Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни - Мэри Габриэл

Маркс говорил, что из всех детей Женнихен больше всего похожа на него {98}. В свои 16 лет она была серьезной и умненькой, совсем не романтичной девочкой. Впрочем, романтики ей хотелось. И хотя она научилась довольствоваться и ценить то, что у нее есть, работая вместе с отцом, в душе Женни хотела чего-то своего и верила, что это «свое» она найдет на сцене. Семья Маркс очень любила театр. По возможности они всегда ходили на пьесы Шекспира, которые шли на сцене Театра Садлерс-Уэлс или в Шордиче, в Восточном Лондоне (они занимали стоячие места, поскольку не могли себе позволить билеты с местами) {99}. Разговоры в семье были щедро пересыпаны цитатами из пьес, однако Женни и Карл не хотели, чтобы дочь становилась актрисой. Для молодой женщины из среднего класса в викторианской Англии, где даже ножки стульев было принято прикрывать из соображений нравственности, актерское ремесло имело саму постыдную репутацию. Тем не менее мать Женнихен признавала талант девушки — ее красивый голос (Женни называла его низким и сладким) и прекрасную дикцию. Женни писала подруге, что ни она, ни Маркс не хотели насильно отвращать Женнихен от сцены, которой она отдала свое сердце, но в действительности беспокоились за ее здоровье. Пользуясь этим, Женнихен тихо начала кампанию по изменению мнения родителей.

Визит Маркса в Манчестер закончился неожиданно и резко, когда Энгельс получил известие, что его отец скончался от брюшного тифа. Энгельс в связи с этим получил разрешение прусского правительства вернуться на родину {100}. Это был его первый визит после бегства из Кельна в 1849 году, и он оставался дома несколько недель, а затем вернулся в Манчестер, чтобы начать переговоры с партнерами о реструктуризации отцовской фирмы {101}. Однако еще до того как все детали были согласованы, Энгельс вступил в права наследства и несказанно удивил Марксов, выслав им сразу 100 фунтов. Маркс назвал это «неожиданным и прекрасным сюрпризом… который вся семья встретила с ликованием» {102}.

Эти деньги, возможно, помогли чуть легче пережить шквал плохих новостей.

Прокурор в Берлине отклонил ходатайство о возбуждении уголовного дела о клевете против редактора «National Zeitung», обосновав это тем, что «данный вопрос не представляет общественной значимости» {103}. Далее, 26 июня Маркс узнал, что уголовное дело против самой газеты было прекращено за «отсутствием состава преступления» {104}, а в конце июля Верховным судом в Берлине была отклонена и его апелляция {105}. И Маркс, и Энгельс знали, что это безнадежно, однако Маркс все равно настоял, чтобы адвокат передал дело в Верховный суд, чтобы узнать, можно ли возбудить гражданский иск {106} — на все это ушла бо2льшая часть денег, подаренных Энгельсом. Одновременно Маркс начал писать полемический памфлет в ответ Фогту.

Женни и Энгельс бессильно наблюдали, как бесплодно заканчивается этот год — без всякого прогресса в работе над важнейшей книгой Маркса, делом всей его жизни. Маркс совсем забросил и статьи для «Трибьюн», перевалив эту работу на Энгельса, чтобы получать хотя бы эти мизерные гонорары. Женни и Энгельс выразили друг другу свое беспокойство и разочарование в письмах. В середине августа Женни писала Энгельсу, что надеялась начать переписывать памфлет о Фогте: «Дело затягивается, и я боюсь, что и Карл оказался слишком в него затянут». Она упоминает также, что Маркс не предпринимает никаких усилий, чтобы найти издателя {107}.

