Гном. Трилогия - Александр Шуваев

  Когда сорвавшиеся в карьер конные подоспели к месту происшествия, вмешательства уже не требовалось. Михнев, злобно матерящийся от досады на себя, - что так лопухнулся, - молчащий, весело скалящий зубы Эльтыгин, оба в чужой кровище с головы до ног. И пятеро японцев, теперь уже мертвых по-настоящему.

  - ... а есть и которые ничего. Попросту сдаются и не озоруют потом. Сидят себе на корточках. Таких много больше.

  Летчик стоял и завидовал. У людей риск, приключения, подвиги. А они - что? Ну, - доставили девяносто тонн солярки, тридцать тонн бензина и восемьдесят - хорошей воды. Рутина. Уныло бубнить после войны: "Мы честно исполняли свой до-олг...".

  Есть люди, которым постоянно кажется, что самое главное, самое интересное, самое трудное делает кто-то другой и в другом месте. Как правило, это далеко не худшие люди. А тут еще девятнадцать лет. То, что громада танкового корпуса именно в результате твоей работы на глазах обрела прежнюю силу и стремительность, как отогревшаяся на солнце змея, и теперь пролетит за день еще, как минимум, полтораста километров, в таком возрасте на воображение не действует.

  - Где русские? Как далеко продвинулись?

  - Не знаю. Больших боев не было, только с некоторыми частями вдруг пропадает связь и больше на восстанавливается. Кажется даже, что они погибают внезапно, вообще не успев вступить в бой. Основные силы мы сохранили. Вот только им не удается вступить в боевое соприкосновение с противником. Либо его не оказывается там, где мы рассчитывали. Либо войска, посланные, чтобы прикрыть то или иное направление, до места не доходят, поскольку несут катастрофические потери под непрерывными ударами с воздуха.

  - А наша авиаразведка?

  - Ни одному самолету не удалось приблизиться к переднему краю русских ближе двадцати километров. А обычно их сбивают еще раньше. Еще чаще они пропадают без следа. Да их у нас и вообще не остается. Самолетов-то. Все аэродромы Маньчжурии оказались в радиусе действия бомбардировщиков врага, и, авиация наша, таким образом, фактически, уничтожена.

  - Я... отказываюсь это понимать! А истребители?

  - Результаты немногочисленных воздушных боев носят катастрофический и, главное, совершенно позорный характер. По-моему, русские вообще не имеют боевых потерь.

  Боевых потерь, - действительно! - не имели те самые поршневые "Як"-и последних серий, устаревшие и снимаемые с производства.

  - А каковы их цели?

  - Вот это как раз понятно. Не позже, чем через месяц, выйти на побережье, к северокорейским портам, обустроить авиабазы и начать массовые авианалеты на Метрополию.

  - Знаете. С такими настроениями лучше совершить сеппуку.

  - Вы не поверите. Смятение мое настолько велико, а вера - так мала, что у меня не хватает воли даже на это. Видите ли, в последнее время этот традиционный выход перестает казаться мне достойным. Чем дальше, тем больше. А сама традиция представляется все более архаической и нелепой. Дешевым выспренним шоу, одна мысль об участии в котором вызывает у меня тошноту. Наверное, именно это и называется "потерять себя". Некоторые утверждают, что это - больше, чем смерть. К сожалению, теперь я понимаю эти слова.

  - Мы защитим Метрополию.

  - Думаю, - да. Там наши действия будут носить осмысленный характер. Существует также вариант, что, защитив Метрополию, мы ее уничтожим.

  Стало общим местом, что события лета 1943 года стали зеркальным отражением лета 1941-го. Это весьма спорный тезис. Потому что на лето 41-го куда больше походило не лето, а осень сорок третьего года. Не по месту, не по времени, не по потерям даже, а как-то по духу. Командование атакованной стороны не знало, где находится противник. Не имело ни малейшего представления о его дальнейших шагах. Достаточно было двинуть куда-то любую группу войск, и можно было с уверенностью предсказать, что связь с ней будет потеряна. Любой маневр войсками, - и они исчезали из виду командования без следа, образуя еще одну оперативную "дыру".

  Нет, никакой мистики: несколько растрепанные авиацией, несколько дезорганизованные войска на марше и искали, и находили. Вот только к этому времени оказывалось, что первоначальный приказ потерял всякий смысл, и надо поворачивать (это, к примеру, - дивизию!) совсем в другую сторону. После этого все начиналось сначала.

  Таким образом инициатива командования Квантунской Армии с самого начала оказалась полностью парализованной. Реальными боями в первом периоде осенней кампании с японской стороны командовали командиры взводов, рот, и батальонов. Очень редко - начальство полкового уровня.

