Даурия - Константин Седых

– Правда, – сказал он, – галопом тут не полетишь, да ведь нам оно не к спеху. Партизаны будут на дорогу поглядывать, а мы к ним по кустам пожалуем.

Все согласились с ним, и сотня спустилась к Листвянке, весело шумевшей в кустах. За последние сутки она заметно сбыла, но все еще катила мутную воду вровень с берегами. По левому ее берегу и двинулась сотня дальше. Некошеная прошлогодняя трава и густые высокие кусты мешали движению, но зато надежно укрывали дружинников от глаз возможных наблюдателей красных.

Скоро ехавшие впереди дозорные увидели шагающих по дороге людей. Было их восемь человек. Когда они приблизились, гвардеец Лоскутов обрадованно сказал:

– А ведь это, братцы, идут те, которых мы ищем! Вот Лариошка Коноплев, вон Димка Соломин. Нет с ними только Платона и Северьяна. Видно, и в самом деле с ними что-то было, раз они на своих двоих топают.

Парней окликнули и заставили свернуть с дороги к кустам. Узнав своих, парни бегом пустились к ним.

– Ну, что случилось? – спросил их нетерпеливо Каргин.

– В плену у красных были, вот что, – ответили Лариошка и Димка, перебивая друг друга.

– А как же вырвались от них?

– От них не вырвешься. Сами они нас домой отпустили.

– А где Платон с Северьяном?

– Платона красные заарестовали, а Северьян – тот в плен не попал. Мы перепугались да сдались, а он не сдался. Когда прижучили нас к речке со всех сторон, мы руки подняли, а он через Листвянку вплавь кинулся. Сивку своего утопил, но сам выбрался на тот берег и в тайгу махнул. Стреляли в него красные, стреляли, а попасть не могли.

– Вот тебе и Северьян! – удивились дружинники.

– А знаете, на кого мы на первого-то нарвались? – перебил Лариошку Димка. – На Алеху Соколова, он ведь нас…

Но тут Лариошка в свою очередь перебил Димку:

– А командует красным отрядом Ромка Улыбин. Северьян-то и задал стрекача от своего сынка. Когда красные узнали об этом, так все смеялись.

– Видели мы еще и Никиту Клыкова, – снова вмешался Димка. – Этот перестрелять нас хотел, а Алеха Соколов тот по-хорошему с нами разговаривал.

– Ну, а отряд у Ромки большой?

– Точно не знаем, а видать, что не маленький. С полк будет.

– Как же это вас отпустили-то?

– Очень просто. Идите, говорят, молокососы несчастные, к мамкам, да только не воюйте больше с нами.

– Эх вы, чадушки! – выругал их Каргин. – А с Платоном красные что сделали? Не расстреляли его?

– Сидит пока арестованный. Только, видать, добра ему мало будет. Мостовцы его хотели сразу же прикончить, да Роман не дал. Его теперь прямо не узнаешь. Серьезный стал, важный. Настоящий командир. На одном боку маузер, на другом – шашка серебряная.

– Да, видать пропал Платон, – вздохнул Каргин. – Его-то уж не помилуют… Разве нам попробовать отбить его?

– Нет, лучше не пробовать… Жалко, конечно, Платона, да дело-то рискованное, – заговорили богатые дружинники. – Отбить его мы не отобьем, а сами пострадать можем.

Остальные охотно поддержали их. Видя такое настроение, Каргин страшно возмутился. Возвращаться в Мунгаловский, ничего не сделав, считал он для себя позором.

– Значит, струсили мы, братцы. Так, что ли? – обратился он к дружинникам, насупив брови и потемнев. – Узнает об этом Ромка и посмеется над нами. Бабы мы или казаки? Давайте хоть на партизанский пост нападем.

После долгих усилий удалось ему уговорить десяток наиболее смелых дружинников попытаться захватить партизанский пост, местонахождение которого указали вернувшиеся из плена.

Оставив дружину в кустах, Каргин с этими людьми перебрался на другой берег Листвянки и двинулся по лесу к сопке, на которой был пост. Не доехав до сопки версты полторы, дружинники спешились и по глубокому извилистому рву стали обходить ее справа.

В лесу стоял запах оттаявшего багульника, мирно светило сквозь голые сучья солнце. Мокрые палые листья не шуршали под ногами, и дружинники шли совершенно бесшумно, перебираясь от дерева к дереву. С винтовкой наготове Каргин шагал впереди.

Скоро, махнув предостерегающе рукой, он упал и пополз. Дружинники последовали его примеру. Горький запах дымка нанесло на них. В двухстах шагах впереди дымился меж деревьями небольшой костер, у которого сидели три человека с нашитыми на папахи красными лентами. Тут же стояли привязанные к деревьям четыре лошади в седлах и ели овсяную зеленку. Часового не было видно. Он прохаживался по самому гребню сопки и только изредка перекликался с сидящими у костра.

