Цыц, а то по лбу стукну! Ты не видишь, что ли, что я уже перешел в другую веру, что слизал с себя это мужицкое пятно? Иди под задранные полы сардака, а от меня отойди! Не я такой порядок установил на свете, да и не я за него ответчик!»

Не думайте, однако, что из-за этого я вовсе брезгаю народной одежей. Нет, я не меньший патриот, чем другие. Я люблю свое родное. Вот недавно купил я своему Петрусю (ему три годика, дай ему бог здоровья) вышитый полушубок, расписную сумочку и шляпу с павлиньим пером. Как вырядилось дитятко мое, бегает по хате, каждый уголок веселит. Точно как цветочек в мае по быстрому ручейку плывет. Говорю вам, стены улыбаются дитяти!

— Тешься, — говорю, — сынок, пока мал, потому что как вырастешь, то будешь одеваться так же, как и я.

А глупая баба опять свое.

— Я бы, — говорит, — не позволила так поганить свое дитя!

А я ей, может в сотый раз, объясняю:

— Цыц, ты, глупая! Я не враг своему дитятку, не хочу его клеймить, чтоб костей моих после не проклинал, что по моей вине не смог высвободиться из мужицкого ярма. Не бойся! На век нашего Петруся хватит народной одежи!

Те же, которые ее так сильно любят и боятся, что она исчезнет, пускай носят ее сами. Просим! Если уж разделится это клеймо на всех нас, то оно перестанет уже быть признаком несчастного мужичества. Вот тогда и я вернусь к ней.

1911–1914

Примечания

1

Читальники — члены общественной читальни, передовые люди села.

2

Легитимация — свидетельство на право голосования.

3

Корец — старинная мера сыпучих тел.

4

Из народной сказки.

5

Сардак — расшитый шнурами теплый кафтан (галицийск.).

6

Челетка — мера зерна в 25 килограммов.

7

Исправники на Западной Украине назывались комиссарами.

8

Табула — комната, где хранятся судебные списки собственников недвижимого имущества. (Прим. перев.)