Двадцатые годы - Лев Овалов

Слава не выдерживает, встает.

- Позволь, позволь...

- Нет, это уж ты позволь сказать все, что я о тебе думаю, - перебивает Сосняков бывшего секретаря укомола, потому что Ознобишин уже бывший секретарь, это он и сам понимает. - Позволь нам на весах нашей совести взвесить твои поступки!

Сосняков увлекается, повышает голос, и... его слушают. Слушают настолько внимательно, что с первого этажа доносятся голоса посетителей укомпарта.

- Хоть мы и далеко от Луковца, но кое о чем наслышаны, - продолжает Сосняков. - Неприятно об этом говорить, но некоторые поступки Ознобишина не украшают его как комсомольца. Труслив наш уважаемый Слава! Поехал в Луковец и постыдно бежал от кулаков. Спрятался где-то в саду и удрал огородами, точно незадачливый ухажер. Начисто забыл о том, как следует вести себя коммунисту в подобных обстоятельствах. Нужно иметь смелость встречать врага лицом к лицу! Опасно? Могли убить? Но сохранить свое достоинство важнее, чем показывать кулакам пятки. Мужественная смерть воспитывает своим примером других, а кого может вдохновить бет на карачках через огороды?

"Получается, что мне место на кладбище? - думает Слава, и жалость к себе просачивается в его сердце. - Соснякову хотелось бы моей смерти! Своей смертью я бы принес пользу общему делу... А может, мне и вправду нужно было умереть? Стать, так сказать, примером... Примером чего? Того, как умирать?"

- Может, я грубо выражаюсь, - голос Соснякова звучит глухо, - но Ознобишин прячет свою голову, как страус в песок!

"При чем тут страус? - думает Слава. - И от кого я прячусь? Откуда у Соснякова такая ко мне ненависть? Он готов меня в порошок стереть..."

Слава смотрит на Кузнецова, но Кузнецов смотрит в окно.

Движением головы Франя привлекает к себе внимание Славы. Она хочет его утешить. За спиной Соснякова она пренебрежительно машет рукой: не обращай, мол, внимания...

- А в Колпне того хуже, - продолжает Сосняков. - Проявил мягкотелость, нашел какого-то помещика, оставил ему дом. Привез книжку подозрительных стихов, принялся читать их комсомольцам... - Он патетически протянул руку в сторону Ознобишина. - Отдаете ли вы себе отчет, товарищ Ознобишин, в своих поступках? Кого вы пропагандировали? Кого?

Фамилию поэта он не знал или не запомнил.

- Гумилева, - подсказал Слава, он не видел большого греха в том, что показал стихи своим товарищам.

- Вот именно! - воскликнул Сосняков. - Стихи белогвардейского офицера! А кого вы должны пропагандировать, товарищ Ознобишин?

- Ну кого, кого? - раздраженно переспросил Слава.

- Демьяна Бедного, вот кого! - воскликнул Сосняков, торжествуя. Нашего советского поэта Демьяна Бедного!

Сосняков всегда недолюбливал Славу, а тут появилась возможность показать свою принципиальность, он распалялся все сильнее и настолько увлекся, что уже и не думал, возвысит ли его эта критика, ему просто доставляло удовольствие принижать такого удачливого, незаслуженно удачливого человека, каким представлялся ему Ознобишин.

- А теперь позвольте вернуться к Успенской волости, именно здесь ярче всего выявилась беспринципность Ознобишина. - Ироническая улыбка скривила губы Соснякова, главные свои козыри он приберег напоследок. - Год назад в Успенском умер Никитин, неплохой учитель, но в общем-то отсталый человек. Хотя, может быть, я его напрасно виню, может, виноват не он, а его родственники. Короче, хоронили Никитина по церковному обряду. И что же вы думаете? Ознобишин приехал на похороны и отстоял в церкви всю заупокойную службу. Какой пример для молодежи! Вместо того, чтобы увести молодежь из церкви, сам участвовал в церковном обряде. Вот вам и атеистическая пропаганда! Потом приехал осенью. Повидаться, как он сказал, с матерью. Пожалуйста, видайся. Я лично у него осведомился, надолго ли приехал. На два дня. А сам провел дома целую неделю. Но времени для того, чтобы прийти помочь волкомолу, у секретаря укома не нашлось. Ему, видите ли, было не до того. А когда этой зимой умер изгнанный из партии Быстров, у Ознобишина нашлось время, он специально приехал в Корсунское проводить своего друга на кладбище. Никто не пришел хоронить, ни один комсомолец, ни один коммунист, а член укома партии Ознобишин, всем на удивление, демонстративно хоронил этого ренегата. Это что, не антисоветская демонстрация?

- О моей поездке знал укомпарт! - не выдержал, закричал Слава. - Мне разрешили поехать!

Сосняков немедленно повернулся к Кузнецову.

- Вы давали ему разрешение, товарищ Кузнецов?

Кузнецов медленно покачал головой.

