Даурия - Константин Седых

За Ильдиканским хребтом маленькая речушка Листвянка затопила береговые кусты и неслась на север, к Урову, широким и бурным потоком. Крутясь, проплывали по ней ноздреватые, с вмерзшими в них листьями голубые и зеленые глыбы льда, корье и щепы с лесных вырубок и целые деревья с набившимся в сучья черным слежавшимся сеном.

Платон, одетый в стеганую куртку из синей далембы и в сбитую на ухо сизую мелкокурчавую папаху, сутулый и сумрачный, ехал рядом с Северьяном и жаловался ему раздраженным баском:

– Нынче я, паря, и дров не успел заготовить. Теперь ведь самое время лес валить, а тут воевать изволь. Раньше, когда жил у меня в работниках Федотка, мы с ним вот в той падушке, – показал он влево от дороги, – за неделю по сто возов наваливали. Работать Федотка умел. Как разохотится, бывало, так на сорокаградусной стуже в одной нижней рубашке целый день работает.

– Не слыхал ты, где Федотка теперь? – спросил у него Макся Пестов.

– Об этом Северьяна надо спросить: он про Федотку больше моего знает.

– Откуда же мне знать-то? – притворно обиделся Северьян.

– От своего сынка. Ведь он, хвати, так вместе с Федоткой путается.

– Нет, Ромка сам по себе прячется. Он зимой-то с повинной приехал, к атаману хотел идти утром, а вы его арестовать вздумали и напугали.

– Не заливай уж лучше, – набросился на него Платон. – Не с повинной он приезжал, а для разведки. Гляди, так он теперь тоже в красной шайке ходит. Так что тебе красных бояться нечего, не то что нам, грешным.

– Ты меня не подкалывай. Нечего мне всякий раз Ромкой в глаза тыкать. Он у нас – ломоть отрезанный. Мы с Авдотьей на него рукой махнули, раз не послушался он нас.

– Врешь! Коснись дело, так стрелять небось в него не станешь.

– Конечно, рука-то не вдруг подымется, – признался Северьян, – а только не одобряю я его.

Недалеко от деревни Мостовки, где Листвянка сливается с таежными речками Хавроньей и Ильдикашком, подступили к самой дороге слева крутые высокие сопки, отделенные друг от друга узкими и глухими щелями распадков. На склоне сопок голубели каменные россыпи, на вершинах белел березняк. Справа бурлила и пенилась ярко сверкающая вода. А впереди, за кронами высоких лиственниц, уже виднелись крыши Мостовки и гигантская сопка за ней, странно похожая издали на лобастое человеческое лицо. Причудливые группы кустарников и деревьев были глазами, ртом и носом этого белого зимой и зеленого летом лица.

От моста через Листвянку в дозоре ехали восемнадцатилетние парни Лариошка Коноплев и Димка Соломин. Держались они шагов на двести впереди остальных. За одним из крутых поворотов, в устье распадка, лежал у дороги огромный замшелый валун. Из-за этого валуна и вышел навстречу дозорным бывший кустовский работник Алеха Соколов. В руках у него были только кожаные рукавицы. Лариошка вскинул на Алеху берданку, но тот, дружелюбно посмеиваясь, сказал:

– Брось ты баловаться, еще убьешь ненароком. Куда это несет вас нелегкая?

– Да красных ищем, – опустив берданку, ответил ничего не подозревающий Лариошка.

– Красных… – рассмеялся Алеха и махнул рукой. В ту же минуту из-за валуна выскочили вооруженные винтовками и гранатами люди с красными ленточками на папахах. Перепуганные насмерть парни побелели и затряслись, забыв обо всем, что наказывал Платон, отправляя в дозор.

– Слезайте с коней, вояки! – приказал Алеха, выхватывая из-за пазухи револьвер.

Мысленно прощаясь с белым светом, парни покорно слезли и подняли руки. Их обезоружили, отвели с дороги в кусты.

В это же время на дорогу позади остальных дружинников вылетели из другого распадка конные партизаны с шашками наголо. Услыхав топот у себя за спиной, дружинники обернулись, и Платон обреченно ахнул:

– Пропали, братцы. – В переднем из несущихся на них всадников он узнал посёльщика Никиту Клыкова, который в прошлом году убил Иннокентия Кустова и Петрована Тонких.

– За мной, – чужим голосом вскрикнул перепуганный Северьян. – Никита нас не пожалеет… – и поскакал. Дико нахлестывая коней и холодея от ужаса, бросились за ним остальные. Но впереди стояли на дороге и спускались с сопки десятки партизан. Для спасения оставался единственный путь – на заречье. Круто осадив коня, повернул тогда Северьян к речке, широко и стремительно катившей мутную темную воду. Только один Платон последовал за ним. Остальные стояли с поднятыми руками на дороге.

