А есть а - Айн Рэнд

Он внезапно понял, что за движущая сила управляла им всю жизнь. Ни его одинокая душа, ни любовь к другим, ни сознание собственного долга, ни все те лживые объяснения, которыми он поддерживал самоуважение, – этой движущей силой была страсть к уничтожению всего живого ради всего неживого. Его раздирало неистовое стремление бросить вызов реальности, разрушить все живые ценности, чтобы доказать самому себе, что он может существовать, попирая реальность, и что он никогда не будет связан никакими неизменными, непреложными фактами.

Секунду назад он чувствовал, что ненавидит Галта больше всех людей, и его ненависть служила доказательством, что Галт несет с собой зло; ему даже не нужно было определять, в чем состоит это зло, он хотел сокрушить Галта ради собственного спасения. Теперь он знал, что желал сокрушить Галта даже ценой собственной жизни, знал, что никогда по-настоящему не хотел жить, знал, что хотел испытать, а затем сломить величие Галта, – он сам признавал это величие, величие как единственную мерку человека, который управлял реальностью, как никто другой.

В ту самую секунду, когда он, Джеймс Таггарт, оказался перед выбором: принять реальность или умереть, он интуитивно выбрал смерть; смерть он предпочел подчинению тому миру, для которого Галт был ярким солнцем. В лице Галта он пытался – и теперь он это знал – сокрушить все живое.

Это знание отражалось в сознании Джеймса не посредством слов, потому что все его знание состояло из эмоций; и сейчас им руководили эмоции, эмоции и видение, которое он не в силах был отогнать. Он уже не мог взывать к туманной невыразительности привычных слов, чтобы скрыть видения тех глухих закоулков мысли, которые он всегда заставлял себя не видеть; а сейчас он отчетливо видел в каждом тупике свою ненависть к подлинной жизни; он видел лицо Шеррил Таггарт, которая была так полна радостного желания существовать, – и именно это желание он всегда хотел сокрушить; он видел собственное лицо – лицо убийцы, которого все должны справедливо ненавидеть; убийцы, который разрушал ценности лишь потому, что это ценности, который убивал, чтобы скрыть свое собственное неискупимое зло.

Нет… – застонал он, глядя на то, что предстало перед его внутренним взором, тряся головой, чтобы отогнать это видение. – Нет… Нет…»

Да, – сказал Галт. и

Таггарт увидел, что Галт смотрит ему прямо в глаза, словно видит там то же, что видел он сам.

– Я сказал тебе об этом по радио, правда? – сказал Галт.

Именно этого Джеймс Таггарт страшился, того, от чего нельзя было убежать: объективной истины.

– Нет… – повторил он слабым голосом, но в голосе этом уже отсутствовала жизнь.

Мгновение он стоял, уставясь невидящим взглядом в пустоту, потом ноги его подкосились, словно подвернулись, и он сел на пол, все еще глядя перед собой, но уже не осознавая, ни где он, ни что с ни-л.

– Джим!.. – воскликнул Мауч. Он не отвечал.

Ни Мауч, ни Феррис не интересовались, что случилось с Таггартом; оба знали, что не надо пытаться ничего понять, потому что они рискуют разделить участь Таггарта. Они знали, кто сломался этой ночью, знали, что это конец Джеймса Таггарта и уже не имеет значения, выживет его бренная оболочка или нет.

– Давайте… давайте уведем отсюда Джима, – неуве ренно произнес Феррис. – Отведем его к врачу… или куда– нибудь.

Они подняли Таггарта на ноги, он не сопротивлялся, словно во сне; когда его подталкивали, он переставлял ноги. Он сам оказался в том состоянии, до которого хотел довести Галта. Приятели вывели его из комнаты, поддерживая под руки.

Он спас их от необходимости признаться самим себе, что они хотят укрыться где-нибудь, где бы их не видел Галт. Галт наблюдал за ними; его взгляд говорил, что он все прекрасно понимает.

– Мы еще вернемся, – буркнул Феррис начальнику охраны. – Оставайтесь здесь и никого не впускайте. По нятно? Никого!

Они втолкнули Таггарта в машину, ожидавшую у входа, неподалеку от зарослей деревьев.

– Мы вернемся, – повторил Феррис в пустоту, деревьям и черному небу.

Сейчас они были уверены только в одном: надо уйти из этого подвала, подвала, в котором рядом с перегоревшим мертвым генератором лежал, связанный по рукам и ногам, живой источник энергии.

Глава 10 . Во имя всего лучшего в нас

Дэгни направилась прямо к охраннику, стоявшему у дверей объекта "Ф". Она шла целеустремленно, спокойно и не таясь. Стук ее каблучков по тропинке раздавался в тишине под деревьями. Она подняла лицо к лунному свету, дав охраннику возможность узнать ее.

Впустите меня, – сказала она.

