Даурия - Константин Седых

– Караул!.. Убивают!.. – заорал Сергей Ильич, заслоняясь руками. А Каргин, круто повернув коня, поскакал по улице.

Вечером Маркел Мигунов умер. А назавтра мунгаловцы хоронили убитых. Проводить их на кладбище сошелся почти весь поселок. Бабы и девки навзрыд голосили, а казаки сокрушенно и озабоченно толковали о том, что многим теперь из них не сносить голов, если партизаны не будут разбиты.

Через день казаки семи возрастов были вызваны в Орловскую, где формировалась трехсотенная станичная дружина.

Уполномоченные от всех тринадцати поселков в тот же день собрались на станичный круг, чтобы выбрать командира дружины. Неожиданно для Каргина на эту должность был единогласно выбран он. В тот же день он отправился за получением указаний о действиях дружины к атаману отдела в Нерчинский Завод.

Возвращаясь из Нерчинского Завода, Каргин заехал в Мунгаловский и узнал, что за день до этого скрылись из поселка Прокоп Носков, Герасим Косых и еще человек двенадцать из бедноты.

– Так и знай, к партизанам подались, – решил Каргин, удрученный новостью, которая отравила ему его краткое пребывание дома. И у него впервые шевельнулась горькая, заставившая похолодеть его мысль, что борется он за безнадежное дело.

XI

Основные партизанские силы, отступая вниз по Газимуру и Урюмкану, оказались в труднодоступной горной тайге. Побросав обозы, пробирались они по вьючным тропам от поселка к поселку, от зимовья к зимовью. Шли через каменные кручи хребтов, через узкие, сумрачные коридоры падей и распадков, где кипели седые от пены ручьи и речки. В тайге, по солнцепекам, зеленел брусничник, стоял будоражливый запах багульника и нагретых лиственниц, а на высоких гольцах все еще лежали снега. На вечерних и утренних зорях дули оттуда резкие пронизывающие ветры. Партизаны отчаянно мерзли на ночных стоянках у трескучих смолевых костров, и неунывающие остряки смеялись, что с одного бока у них июль, а с другого – декабрь. Четверо суток люди не видели в глаза ни крошки хлеба и питались мясом павших от истощения лошадей. В пути погибли все тяжело раненные бойцы. Штыками и шашками копали для них могилы и, молча свершив торопливый обряд погребения, уходили вперед, готовые умереть, но не сдаться на милость врага.

Загнав партизан в глухие таежные дебри, семеновские генералы, посланные на подавление восстания, объявили их уничтоженными. На все лады затрубили тогда белогвардейские газеты, что «красные шайки разбиты и рассеяны». Но это было упоение несуществующими успехами. Пожар восстания перекинулся только в новые районы.

Оставленные в покое партизаны заняли станицы Аркиинскую и Богдатскую. Там сформировали они новый кавалерийский полк – третий по счету, а также батальон пехоты из работавших на приисках китайцев. Из Богдатской Бородищев бросил сильные вербовочные отряды на Нижнюю Аргунь. Казаки Усть-Уровской и Аргунской станиц, сплошь медвежатники и белковщики, присоединялись к ним целыми поселками. Кое-где созданные белые дружины панически убегали при их приближении на китайскую сторону или сдавались в плен.

В селе Будюмкан к партизанам присоединился с небольшим отрядом, состоявшим из железнодорожных рабочих, крупный военный работник Даурского фронта Павел Журавлев. В поселке Кактолга, на Аргуни, разъезд под командой Семена Забережного встретил пробившихся к партизанам членов областного подпольного ревкома Василия Андреевича Улыбина и бывшего командира одного из полков Коп-Зор-Газа Александра Зоркальцева. На военном совете представителей всех партизанских частей Журавлев был выбран командующим армией, Бородищев – начальник штаба, а Василий Андреевич – начальником агитационно-организационного отдела. Каждый из них оказался на своем месте.

Энергичного и предприимчивого, твердой рукой наводившего в частях воинский порядок Журавлева хорошо дополнял хитроумный и расчетливый Бородищев. Василий Андреевич, возглавив всю политическую работу фронта, одновременно помогал командованию разбираться в самых острых вопросах текущей действительности. Он и другие большевики, на каких бы постах они ни стояли в армии, были той силой, которая организовывала и укрепляла партизанское войско, воспитывала в нем революционную сознательность и дисциплину.