– Ну, не погуби, родимый, – прошептал, обращаясь к коню, Северьян и заполошным криком «грабят!» заставил его кинуться в бурный поток. Храпя и фыркая, оборвался конь с высокого берега в ледяную воду и поплыл. Северьян свалился с седла и поплыл рядом с ним. За спиной он слышал частые беспорядочные выстрелы. Верный конь быстро вынес его к противоположному берегу, но выбраться на него никак не мог. Берег был крутой и заледенелый. Тогда Северьян бросил поводья и уцепился за куст. Через минуту он стоял на берегу, а конь с печальным ржанием тонул в бурлящем, ослепительно сверкающем потоке.

Пригибаясь и петляя, побежал Северьян через падь к синеющему лесу и скоро скрылся в нем.

Платон же никак не мог заставить своего коня броситься в воду. Плача от бешенства, хлестал он его нагайкой, но ничего не мог поделать. Партизаны с криками «сдавайся!» подлетели к нему, и первый, кого увидел среди них Платон, был Никита Клыков.

– Попался, га-ад! – жег его голубыми холодными глазами Никита, уперев ему в грудь японский карабин. – Молись, буржуй, Богу! Сейчас я тебя на распыл пущу.

– Никита, брось дурака валять! – закричал на Клыкова пожилой партизан с окладистой бородой. – За самосуд-то знаешь что бывает?

– Да ведь это гад, каких мало на свете.

– Все равно, не давай рукам волю. Если он подлец, его судить будем.

Никита, ругаясь, отъехал от Платона.

VII

Приказав отряду строиться и ждать распоряжений, Роман с ординарцами поскакал на заставу. В деревне лаяли взбудораженные близкой стрельбой собаки, храпели и метались на привязях партизанские кони. На дороге стояли целые озера талой воды. В них отражались по-весеннему белые облака, крутые, поросшие лесом сопки, дробились солнечные лучи. Подбадриваемый сочными, торопливыми звуками выстрелов, Роман хлестал нагайкой своего Пульку. С линяющего конского крупа летела от ударов клочкастая пыльная шерсть, на крестце оставались косые темные полосы. Разбрызгивая воду из луж, стлался Пулька в ровном и легком галопе, на зависть выносливый и резвый. Ординарцы на своих вымотанных трудными переходами конях остались далеко позади.

Едва Роман доскакал до ворот поскотины, как стрельба на заставе утихла. Остывая от возбуждения, поехал он шагом. Из-за дальних голубоватых кустов тальника показались гнавшие в деревню пленных дружинников конные партизаны. Тесной кучкой шли дружинники по обочине грязной дороги. Первый, кого узнал среди них Роман, был Платон Волокитин. Платон шагал со связанными за спиной руками, не разбирая дороги и часто спотыкаясь. Из-под папахи текли по лицу его струйки пота, на правой щеке, чуть повыше коричневой родинки, подергивался живчик.

У Романа сдавило сердце, горячей волной ударила в голову кровь. Было время, когда питал он к Платону глубокую ребячью симпатию только за то, что не было на всей Аргуни человека сильнее его. Без конца восхищался он досужими рассказами о чудовищной силе Платона. Замирая от восторга, глядел на праздничных игрищах, как тягался Платон на палке один с семерыми и перетягивал их, как ломал в руках подковы и сгибал медные пятаки. Но подрос Роман, и развеялось прахом его мальчишеское преклонение перед Платоном. Самонадеянный и хвастливый богач стал смертельным его врагом.

Узнав Романа, Платон похолодел. Серым налетом покрылось его лицо, обвисли губы. Зато молодые дружинники почувствовали себя веселей.

Ничем не выдав своего волнения, Роман по-начальнически строго спросил конвоиров:

– В чем дело, ребята?

– Да вот словили белых гадов, – ответил ему одноглазый партизан на пегой кобылке. – На месте бы пришить их следовало, да, говорят, они твои посёльщики.

– Ну, здравствуйте, герои! – насмешливо поздоровался тогда Роман с дружинниками. Все они, кроме Платона, виновато и обрадованно улыбаясь, ответили ему.

– Куда это вас черти гнали?

– В разведку мы ехали, – ответил Димка Соломин. – Силком заставили ехать-то. У нас ведь всех поголовно в дружину идти припятили. Даже твой отец и тот не открутился.

Не расслышав его слов, Роман стал допытываться, кто у них за старшего. Кивком головы Димка указал на потупившегося Платона и добавил:

– А помощник у него Северьян Андреевич был.

Романа ожгло, как крапивой. Красные языки заплясали перед глазами.

– Куда же отец девался? Убили его, что ли?

Одноглазый партизан захохотал:

– Нет, брат, утек твой папаша. Он попроворнее всех оказался. Такого деру дал, что только его и видели. Кинулся через речушку вплавь, коня утопил, а сам выбрался и сиганул в тайгу. Геройский он у тебя, родитель твой.