Моя борьба. Книга пятая. Надежды - Карл Уве Кнаусгорд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ингве предложил добавить в соус белого вина. Я последовал его совету, но, когда до ее прихода оставалось всего несколько минут и я попробовал соус, вкус у него оказался ужасным, приторным. Я позвонил Ингве.
– Что мне делать?
– Добавь еще вина. Это поможет.
– Ладно. Погоди, не клади трубку.
Я подлил в соус еще вина. Помешал, попробовал.
– Еще слаще стало! Блин! Она уже вот-вот тут будет!
– А что у тебя за вино-то?
Я зачитал название.
– Ни о чем мне не говорит. Но оно сухое, верно?
– Сухое?
– Вроде.
Я изучил этикетку.
– Здесь написано, что оно полусладкое. Я подумал, что это как раз хорошо – не совсем сладкое.
– Ну, тогда неудивительно, что у тебя и соус получился сладкий. Добавь соли и перца, и будем надеяться на лучшее. Давай, удачи!
Ингве положил трубку, я насыпал в соус соли и перца и все пробовал и пробовал, черпая по чуть-чуть чайной ложечкой.
В дверь позвонили.
Я снял фартук и бросился наверх, открывать.
Она вся словно утонула в шапке и шарфе, видны были лишь глаза и улыбающиеся губы.
– Привет. – Она потянулась обнять меня.
Мы впервые коснулись друг дружки.
– Заходи, – пригласил я.
Она спустилась за мной по лестнице в прихожую, разделась и огляделась. На что тут смотреть? Постеры на бетонных стенах, кухня, тоже с бетонными стенами, рядом комната – кровать, книжный шкаф, кресло, письменный стол, несколько постеров, пара ковриков из «Икеи».
Ах да, на подоконнике – три зажженные свечки в подсвечнике.
– Как у тебя здесь уютно! – сказала она и посмотрела на две кастрюли. – Чем угостишь?
– Да я тут просто спагетти приготовил.
Я разложил спагетти по двум тарелкам, полил соусом, выдвинул черную табуреточку и поставил перед ней, соорудив некое подобие стола, а свою тарелку взял на колени.
– М-м, вкусно! – похвалила она.
– Да брось, ничего подобного, – сказал я, – я туда белого вина добавил, но получилось все равно сладко.
– Да, чуть сладковато. – Она улыбнулась.
Потом я убрал тарелки и поставил музыку – «Siamese Dream», альбом группы Smashing Pumpkins; мы сидели – она в желтом кресле, я на кровати, – и пили сладкое белое вино. Я боялся, что она решит, будто мне хочется лишь переспать с ней, поэтому не делал никаких попыток сблизиться. Мы разговаривали, только и всего. Речь зашла о бергенских музыкальных группах, и Тонья ни с того ни с сего сказала, что вокалист в одной из них – бисексуал. Как раз в этот момент наши взгляды встретились, и я покраснел. Теперь она подумает, что я бисексуал, перепугался я. Даже если раньше она об этом не думала, то теперь заметит, как я покраснел, и что-то заподозрит. Я попытался перевести разговор на другую тему, но не сумел, и в комнате повисло молчание, неуютное и неловкое.
Нет, ничего не выйдет. Мне никогда ее не добиться. Да и с чего я вообще решил, что у меня получится?
Намного проще отступиться, холодно попрощаться и больше никогда не встречаться с ней. Трудности, боль, поражение – всему этому тогда придет конец.
Но я не мог.
Тонья встала, мы уже засиделись допоздна, ей пора было домой. Я проводил ее до двери, попрощался, проводил ее взглядом, пока она, не оборачиваясь, поднималась вверх по улице. Вернувшись в квартиру, я снова включил «Siamese Dream», улегся в постель на спину и утонул в мыслях о Тонье.
Следующая встреча оказалась удачнее, мы заглянули в кафе в переулке Стейнхьеллерсмауэ, остальные посетители по позднему времени успели разойтись. Мы сели возле окна, на улице снег покрыл все поверхности, словно остановив падение, в которое повергал город осенний дождь, когда все вокруг тонуло – улицы, переулки, дома, парки. Снег удерживал город на месте, и я любил это, любил снежный свет и порождаемое им настроение. И Тонью тоже любил. Она рассказывала о семье, о бабушке, о маме, о братьях и сестре, об отце и его брате-близнеце, я сказал, что все это похоже на фильм Бергмана. Она улыбнулась и ответила, что на выходных переезжает – не помогу ли я ей? Еще бы! В субботу вечером я пришел к ее дому между автобусным и железнодорожным вокзалами, где у тротуара стоял белый грузовичок и пять человек выносили из подъезда мебель и коробки. Увидев меня, Тонья просияла. Я вспешке поздоровался с остальными – с тремя парнями, среди которых был один из ее братьев, и девушкой, – и принялся грузить вещи. Обшарпанный подъезд продувался сквозняком, двухкомнатная квартира находилась на втором этаже, большая, но старая, а туалет, как выяснилось, был на улице, и вела туда узенькая галерея вдоль стены, больше похожая на мост.
– Утром здесь даже Нансен не сразу решился бы пойти в туалет, – пошутил я, – в дождь, например! А уж в снег и подавно.
– В этом есть свое очарование, – сказала она, – не согласен?
– Согласен. Когда дует ветер, надо просто представить, что это корабельный мостик.
Я поставил на стол коробку и пошел за следующей, по пути кивнув четырем другим помощникам. Собственную роль я так до конца и не понял. Остальные явно близкие друзья. Обо мне так не скажешь. Тогда кто я?
Кем бы я ни был, мне хотелось находиться лишь здесь. Носить ее вещи в ее квартиру. Видеть в коробке блендер и думать, что это ее блендер. Замечать в другой коробке туфлю и думать, что это ее туфля. Ее кастрюли, миски, тарелки, чашки, стаканы, вилки и ложки, сковородки, пластинки, кассеты, книги, одежда, обувь, проигрыватель, телевизор, стулья, стол, книжные полки, табуретки, кровать, растения, весь ее мир, всю ее жизнь я заносил в квартиру тем субботним вечером.
Грузовичок сделал два рейса, и когда мы втащили последние вещи, Тонья сбегала за пиццей и мы уселись есть посреди всего этого хаоса. Я ничего не говорил, хотел занимать как можно меньше места, остальные знали Тонью лучше, а я подлаживался под них.
Меня это вполне устраивало, и, сидя на полу, спиной к стене, с кусом пиццы в руке, я прислушивался к беседе и знал, что Тонья моя. Время от времени она с улыбкой поглядывала на меня,
