Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели - Дмитрий Панов

Этот маршрут явно превосходил возможности самолета И-16. Но никто его не прорабатывал. Никто не выяснил: хватит ли горючего, каковы возможности встречи с истребителями противника, и есть ли вообще шансы на успех такой сверхдальней разведки. Закончилась она печально: Сергей Зубарев с напарником в середине дня взлетели с аэродрома Савинцы, перелетели через Днепр и канули в неизвестность. Когда подошло расчетное время возвращения экипажей на свой аэродром в Савинцах, то их напрасно высматривали в небесном океане. Когда мы промеряли на своих летных картах длину их маршрута, то выяснили, что у них не было не только принятого в авиации 20 процентного запаса горючего после выполнения боевого задания, который было принято оставлять, но, и не хватало горючего в баке для возвращения на свой аэродром. Воистину дураков в Красной Армии не сеяли, но они вырастали сами. А механика этой трагедии была проста. Сережа Зубарев доверился приказу Тишкина, ничего не понимавшего в технических деталях боевого задания, а Шипитов, как обычно, расслабил нервы ударной дозой и спал в землянке. Все это раздолбайство стоило полку двух прекрасных летчиков и двух неплохих самолетов. По поводу их гибели никто и ухом не повел. Все списали на войну, которая была доброй только для бесчисленной оравы пригревшихся проходимцев, разгильдяев и болванов. А честные люди, стремившиеся выполнять боевые приказы, гибли без счета.

То, как мне повезло во время вынужденной посадки по вине зенитчиков, подтверждалось случаем, произошедшим с уже упоминавшимся мною товарищем по довоенным прогулкам, комиссаром первой эскадрильи нашего полка Петей Скляровым или «Петей Квасником», родом из Харькова. После воздушного боя над Киевом, закончившегося безрезультатно, Петя потянул на свой аэродром возле села Савинцы. В районе села Семиполки мотор заклинило. Петя оказался точно в такой же ситуации, как и я за пару дней до этого. Впрочем, на первый взгляд казалось, что его ситуация даже благоприятнее. Самолет пришлось сажать на поле, засеянное зерновыми. Но, увы, именно эти злаки и сравнивали с пейзажем коварные песчаные горки. Самолет Пети Склярова совершил посадку на брюхо и вскоре ударился носом именно в такую горку. Петя Скляров от удара о прицел получил сильнейшее кровоизлияние в мозг и, видимо, сразу же умер. После удара самолет опрокинулся и, пролетев еще метров 25, перевернулся, совершив полный капот. Петю Склярова похоронили на кладбище села Савинцы Черниговской области.

А война катилась вперед, не зная каникул. Следующим уроком был бой с истребителями противника на малых высотах, в ходе которого мы поняли, что бить немцев можно, но вот только учиться этому нужно упорно и настойчиво. 25 июля 1941 года наша эскадрилья наносила штурмовой удар по знакомым местам — северная часть села Жуляны и наш старый Соломенский аэродром. Именно эти позиции наших войск, зацепившихся за окраины села и вырывших траншеи, упорно штурмовали немцы, продвигаясь шаг за шагом. Даже с воздуха было видно, что наша довольно многочисленная пехота, засыпаемая автоматическим огнем, стала постепенно отходить назад. Наши «Чайки» пришлись весьма кстати. Как обычно, хорошее впечатление произвела стрельба реактивными снарядами, да и густой пулеметный огонь взбивал бесчисленные струи пыли среди атакующих порядков противника. Подползавшая к нашим окопам немецкая пехота стала подниматься и отходить на исходные позиции под огнем наших пулеметов с земли, а потом и наша пехота поднялась в контратаку. Словом, штурмовка получилась удачной.

В разгар боя мы обнаружили, что к нам уже пристроились немецкие «коллеги», самолеты ME-109. Вписавшись в нашу карусель, они штурмовали наши войска, поднявшиеся в контратаку. Происходило это в том районе, где сейчас расположился Жулянский аэродром «Аэрофлота». Как только мы обнаружили непрошеных гостей, то сразу вступили с ними в бой. Немцы нас не испугались, собравшись группой, они кружились над нами, время от времени, как охотники или лисица в курятнике, заходили в середину нашего построения для атаки выбранной цели. Ничего удивительного — ведь «Мессершмитт» и наша «Чайка», это были машины совершенно разных поколений. Единственное что мы могли противопоставить стремительным атакам противника, то это атака лоб в лоб, во время которой мы прикрывались своим мотором АМ-25Б от снарядов пушки «Эрликон».

Укрыться не всегда удавалось, но и противник стремился избегать лобовых атак. Наши четыре пулемета выпускали целый рой пуль, а спереди у «Мессершмитта» находились мотор с водяным охлаждением, водяной и масляный радиатор, выведенные на плоскости. Это очень улучшало аэродинамические качества их самолетов — у наших радиаторы висели под брюхом. Но это и увеличивало возможность попадания пули. Попади одна в плоскость, и «Мессер» выходил из строя. Вскоре немецкие конструкторы учли этот недостаток и тоже перенесли радиаторы под брюхо самолета, что несколько уменьшило скорость, зато упростило обслуживание машины и увеличило ее живучесть.