  Имелись, разумеется, и коренные отличия. В ходе кровавых, неудачных, зачастую катастрофических боев командование Красной Армии постепенно получило хоть какие-то ориентиры для начала мало-мальски осмысленных действий.

  Тут все было по-другому. Удачно избежав крупномасштабных боев в самом начале, Советское командование быстро сделало свои выводы и несколько скорректировало не только планы, но и принципы ведения боевых действий. Оборону врага рушил сам по себе маневр атакующих войск и собственные его действия, вынужденные этим маневром. Войска блуждали в степи, теряли тылы, снабжение практически прекращалось: достаточно было только немного "помочь" авиацией, - и группировка окончательно останавливалась под открытым небом, превращаясь в толпу голодных, деморализованных людей. Во многих случаях было решено отказаться от операций на окружение с последующей ликвидацией окруженных группировок. Парадоксальным образом, отсутствие ожесточенных столкновений не улучшало положение атакованной стороны, поскольку еще усиливало ее дезориентацию. Против них оставляли не слишком значительные заслоны, за ними квалифицированно и со всем старанием наблюдали с воздуха, - и двигались дальше таким образом, чтобы марш по-прежнему происходил в "оперативной пустоте". По мере возможности, конечно.

  Все только еще начиналось. Части 107-й дивизии, будучи экстренно подняты по тревоге, погрузились в эшелоны и отбыли к месту назначения. Согласно оперативному плану, дивизии надлежало занять укрепления Халунь-Аршанского укрепрайона, но совершенно неожиданно эшелоны остановились в непонятном месте посередине степи. Войска начали спешно выгружать из поездов, форсированным маршем отвели на несколько километров в сторону и приказали оборудовать позицию. Некоторое время выясняли, какое именно направление должно быть перекрыто, и в какую именно сторону надлежит ориентировать оборону. Дул порывистый ветер, и изрядно перепуганные, ничего не понимающие солдаты озирались, втягивая голову в плечи, но работали с рвением: мало-мальски осмысленная работа при смутных обстоятельствах является наилучшей, чуть ли ни единственной опорой духа. В самый разгар работы на востоке разгорелось зарево, окрасившее половину небосклона в розовый цвет, и раздались глухие удары.

  Поезда, что так поспешно доставили их в эти укромные места, естественным образом образовали на путях "пробку", - достаточно организованную, но длиной километров пятнадцать-двадцать. К этому моменту она начала, было, рассасываться, - но это обстоятельство мало чего изменило, когда на место высадки налетели 21-й и 43-й полки ночных бомбардировщиков из состава 12-й Воздушной армии: скорость "Пе - 2" последних серий значительно превосходила скорость любого паровоза. Потом выяснилось, что по ушедшим раньше, в основном, и ударили.

  Бомбардировка продлилась недолго, но настроения на спешно оборудуемых позициях не прибавила. Впрочем, работы только ускорились. Ночью пришла не слишком характерная в это время года гроза: ливень интенсивный, но недолгий, зато гром грохотал непрерывно, а молнии освещали степь тревожным, прерывистым светом. Как раз в свете молний, под рокот надвигающейся грозы солдаты из передовых траншей и заметили какое-то движение на западе и замерли, взяв оружие на изготовку. То есть поначалу-то они услыхали какой-то треск, насторожились, - и только потом разглядели лихих мотоциклистов из разведки 9-го Гвардейского механизированного корпуса. Находившийся на передовых позициях японский офицер сделал международный жест, призывающий к тишине, но, пожалуй, зря: ночная езда на мотоцикле дело азартное, а за оглушительным ревом моторов можно было расслышать, разве что, разрыв снаряда где-нибудь поблизости.

  Как Дмитрий Ершов не влетел в кучи выброшенного грунта и недоотрытые траншеи, - остается загадкой. Заметив их, - в случайной вспышке молнии, шагах в шести-семи от себя! - он, как лихой казак, как какой-нибудь киношный ковбой, буквально поднял машину на дыбы, разворачиваясь "на колесе". Рядовой, ошеломленный таким хамством, не попал буквально в упор, а он - вильнул и стремглав помчался прочь, выписывая зигзаги, хотя и зря: снайперов тут не было, обстановка делала точную стрельбу попросту невозможной, а от случайной пули не помогают никакие финты. Он вернулся в расположение своей части без единой царапины и с важным донесением. Впрочем, так повезло не всем: гвардии сержант Сильнов привез в спине шальную пулю, и поначалу состояние его не казалось особенно угрожаемым, но к утру у него неожиданно пошла кровь изо рта, и он умер буквально через пять минут. А Геворкян попросту пропал, и никто не видел, какая беда с ним стряслась.