На первых порах в армии, которая ежедневно пополняла свои ряды новыми людьми, встречались случаи мародерства, самовольной реквизиции лошадей у жителей занимаемых деревень и станиц, жестокого отношения к пленным. Многие партизаны из казаков презрительно и высокомерно обращались с вступившими в отряды китайцами. Василию Андреевичу и работникам его отдела пришлось всерьез заняться этим с первого же дня. Он добился, что все факты недостойного поведения партизан обсуждались на общих собраниях в полках и сотнях. На первый раз виновным выносилось общественное порицание или налагалось на них дисциплинарное взыскание. В повторных случаях они предавались суду ревтрибунала.

Одним из первых получил горячую головомойку от Василия Андреевича Федот Муратов. В Богдати Федот занимал со своим взводом один из лучших домов. Однажды, когда он выехал в глубокую разведку, дом этот отвели под постой бойцам пришедшего в станицу китайского батальона. Разведку провел Федот успешно и по возвращении получил благодарность от самого Журавлева.

Найдя свою квартиру занятой китайцами, он приказал им немедленно выдвориться из нее. Выполнить его требование китайцы отказались.

– Выносите их, ребята, на руках за ворота. Пусть знают, как с нами связываться! – приказал своим бойцам Федот.

Произошло потасовка, в результате которой китайцы оказались на улице. Командир их побежал жаловаться в штаб. В штабе застал он одного Василия Андреевича.

Возмущенный Василий Андреевич тотчас же отправился с командиром на место происшествия. Федота и его бойцов застал он в просторной кухне за завтраком.

– Встать! – увидев его, гаркнул бойцам Федот. Они вскочили на ноги и стали ждать, когда Василий Андреевич поздоровается с ними, чтобы лихо отрубить ответное «здравствуйте». Но он не стал их приветствовать, а прямо обратился к Федоту:

– Что ты тут вытворяешь, товарищ взводный командир?

– То есть как это – вытворяю? – искренне изумился Федот.

– Что же ты с товарищами из китайского батальона по-хамски обошелся?

– А-а!.. Вон ты о чем! Да ведь они в нашу квартиру без нас тут влезли. Пришлось, раз они русского языка не понимают, по-другому с ними разговаривать.

Василия Андреевича взорвало.

– Что же, по-твоему, китайцы – не люди? И как тебе не стыдно! Ты красный повстанец. Ты воюешь за братство и равенство всех, у кого на руках мозоли, а позволяешь себе такие штучки. Китайцы в тебе товарища видят, человека, они вместе с тобой за Советскую власть воевать пришли, а ты им свинство свое показываешь.

Федот стоял перед ним красный и растерянный. Бойцы помалкивали потупившись.

Отчитав их как следует, Василий Андреевич пообещал вопрос об их недопустимом отношении к китайцам поставить на полковом собрании и ушел.

Вечером состоялось собрание бойцов Первого полка. Василий Андреевич выступил на нем с большой речью. Он рассказал, как царское правительство разжигало вражду между народами, населяющими Россию, как натравливало их друг на друга, чтобы легче держать их в повиновении.

– На юге России оно устраивало еврейские погромы, – сказал он, – а на Дальнем Востоке и в Забайкалье пугало русское население «желтой опасностью». Все это делалось для того, чтобы народ не видел, где его настоящие враги. Невежество и наши сословные предрассудки помогали в этом царю и буржуазии. Раньше у нас было в Забайкалье так, что казаки считали настоящими людьми только себя. Царя теперь давно нет, но дикие предрассудки того времени еще не выветрились из головы у многих.

Вот сидит перед вами здесь и хлопает глазами мой посёльщик, – показал он на Федота. – Это вековечный батрак, голь перекатная. А казачьим гонором он заражен, как никто другой. Он не задумался выкинуть партизан-китайцев из дома. Бойцы его взвода вместо того, чтобы одернуть его, помогали ему в этом.

Таким людям, товарищи, мы должны сказать, что они позорят звание красного повстанца, помогают своими поступками нашим врагам. Миловать за это мы их не будем, будем беспощадно наказывать вплоть до предания суду.

Выслушав Василия Андреевича, бойцы закричали в тысячу глоток:

– Позор!..

– Выгнать его к черту из партизан!..

– С командиров снять!..

Водворив тишину, командир полка Кузьма Удалов сказал:

– Давайте сперва послушаем, что на это сам Муратов скажет. Признает он, что худо вел себя?

– Признаю, – глухо, как в трубу, пробасил Федот и, помолчав, добавил: – Ошибся…

– Чтоб в другой раз не «ошибался», пусть в рядовых теперь походит.

– Правильно! – закричали бойцы. – Пусть ума набирается да от старых замашек отвыкает.