Девушка выбирает судьбу - Утебай Канахин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что ж, пожалуй, верно…
— Давно я собирался поделиться с кем-нибудь своими мыслями, излить душу, да все не приходилось.
Жуматай умолк. Я тоже молчал, мысленно перебирая в памяти знакомых казахов, которые из-за проклятого калыма погубили жизнь своим детям.
— А ведь я не один пережил такое, — грустно заключил Жуматай свой рассказ.
Спокойный дождь словно бы тоже услышал исповедь Жуматая и возмутился, перешел в ливень, шумный и гневный.
ТЕЩА
перевод Н. Ровенского
К обеду на центральной усадьбе совхоза почти все говорили: «Едет теща!.. Из большого города едет!..» Действительно, к саманному дому, стоящему на берегу речки, подкатил черный тарантас. Босоногая ватага аульных сорванцов вмиг окружила тарантас и с любопытством рассматривала приезжую. На козлах сидел сам Тулепберген Айтуганов — участковый врач и зять Менсулу, впервые приехавшей в эти края. На тарантасе громоздились два больших тюка и с десяток разных узлов и свертков. А над всем этим возвышалась крепкая женщина лет пятидесяти. Все жительницы аула повыскакивали из своих мазанок и, приставив руку козырьком, издали рассматривали тещу Тулепбергена. Она была в меру полнотела, что редко бывает в этих краях, и один из босоногих остряков уже успел обозвать ее толстухой.
— Замолчи, непутевый. Еще услышит…
Остряк получил от своего брата «крупного леща» и заорал на весь аул.
Женщины, которые неподалеку месили навоз, тоже прервали свою работу и, не опуская подолы платьев, пристально смотрели на тещу Тулепбергена.
— Лицо неподвижное, как у истукана, вряд ли она уживется с его матерью Балсекер… — заключила одна из них.
— Брось ты молоть чепуху! Если она не уживется с Балсекер, то с кем же она уживется, — солидно возразила другая пожилая женщина.
— Посмотрим, — огрызнулась первая.
И все снова принялись дружно месить навоз на кизяки. Навстречу приезжей вышла старуха со светлым лицом. За ней следовали сноха — беленькая, хорошенькая Шайзада, дочь — хрупкая Нургайша и младший сын — очень рослый не по годам Танирберген.
Когда сватья сошла с тарантаса, Балсекер обняла ее и, по казахскому обычаю, прижала к своей груди.
— Апа, как я соскучилась!.. — Шайзада заплакала и бросилась на шею матери.
Менсулу тоже обняла и Нургайшу и Танирбергена. Затем настала очередь знакомиться с тещей Тулепбергена всем остальным родственникам, знакомым и соседям.
Тулепберген — поджарый смуглый джигит лет двадцати семи — понес в дом один большой узел, другой взял Танирберген. Свертки поменьше носила Нургайша.
— Пожалуйте в дом! Чай уже готов, — Балсекер открыла сватье калитку. — Заходите, — обратилась она ко всем собравшимся. — Места хватит. Разделите с нами нашу радость.
А на дворе стоял май, и даже камни излучали ласковое тепло.
Тетушка Менсулу по городской привычке встала поздно. Она бы еще немножко подремала, да Балсекер несколько раз заходила напомнить, что чай готов. Но напиться вдоволь чаю тетушка Менсулу не успела. Едва она расположилась и налила сливок, Тулепберген поднялся и заявил, что должен уйти.
— И мне тоже. Дежурная сестра, наверно, уже ругается, что я задержалась, — с этими словами Шайзада, работавшая в больнице медсестрой, выбежала на улицу.
— И мне надо на урок, — вздохнула Нургайша и тоже начала собираться.
Спокойно сидел только Танирберген. Как младший в семье, он рос баловнем. И вел себя с матерью, как капризный несмышленыш.
В этот момент в дом вошел немолодой, весь обветренный, обожженный весенним солнцем смуглый человек с редкими седеющими усами. Это был бригадир. Он со всеми поздоровался, потом набросился на Танирбергена:
— Сколько можно тебя ждать? И так каждый божий день!
Парень не особенно испугался бригадира:
— Да вот радиатор…
— Ну пошли, посмотрим на месте, что с твоим радиатором, — бригадир терпеливо ждал, пока Танирберген выйдет из дома. Сам он присел на одно колено, принял на широченную ладонь поданный хозяйкой чай, чуть помахал пиалой из стороны в сторону и залпом выпил.
— Спасибо, больше не надо, — поклонился он.
Балсекер стала знакомить его с Менсулу:
— Теща нашего Тулепбергена.
— Слыхал вчера, — ответил бригадир, не придавая этому особого значения. Он раздраженно ждал, пока Танирберген соберется.
— На молодняк, наверно, еще не смотрели? — заметил бригадир Балсекер, уже выходя из дома.
— Как же! Еще утром…
Но Балсекер уже не могла сидеть спокойно, и тетушка Менсулу догадалась, что она не может убрать дастархан только из-за уважения к ней.
— Если у вас есть срочная работа, то можете идти, чаю я и сама себе налью, — предложила Менсулу.
Балсекер облегченно вздохнула и, будто торопилась на праздник, выбежала из дому.
Тетушка Менсулу осталась в компании с пузатым, слегка помятым самоваром. В это время к дастархану подошла рыжая кошка и потребовала чего-нибудь перекусить. Менсулу, раздосадованная тем, что происходило за чаем, взяла большую деревянную ложку и с размаху стукнула бедную кошку по голове. Никогда не знавшая такого наказания кошка душераздирающе заорала и взлетела на столб, стоявший посредине комнаты.
Потом к порогу подошел рыжий большущий кобель с отрезанными ушами, Бурибасар, и в ожидании своей доли начал устраиваться поудобнее. И без того злая, тетушка Менсулу запустила в рыжего тяжелой кочергой. Бурибасар, собиравшийся спокойно полежать у порога, поджав ушибленную ногу, с воем метнулся прочь.
«Если здесь даже твари такие невоспитанные и бессовестные, что хорошего ждать от хозяев?!» — в бешенстве шептала Менсулу. Потом она для приличия загнула один конец дастархана и встала с места. Самовар, под которым образовалась горка золы, деревянная