Именно таким образом — лобовыми атаками — защищались мы от атак истребителей противника в бою над Жулянами. К концу боя из воздушной кутерьмы отделился истребитель противника, который совершил вынужденную посадку на Жулянском аэродроме. Немец, в самолете которого заклинило двигатель, попал в плен и вскоре генерал-майор Лакеев, тоже «испанец», еще совсем молодой человек, заместитель командира дивизии по летной части, как черт ладана боявшийся кабины боевого истребителя и предпочитавший шустрить на посылках, лишь бы время шло, привез на наш аэродром сбитого летчика — для подъема нашего боевого духа. Лакеев, уже прославившийся в дивизии как трус, хотя на его гимнастерке сияла Звезда Героя Советского Союза — небольшого роста блондин, очень задиристый и крикливый, резкий в суждениях, имел такой вид, будто он лично сбил этого немецкого летчика и будто это не он совсем недавно, по-глупому, потерял на приграничном аэродроме свою авиационную дивизию.

Ей Богу, немецкий пилот вызывал гораздо больше уважения, чем наш генерал, вот уж недаром носивший свою фамилию. Немцу было года двадцать четыре от роду. Он происходил из семьи австрийских аристократов и держался с большим достоинством и выдержкой. Красивый парень с зачесанными назад волосами, одетый в темно-серый мундир и брюки-галифе, в меховых унтах. На его мундире была вплетена в петлицу разноцветная орденская ленточка — за победы в воздушных боях во Франции и Польше, где он, как сам рассказывал, сбил пять французских и два польских самолета. Под Киев его прислали для передачи боевого опыта молодым немецким пилотам. Мы рассматривали немца с болезненным любопытством. Для разговора с ним мы позвали нашего парикмахера-еврея, знавшего немецкий язык. При виде еврея немец набычился и строго сказал: «Юда». Парикмахер побледнел и боялся подойти к немцу близко, настолько был силен психологический шок от расправ германских фашистов над евреями. В конце концов, парикмахер начал переводить, и немец через него поинтересовался, кто же его сбил, попав в масляный бак. К тому времени в Красной Армии уже восстановили институт комиссаров, очевидно считая, что в боевых условиях, как и в Гражданскую войну, он оправдает себя полностью, и политические жрецы снова уравнялись в правах с профессионалами. Зная, как немцы не любят комиссаров, наши летчики принялись указывать на меня и уверять, что именно красный комиссар угодил в его мотор. Немец набычился. Хотя на самом деле, наверное, только Богу известно, чья это была пуля. Стреляли все по всем.

Судьба этого летчика в 1941 году сложилась, лучше не придумаешь. Вместе с другими пленными летчиками, а мы насбивали и пленили целых 25 пилотов, их содержали в лагере неподалеку от Броваров. Когда немцы замкнули кольцо вокруг Киева, пленные немецкие пилоты, при помощи местных предателей, разбежались. Об этом мы узнали в мае 1943 года, когда летчики уже 2-го авиационно-истребительного полка, где я был замполитом, сбили того же самого пилота и его вновь привезли к нам в полк. На этот раз наши вконец озверевшие от всего увиденного и пережитого, от потерь родных, близких, товарищей — ребята решили не искушать судьбу. На немецких пилотов мы уже насмотрелись и потому после иронических приветствий наши пилоты повели аристократа к оврагу. После краткой дискуссии, во время которой немец стоял на краю оврага, а наши ребята держали его под прицелом пистолетов, еврей Роман Слободянюк сообщил немцу, не верившему, что его расстреляют — в Кировограде фашисты убили его мать, сестру и двоих ее детей.

Немец, не теряя самообладания, видимо веря в свою звезду и в повторение счастливой случайности, заявил, что семью Слободянюка он не убивал, а значит вроде бы не причем. Конечно, семью Романа он не убивал, но мы вошли в такую фазу войны, когда конкретные виновники никого не интересовали, да и так уж повелось в истории, что за палачей отвечают солдаты. Слободянюк с первого же выстрела попал немцу между глаз. Парень оказался здоровым. Полетев в овраг, он еще долго корчился, будто пытаясь встать. Наши ребята для гарантии выпустили в него по обойме, стрельба была слышна на нашем аэродроме. Когда возвратились, сообщили удовлетворенно: «Отлетался». Такой была эпитафия пилотов пилоту. Люсин все потирал свой не настоящий нос. Он был очень зол на немцев из-за того, что под Киевом, в воздушном бою, пуля практически вырвала мякоть его носа, и в госпитале ему нарастили нос из его же собственной руки. Нос получился неплохой, вот только мерз и краснел зимой от холода. Люсин закончил войну Героем Советского Союза, а Роман умер от тропической малярии, в 1945 году, в небольшом городке, недалеко от Будапешта, оставив в нашем полку беременной оружейницу Лебедеву, на которой женился, согласно приказу, отданному по полку — доселе неизвестной истории формы заключения брака: и не церковный, и не гражданский, а военно-полевой.