Он-то и заметил, обернувшись назад, дружинников, когда они уже готовились стрелять в партизан. Опередив их, он выстрелил. Сидевшие у костра схватили винтовки и бросились к коням. Дружинники дали по ним недружный залп и, никого не убив, заставили залечь за деревьями. В ту же минуту пулей часового, которому хорошо было видно сверху нападающих, с головы Каргина сорвало папаху. Он понял, что нападение не удалось, и быстро стал отползать назад. Остальные, выстрелив с досады по партизанским коням, последовали его примеру.

Часовой метнул в них гранату. Она разорвалась, не долетев. Тогда они поднялись и сломя голову побежали к своим коням. Вдогонку им гремели частые беспорядочные выстрелы.

Добежав до коней, они повскакали на них и помчались туда, где дожидалась их дружина. Сжигаемый стыдом и досадой, Каргин все же решил поддержать свой авторитет, чутьем угадывая, что сотоварищи по неудачной вылазке поддержат его.

Присоединившись к остальным дружинникам, он неожиданно напустился на них:

– Эх, вы… Говорил я вам, бабье трусливое, что надо всем сообща действовать… У нас ведь даже людей не хватило, чтобы срезать часового на сопке. Вышла у нас с ним осечка. Шуму наделали, а толку не получилось. А срежь бы мы втихомолку пост, – можно было бы нагнать холоду красным и в Мостовке.

Дружинники виновато помалкивали, но в душе были довольны, что дело для них благополучно кончилось, и думали теперь только о том, чтобы поскорее вернуться домой. Рисковать головами они не хотели.

IX

Только Каргин с дружинниками покинул Мунгаловский, как туда нагрянул карательный отряд есаула Соломонова. Прокоп Носков колол в ограде дрова, когда Соломонов влетел к нему во двор, сопровождаемый наемными баргутами в лисьих остроконечных шапках. Наезжая конем на Прокопа, Соломонов грубо спросил:

– Ты поселковый атаман?

– Так точно, господин есаул! – кинув руки на швам, ответил побледневший Прокоп.

– Большевиков у вас много?

– Никак нет, господин есаул! Какие водились, так все до партизан подались, – помня наказ большинства поселыциков – не выдавать никого, ответил Прокоп.

– Почему ты их не арестовал? Сочувствуешь им?

– Что вы, что вы, господин есаул! Сроду я им не сочувствовал, хоть кого угодно спросите.

– Почему же ты дал им возможность скрыться? Смотри у меня! – пригрозил Соломонов нагайкой.

– Приказов из станицы не было, а своим умом я не догадался.

– Составь мне список всех, кто ушел к партизанам, и доставь ко мне на квартиру. А сейчас скажи, у кого мне лучше всего остановиться.

– Удобнее всего у купца Чепалова. Дом у него просторный, стеснительно вам не будет.

– Хорошо. Пока я буду там завтракать, сделай список и явись туда.

Через час расстроенный Прокоп со списком в руках пришел в чепаловскую ограду. Соломонов и Сергей Ильич сидели в зале за кипящим самоваром. Накрытый скатертью стол был уставлен закусками и бутылками с вином. Соломонов с красным лицом угрюмо слушал Сергея Ильича, который что-то выкладывал ему глухой скороговоркой. Прокоп в нерешительности остановился у порога. Увидев его, Соломонов поманил его пальцем.

– Проходи, атаман… Список готов? – Прокоп молча протянул ему вчетверо сложенный лист бумаги. Соломонов мельком заглянул в список и передал его Сергею Ильичу.

– Посмотрите, хозяин, не забыл ли кого атаман.

Сергей Ильич долго и сосредоточенно разглядывал список.

Прокоп с волнением наблюдал за ним. Наконец Сергей Ильич сложил список, вернул его Соломонову и сердито сказал:

– Написаны здесь только те, кого и след простыл. А у нас ведь и кроме них найдутся сочувственники большевистские.

Соломонов повернулся к Прокопу, оглядел его с ног до головы недобрым взглядом ястребиных глаз и сухо спросил:

– Как же это получается, атаман? Ты мне сказал, что все ваши большевики в бегах, а на поверку выходит, что ты врешь?

– Которых я знал как большевиков, те действительно удрали, – ответил Прокоп, глядя на Сергея Ильича умоляющими глазами. Но тот оттолкнул от себя блюдце с чаем и гневно закричал на Прокопа:

– А Петька Волоков кто? Не большевик? Да он всех хуже. А потом Ванька Гагарин, Северьян Улыбин, Гераська Косых… Всех их пошерстить надо, а ты вон что плетешь…

У Прокопа захолонуло в груди. Он понял, что слова Сергея Ильича дорого обойдутся ему. Соломонов покраснел еще больше, сорвался со стула и истерически крикнул: