Гном. Трилогия - Александр Шуваев

  Свет еще не померк и там, на Верблюжьей горе продолжали грохотать взрывы. Специальные корректируемые бомбы весом по тонне и полторы, заключенные в кованый корпус, без особого напряжения проламывали фортификационный бетон дотов и блиндажей, взрываясь внутри. Свет начал меркнуть, но взрывы, десятки взрывов продолжались там, на перевале, стирая любовно продуманный, обжитой, с немалыми усилиями возведенный укрепрайон. Сотни китайских рабочих строили его долгие месяцы, так, что поблизости образовалось немаленькое кладбище, а вот под ударом, для отражения которого его, собственно, и создавали, он продержался какие-то минуты, не больше десяти. А вообще за эти примерно четверть часа, прошедшие с момента пробуждения, сказали ему о характере предстоящей войны куда больше, чем курс любой академии. Героизма и умения от него и ему подобных потребуется примерно столько, сколько от клопов, умышленно подвергаемых действию избыточной концентрации гексахлорана.

  В небе снова загудели моторы, на место погасших осветительных бомб вспыхнули новые, но уже в значительно меньшем количестве: в вышине один за одним расцветали купола парашютов, всего сотни полторы - две. Впрочем, на купола-то эти сравнительно небольшие прямоугольные устройства немаркого цвету походили не слишком. И теперь - что? Героически стрелять в отборных десантников из трех сохранившихся винтовок и одного армейского пистолета? Это было бы прямо-таки нестерпимо в своей глупости.

  - Товарищ Васильев?

  - Слушаю вас, Иван Данилович.

  Черняховский на мгновение замешкался: по установленным свыше правилам конспирации он тоже был "Черновым" причем генерал-лейтенантом.

  - Докладываю: Волынский укрепрайон взят, данных о потерях на настоящий момент не имею, основные силы пятой армии заняли японские позиции и в данный момент вышли на Дуннинское шоссе, стремительно продвигаясь вглубь вражеской территории. Железнодорожные тоннели на сопредельной территории захвачены умелыми действиями 5-й штурмовой и 20-й штурмовой инженерно-саперной бригад неповрежденными. Захвачено значительное количество японского подвижного состава... Так что можно грузить войска хоть сейчас.

  - Молодцы! Спасибо, Иван Данилович, большое дело сделали. А вот насчет погрузки... А попробуйте! Только, сами понимаете, поосторожнее все-таки, без лихости...

  - Есть без лишней лихости.

  То, что его пришли арестовывать именно в ночь с девятнадцатого на двадцатое, в половине третьего, было чистой воды случайностью. Даже нельзя сказать, чтобы уж особенно счастливой. Скорее - никакой, нейтральной. С одной стороны, - неразбериха, возникшая через двадцать минут после ночного визита, облегчила сам побег. С другой - пришлось импровизировать. И, кроме того, неплохо зная присущую русским манеру ударов по аэродромам, он всерьез опасался, что они не оставят ему ни единого неповрежденного самолета.

  Кривоногий, приземистый унтер Мацуока и двое рядовых, пришедшие его арестовывать, вели себя недопустимо бесцеремонно. Не исключено, что такова была установка тех, кто отдал приказ об аресте. У Мацуоки бесцеремонность эта прямо переходила в грубость. Он явно наслаждался своей абсолютной властью над арестантом, а то, что Такэда был чужаком и вообще личностью мутной и непонятной, усугубляло его недоброжелательность. Не позволили надеть китель, вынудив идти прямо в нательной рубахе, не позволили надеть сапоги, заставив выйти на улицу в сандалиях-гэта. Отобрали ремень, оружие, портупею, головной убор, - и вывели в ночь. Мацуока разговаривал с ним нарочито-грубым, хриплым голосом, подражая самураям, отправляющим службу, грубо шутил и сам же хрипло смеялся своим хамским шуткам. Они отошли от офицерской казармы шагов на сто, когда, наконец, грохнуло, и ночь осветила рыже-багровая вспышка на пол-неба. Зарево разгоралось, как он и ожидал, со стороны аэродрома, там непрерывно грохотало, но привычное ухо подсказало ему: тяжелых фугасок и бетонобойных бомб бомбардировщики не употребляют. ОДАБ-ы и потом напалм. Тоже знакомая картина, и становится примерно ясно, что будет дальше. Мысли эти в голове Такэды присутствовали не отдельно, а, наоборот, параллельно с делом. Когда грохнуло, конвоиры, как по команде, обратились в сторону взрыва, и чуть ли ни открыли рты. Кто-то из рядовых, кажется, действительно открыл. Арестант тут же припал на левую ногу, будто она у него вдруг подвернулась, развернулся на правой и буквально в долю мгновения оказался в метре от Мацуоки. Все-таки тот был недопустимо груб, и поэтому первый удар босой стопы арестанта раздробил ему ногу в колене. Второй последовал практически одновременно: двумя пальцами в глаза. Как чуть притупленными корабельными гвоздями, - так, чтобы брызнули слизь из лопнувших глазных яблок.