Вход воспрещен, – механическим голосом отчеканил он. – Приказ доктора Ферриса.

Я здесь по приказу мистера Томпсона.

Да?.. Я… я ничего не знаю об этом.

Я знаю.

То есть доктор Феррис мне ничего об этом не гово рил… мэм.

Я говорю.

Но приказывать мне может только доктор Феррис.

Вы хотите нарушить приказ мистера Томпсона?

О нет, мэм! Но… если доктор Феррис сказал никого не впускать, это значит – никого. – Он добавил неуверенно и с мольбой в голосе: – А?

Вы знаете, что мое имя Дэгни Таггарт, вы видели мои фотографии в газетах рядом с портретами мистера Томпсо на и других членов правительства?

Да, мэм.

Решайте сами, хотите ли вы нарушить их приказ. и

О нет, мэм! Не хочу!

Тогда впустите меня.

Но я не могу нарушить и приказ доктора Ферриса.

Выбирайте.

Не могу, мэм! Кто я такой, чтобы выбирать?

Придется.

Послушайте, – поспешно сказал он, вытаскивая из кармана ключ и поворачиваясь к двери, – я спрошу глав ного. Он…

Нет, – сказала она.

Что-то в ее голосе заставило его обернуться: в ее руке был револьвер, она целилась ему в сердце.

– Слушай внимательно, – сказала она. – Либо ты ме ня впустишь, либо я тебя застрелю. Попробуй выстрелить первым, если сможешь. У тебя есть только этот выбор. Ре шай.

Он раскрыл рот и выронил ключ.

– Убирайся с дороги! – сказала она.

Он в смятении затряс головой, прижавшись спиной к двери.

О Господи, мэм! – умоляюще захныкал он. – Я не могу стрелять в вас, ведь вы от мистера Томпсона! Но и впустить вас я тоже не могу – ведь доктор Феррис запре тил! Что мне делать? Я маленький человек! Я только вы полняю приказы! Я не могу решать!

Это твоя жизнь, – сказала она.

Если вы позволите мне спросить главного, он мне скажет, он…

Я не позволю тебе никого спрашивать.

Но как же мне знать, правда ли, что у вас приказ от мистера Томпсона?

Никак. Может, никакого приказа и нет. Может, я са ма по себе и тебя накажут, если ты мне подчинишься. А может, у меня есть приказ и тебя бросят в тюрьму за непод чинение. Может, доктор Феррис и мистер Томпсон это со гласовали. А может, и нет и тебе придется ослушаться того или другого. Тебе придется решать самому. Спросить неко го, некого позвать, никто тебе не поможет. Тебе придется решать самому.

Но я не могу! Почему я?

Потому что дорогу мне преградил ты.

Но я не могу! Я не должен решать!

Считаю до трех, – сказала она, – потом стреляю.

Подождите! Подождите! Я ведь не сказал ни «да», ни «нет»! – закричал он, сильнее прижимаясь к двери, словно лучшей защитой для него было не двигаться и не принимать никаких решений.

Один… – начала она; она видела, с каким ужасом он на нее смотрит. – Два… – Она понимала, что револьвер внушал ему меньший ужас, чем выбор, который он должен был сделать. – Три.

Она, которая не осмелилась бы выстрелить в животное, нажала на спусковой крючок и спокойно и равнодушно выстрелила прямо в сердце человека, который хотел существовать, не принимая на себя никакой ответственности.

Револьвер был с глушителем; послышался только стук упавшего к ее ногам тела.

Она подобрала ключ и подождала несколько коротких мгновений, как они и договорились.

Франциско приблизился первым, выйдя из-за угла здания. Потом к ним присоединились Хэнк Реардэн и Рагнар Даннешильд. Вокруг здания, среди деревьев, было выставлено четверо охранников. От них уже избавились: один был мертв, трое, связанные и с кляпом во рту, лежали в зарослях.

Она безмолвно отдала ключ Франциско. Он отпер дверь и вошел один, оставив дверь приоткрытой. Трое остальных остались ждать у двери снаружи.

Холл освещала голая лампочка, свисавшая с потолка. Наверх вела лестница, у ее подножья стоял охранник.

Кто вы? – вскрикнул он при виде Франциско, во шедшего с видом хозяина. – Сегодня сюда никому нельзя!

Мне можно, – сказал Франциско.

Почему вас впустил Расти?

Наверное, у него были причины.

Он не должен был этого делать!

Кое-кто думает иначе. – Франциско быстро оглядел холл. Второй охранник стоял на верхней площадке лестни цы, глядя вниз и прислушиваясь к разговору.

Чем вы занимаетесь?

Добычей меди.

Что? Я спрашиваю – кто вы?

Имя очень длинное. Я назову его вашему главному. Где он?

Здесь задаю вопросы я! – Но он на шаг отступил. – Вы… вы не стройте из себя шишку, не то…