Энгельс редко терял самообладание в отношении Маркса, однако потерял его в отношении дела Фогта. Он уже сталкивался с подобным подходом во время написания «Святого семейства», которое тоже должно было стать памфлетом — а превратилось в полноценную книгу на 300 страниц. Энгельс исполнял журналистские обязанности Маркса и искал издателя для публикации полемики с Фогтом, но Маркс, по всей видимости, был настолько погружен в работу, что начисто игнорировал письма и советы Энгельса. Энгельс в ярости написал Женни, что с той скоростью, с которой пишет Маркс, памфлет не появится раньше 1861 года, «и обвинять в этом некого, кроме самого мистера Мавра… Мы всегда писали действительно отличные вещицы, но обрати внимание — они никогда не появлялись в печати вовремя и потому пропадали впустую… Настаивай, как только сможешь, чтобы он сделал хоть что-нибудь, и немедленно, насчет издателя — да и памфлет наконец надо закончить. Иначе мы окончательно утратим все свои шансы на победу и останемся без издателя» {108}.

Миновал и еще один месяц, а Маркс все еще не закончил работу, однако очень серьезно готовился к тому, чтобы опубликовать «анти-Фогт» в Лондоне. Найденная им фирма никогда не занималась книгопечатанием и хотела, чтобы Маркс заплатил авансом 50–60 фунтов — эти деньги Маркс надеялся получить от друзей {109}. Энгельс был категорически против такого плана, говоря, что не доверяет издателю, который требует аванс. Кроме того, он утверждал, что напечатать брошюру в Лондоне означает только то, что ее никто не прочтет: «Этот опыт мы уже сотни раз проходили — в отношении любой эмигрантской литературы. Всегда — никакого эффекта, всегда — впустую потраченные время и деньги» {110}.

Маркс никого не слушал. Он писал Лассалю: «Я пришел к выводу, что единственный выход — печататься в Лондоне».

Он говорит Лассалю, что памфлет против Фогта может быть напечатан очень быстро и с легкостью окупится. Казалось, Маркс начисто утратил связь с реальностью; он был исполнен грандиозных планов на будущее: «Приближается время, когда наша «маленькая» и в полном смысле «сильная» партия (а она такова, поскольку другие понятия не имеют, чего хотят, либо не хотят того, о чем имеют понятие) должна разработать свой план кампании». Он предполагает, что вторая часть его книги выйдет перед Пасхой «в иной, необычной форме, в каком-то смысле более популярной и доступной. Не только, разумеется, потому, что я просто так хочу, но прежде всего потому, что вторая часть исполняет явно революционные функции, а кроме того, потому, что я описываю в ней куда более конкретные явления» {111}.

Примерно в это же время Маркс отсылает Женни с детьми на неделю к морю {112}. Нетрудно представить, до какой степени все они нуждались в отдыхе после безумия последних месяцев, связанного с Фогтом, — однако спокойствия в Гастингсе семья не нашла; всю неделю напролет лил сильный дождь. Женнихен пишет, что все они были вечно покрыты грязью с головы до ног и походили на пучки водорослей, а не на женщин {113}.

К 25 сентября они вернулись в Лондон — Маркс находился на этапе выбора названия для своей 200-страничной книги. Он предлагал «Да-Да-Фогт» — по аналогии с именем арабского писателя, которого Наполеон использовал в Алжире примерно в том же качестве, что и Фогта в Женеве. Маркс утверждал, что аналогия будет понятна примерно на середине книги {114}, и в письме к Энгельсу отстаивал это название, говоря, что оно «заинтригует обывателя, порадует меня и отлично впишется в насмешливый и презрительный стиль всей работы». Он сказал, что обсудит это с Женни, его «критической совестью» {115}. Легко можно представить себе Энгельса, раздраженно дергающего себя за бороду при прочтении этого письма. Если уж Маркс собирался дать Фогту прозвище, то оно должно было быть понятным и без того чтобы прочитать половину книги! «Твой насмешливый и презрительный стиль вряд ли отразится еще хоть в чем-то, кроме названия, но сейчас оно вычурно и надуманно» {116}. Маркс согласился — возможно испытывая чувство вины перед другом, чьи советы он до сего момента игнорировал… и от кого зависело финасрование книги. Однако так просто он не сдался. Он сказал, что, несмотря на утверждение Женни, будто даже в греческой трагедии использовались зашифрованные имена, он подчинится желанию Энгельса и назовет книгу просто: «Господин Фогт» {117}.