  Один из рядовых машинально начал вздергивать винтовку, - молодец, неплохая реакция, но делал это медленно-медленно, как улитка, прости Господи (иные мысли, в силу привычки, лучше думались по-русски, так бывает у многих двуязычных людей), а не как воин императорской армии. Он не был так груб и поэтому, получив простой удар костяшками пальцев в основание носа, умер мгновенно, не успев упасть на землю.

  Зато третий продолжал стоять с открытым ртом, пялясь в сторону зарева, и только начал поворачивать голову к Такэде. Его открытая шея прямо-таки напрашивалась на крушащий позвонки удар ребром ладони, примитивнейший из всех существующих.

  Так что дело не в налете. Просто дилетанты, посланные еще большими дилетантами, вообще не имеют шансов на выживание в ночных делах подобного рода. Потому что он-то никаким дилетантом не был, а совсем наоборот. Агента Такэду в разведшколе учили всякого рода практичным вещам, существенно повышающим шансы на спасение при попытке ареста или захвата. Но, кроме того, он был еще и Даити Уитинтином, представителем старого, многочисленного, разветвленного клана, из числа коренных родов Окинавы, что жили тут буквально с незапамятных времен. Это не фигура речи: вполне возможно, что досточтимые предки какого-нибудь рода жили здесь и тысячу, и две тысячи лет назад, когда оружие делали из меди и не совсем еще забыли камень. Во многих, многих семьях бережно хранили и передавали из поколения в поколение немудреные, но зато хорошо подобранные комплексы доведенных до совершенства приемов рукопашного боя.

  Учить (понятное дело, основными учителями были старшие братья, беззастенчиво пользовавшиеся своим умением) начинали, соответственно, года в полтора-два, позже, при необходимости, подключались старшие. Таким образом наука впитывалась в плоть и кровь, как, например, умение ходить или знание родного языка, не забываясь и не теряя смертоносной эффективности. Кабаяси - тот непременно учел бы все эти обстоятельства и обставил процедуру ареста совсем, совсем по-другому. Это могло обозначать только одно: полковник по просьбе генерала сдал его Хата, но решил не оказывать генералу профессионального содействия в том, что касалось ареста и следствия. Хорошая шутка. Такэда оценил и ее, и все своеобразие присущего полковнику юмора. Надо будет, при случае, придумать что-нибудь столь же веселое...

  А вот генералу, похоже, шутку оценить не суждено: штабные строения, управу, гарнизонную гауптвахту не бомбили. Он очень неплохо знал офицерский корпус 12-й воздушной, был о нем достаточно-высокого мнения и понимал, что это не может быть случайностью. Так что не исключено, что свидание со следователем, - этой ночью, в нательной рубахе, без сапог, предстоит самому Хата. Хорошо бы, конечно, чтоб еще и в кальсонах, - но это, к сожалению, все-таки вряд ли.

  Мацуока, до этого момента валявшийся без памяти, пришел в себя и начал хрипло, на одной ноте, нечленораздельно выть: сверкать в темноте белоснежной рубахой не стоило во всяком случае, и Такэда вытряхнул унтера из кителя, оборвал с него все нашивки и знаки различия, после чего канул во тьму. Он не стал добивать Мацуока: уж больно он был груб и бесцеремонен. А, кроме того, имел еще и совершенно отвратительные манеры: так вести себя с офицером Императорской Армии (а Такэду, в конце концов, никто еще не разжаловал!) было, разумеется, решительно недопустимо. Теперь, к сожалению, предстояло убить еще как минимум одного человека. Русский плен для него был столь же нежелательной перспективой, как и продолжение службы Императору. СЮДА - могли высадить в высшей степени компетентных специалистов, которые вполне-вполне могли быть ознакомлены с ориентировкой на беглого капитана Рыбникова.

  Историю "ТРАН" Олег Константинович Антонов вспоминать не любил. Даже в старости шутки давних друзей воспринимал плохо и улыбался натянуто. По мнению людей дельных и объективных, - стыдился совершенно зря. Насчет данной машины, в кратчайшие сроки произведенной почтенной серией четыреста тридцать самолетов трех модификаций, он за всю свою долгую, плодотворную жизнь не сказал ни единого доброго слова.