- Лично я не давал...

- Спросите Шабунина!

- Конечно, спросите того, кого здесь нет! - Сосняков весь разговор с Ознобишиным взял на себя, точно остальным было не под силу справиться с Ознобишиным. - Хочешь оправдаться?

- Только не перед тобой!

- Думаю, достаточно того, что я сказал, - закончил Сосняков. - В лучшем случае поступки Ознобишина можно объяснить политической близорукостью. Ему бы руководить какими-нибудь карбонариями, а не комсомольской организацией...

"Господи! Он и карбонариев приплел! Что ему известно о карбонариях? Вероятно, прочел "Овода", отсюда и эрудиция".

- Будем обсуждать? - спрашивает Железнов.

"А что тут обсуждать? - думает Слава. - Был в церкви, когда хоронили Ивана Фомича? Был. Ездил на похороны Степана Кузьмича? Ездил. Ни от того, ни от другого не откажешься".

Слава мучительно ждет - найдется ли у кого-нибудь хоть одно слово в его защиту?

Слово просит Ушаков.

- Я еще в прошлом году просился учиться. Думаю, что и Славе полезно...

Переносит огонь на себя, объединяет себя с Ознобишиным.

- Хочет кто-нибудь высказаться? - повторяет Железнов.

"Может быть, нужно мне? - думает Слава. - Вон как Сосняков все перевернул! Нельзя же согласиться с его обвинениями..."

А в глубине души удерживает бес гордости - оправдываться перед Сосняковым?

Славу опережает Даша Чевырева:

- Позвольте уж мне... - Она не ждет, чтобы Железнов предоставил ей слово. - Ты много тут чего насказал, - обращается она к Соснякову. - Один ты у нас такой... такой... - Она ищет слова. - Такой правильный. Все рассмотрел, все собрал, про меня только забыл. А это, может, самая большая ошибка Ознобишина. Позволил венчаться в церкви. - Она даже делает шаг в сторону Соснякова. - Что же ты, товарищ Сосняков, про меня ничего не сказал?

- А что про тебя говорить? - Сосняков снисходительно усмехается. - Тебя уже обсуждали, не такая ты примечательная личность, чтоб к тебе двадцать раз возвращаться.

- Да не обо мне разговор, а об Ознобишине, - с вызовом ответила Даша. Секретарь укомола - и стерпел церковный обряд!

Даша вызывала Соснякова на спор, и тот от спора не уклонился.

- Впрочем, ты права, и в этом случае проявилась беспринципность Ознобишина.

- Больно уж ты принципиальный! - воскликнула Даша. - По-твоему, проще сказать: иди, товарищ дорогой, все прямо и прямо, не сворачивай никуда... А ежели впереди болото, или лес, или гора? Бывает, приходится свернуть - то болото обогнуть, то гору обойти. Или, по-твоему, при напролом, покуда не завязнешь в болоте?

- Ты это к чему?

- А к тому, что не пойми тогда Ознобишин моего положения, он бы разом покончил со мной. Не пойди я в церковь, меня бабы за гулящую бы посчитали, а исключи меня из комсомола, сразу бы обрубили мне руки.

- Значит, бегай в церковь, и все в порядке?

- Не бегай, но считайся с обстоятельствами. Своего сына я окрестила в церкви, а второго уже не понесу, бабы понятливее стали, сейчас меня этим никто уж не попрекнет.

- Ты, Чевырева, все о себе, а мы говорим об Ознобишине, - прервал ее Железнов. - Давай по существу.

- А по существу не согласна я с оценкой Соснякова, - отрезала Даша. Не верю и никогда не поверю, что Ознобишин струсил, а ежели убежал из Луковца, так неужли надо было ему самому по дурости в петлю залезать?

Сосняков, однако, не унимался.

- Послушать тебя, выходит, у Ознобишина вовсе нет недостатков?

- Да уж, во всяком случае, поменьше, чем у тебя... - Даша посмотрела на Славу и тоже усмехнулась, но не так, как Сосняков, а ласково, точно вспомнила о чем-то хорошем, и обратилась уже непосредственно к Ознобишину: Знаешь, Вячеслав Николаевич, почему у тебя все так...

- Что так? - тут же спросил ее Железнов. - Что - так?

- Что-то иногда не получается... Тебе доброты в себе поубавить, Вячеслав Николаевич, и не то, что я против доброты, а только жалость в тебе часто перевешивает все остальное.

- Так ты что же, предлагаешь оставить его секретарем? - поинтересовался Железнов.

- По мне - оставить... - Но тут Даша догадалась, что вопрос об Ознобишине решен, и отступила: - Однако, если сам просится, можно и отпустить...

- Какие же будут предложения? - заторопился Железнов. - Отпустить?

- Снять, - жестко сказал Сосняков. - Снять с работы как несправившегося. А дальше уж его дело - учиться или жениться.

Внезапно Кузнецов оторвался от окна, через которое все время смотрел на улицу.