Письма с фронта. 1914–1917 - Андрей Снесарев

Я тебе посылаю свою старую карту, на которой отмечено расположение дивизии, когда я ее принял, а зеленым цветом та позиция, которую она занимает теперь; красным – позиция противника. Карту храни осторожно, чтобы она никуда не могла попасть. Синими линиями показаны границы полков: на правом фланге Николаев[ский] (254), затем Перекопский (253), орлиное гнездо зачерчено красными полосами, затем Елисаветградский (256) и левый – Аккерманский (255); один из моих наблюдательных пунктов 1477 – в красном кружке. Теперь я побывал на всех пунктах позиции, представляющих интерес, а окопы (в целом или частях) обошел, вероятно, наполовину; сплошным образом обойти я их не могу (да это и не нужно), так как вся позиция тянется на 20 верст. Еду я на позицию или по дороге Бряза – 1241–1278 – Пояна –1403–1527 и далее в те или иные окопы, или по южной дороге Бряза – шоссе – долина р[еки] Ботушель Валеа Боцусулуй – Обчина 1242 и далее в те и другие окопы. Эта дорога укрытее, а северная почти всюду просматривается артиллерией противника, а твой супруг нередко до штабов полков доезжает эскортируемый 5–6 казаками своего конвоя кроме ординарцев и офицеров, а один из них держит дивизионный значок… большое полотнище с цифрами 64. Беру я его не всегда, но кое-когда и беру, когда для этого бывают мотивы. Ребятам мой выезд со значком очень по сердцу; они в 10 раз лучше отдают честь и в столько же раз громче отвечают на приветствие.

Ну, кажется, я тебе описал мою боевую работу с такой подробностью, что она тебе будет очень ясна.

С наступлением сумерек сегодня, 20.X, я подъехал к дому, и меня встретил на крыльце Игнатий с нервной улыбкой на лице. Сейчас же он меня переобул, снял грязные боевые доспехи, надел бурочные сапоги, и мы занялись делом: я – чтением письма моей женушки, а он – раскрыванием посылок. Один арбуз немного попортился, все остальное пришло прекрасно. Я набросился на груши и с места съел две, а Игнат все ковырялся и особенно был рад мылу… за 2 фунта им здесь купленного он успел уже заплатить что-то около трех рублей (2 руб. 80 коп.), и он мне прямо надоел со своими жалобами на несовершенство сего мира. Ложусь, женушка, спать… глаза закрываются. Завтра буду продолжать. Между прочим, посылаю тебе пуд сахару, так как у вас там его очень трудно доставать.

Целую и обнимаю крепко женушку, спокойной ночи. Твой А.

Женка, встал в 7 1/2 и, прочитав мое письмо, удивился его бессвязности, скачкам и припискам, но больно вчера я хотел спать, после 10-часового пребывания на воздухе. Посылаю тебе пуд сахару (об этом говорить много не нужно, хотя в моей посылке ничего предосудительного нет… но были случаи, что другие этим торговали), с Федором Николаевичем 300 руб., а к моей карте прилагаю еще перспективный чертежик неприятельской позиции пред 255-м полком. Такие чертежи – в большом масштабе и для всех полков – приготовлены для меня в красках как способ изучения позиции. Кроме их и той карты, которую посылаю, имеется масса схем (увеличенного масштаба) с нанесенными позициями и окопами, с позициями батарей, схем путей, схем тыла дивизии, схем подступов (огненных и безопасных полос) и т. п. К этой же категории изучения относятся журналы наблюдений – пехотных и артиллерийских, сводки опроса пленных, наблюдения за погодой (на случай газовых атак – наших и его), сводки снабжений (артилл[ерийского], ружейного, ручного оружия, бросательного и осветительного материала, питательного и т. п.), таблицы людского состава (нашего и противника) и т. п. Это тебе даст картину того сложного подготовительного – да и постоянного – материала, который должен быть изучен, осмыслен, сравнен и учтен, чтобы прочно решить вопрос о том, что называется боем. Боровский, который у нас не более трех недель, подробно тебе может рассказать про наше бытье-житье; он на той же роли, как Акутин, но в другом стиле: кажется, менее боевой, чем этот, но более, вероятно, умный, цепкий и деловой; в штабе работает как машина, а мой приятель старый больше любит работу в поле, под огнем, на риск. Но оба – люди очень милые.

Я тебе подробно описал 20.X. 18.X я также был в окопах, на том участке, который, по нашим сведениям, враг собирался атаковать. Тоже было не без приключений, в смысле преследования нас артилл[ерийским] огнем. Мы были с командиром полка вдвоем, и когда противник взял нас в вилку, т. е. дал один недолет в 200–250 шагов и один перелет в 100–120 шагов, то командир полка (шли мы в гору) напомнил мне поговорку, которую я сам же ему когда-то передал: «Лучше большая усталость в ногах, чем маленькая дырка в черепе», и мы с ним припустили в сторону от направления выстрелов (от директрисы), а отбежав на 200 шагов, мы имели удовольствие любоваться, как долго и усердно противник гвоздил по месту нашего мнимого расположения. Вообще, мы смеемся часто, особенно когда улизнем от шрапнели или пули, улизывать же во все лопатки от подлых дам директрис или падать, как сноп, когда над нами разрыв, это мы проделываем с большим успехом.

Видишь, женушка, как я тебе пишу на разных бумагах… будет оказия – пришли. Только что отрывался к телефону. Командир 253-го полка сообщает, что против тех рот, в которых я был 18.X, противник вытянул в гору орудие и в несколько минут 2 чел[овека] убил и 12 ранил. Сейчас же приказал принять меры: 1) в окопах оградиться от пушки насыпями (траверсами); 2) взводным командирам определить огневые и безопасные полосы, направляя людей по последним (делаем дорожки, указки, ставим дневальных), и 3) артиллерии пристреляться и погубить орудие.

Я нарочно описал тебе эту сцену, чтобы тебе была яснее картина моей жизни и в те дни, когда я остаюсь дома и занимаюсь бумагами.

Сегодня с 10 1/2 часов мы будем громить Кирлибабу, а главное, расположенные в ней батареи противника. До последних дней мы никак не могли ее просмотреть, и австрийцы, считая ее неуязвимой, поселились в ней, как у себя дома: с орудиями, запасами, резервами. Но внимательный обзор Орлиного гнезда показал, что с одной его точки Кирлибаба видна хорошо (я сам вчера убедился в этом), видны батареи, беспечно стоящие в открытую, видны биваки; мы там поставили артилл[ерийского] наблюдателя (как я тебе уже говорил), и сегодня часов с 11 (до этого будет пристрелка) на мирный и беспечный уголок навалимся двумя мортирными батареями и одной горной. Я разрешил для этой операции истратить до 300 бомб. Вот будет спектакль… щепки полетят! Не думай, что мы жестоки, хотя и знаем, что в Кирлибабе убьем и мирных жителей, и обнищим семьи и дома, но война жертв искупительных просит… австрийцы виноваты сами, сделав из мирного уголка военный лагерь.

Посылаю еще тебе телеграмму, присланную мне графом Ромеи Лонген (итальянский генерал) из штаба 9-й армии. Мы ее поняли с трудом, так как она французскую речь пытается изложить русскими буквами, да еще с заменой некоторых букв иными, звучащими иначе (напр[имер], жисит, т. е. визит, дижисион – дивизион). Лечицкому про меня он, вероятно, наговорил целую кучу, а 17–18.X он был у Брусилова, где кое-что доложил и отрицательное (про 8-ю армию, в которой мы тогда не были), но про меня-то, вероятно, ораторствовал в духе хвалебном. Это и для него расчет: чем сильнее он будет говорить про меня, чем страшнее опишет обстановку, тем яснее и сильнее намекнет на себя: он же один из Итальянской миссии пошел со мною, у других – то ботинки оказались слишком тонки, то заболели ноги, отказываясь подняться на горы.