Главный финансист Третьего рейха. Признания старого лиса. 1923-1948 - Яльмар Шахт

Он обещал искоренить ложь в политике, но его политика — при содействии министра Геббельса — представляла собой не что иное, как ложь и трюкачество.

Он обещал немецкому народу поддерживать подлинное христианство, но принимал и поощрял лишь профанацию, поношение и отрицание церковных учреждений. Во внешней политике он последовательно отвергал идею войны на два фронта, но позднее допустил, чтобы развитие событий дошло до обстановки, когда такая война стала неизбежной. Он презирал и пренебрегал законами Веймарской республики, которые обязался под присягой соблюдать, когда стал канцлером.

Он использовал гестапо для подавления индивидуальной свободы. Препятствовал всякому свободному обмену информацией и обсуждению взглядов, прощал преступников и привлекал их на государственную службу. Делал все возможное, чтобы не выполнять своих обещаний. Он лгал и обманывал весь мир, Германию, меня — всех нас.

Следующий вопрос доктора Дикса вызвал раздражение обвинения. Он спросил, почему я, как депутат рейхстага, голосовал за закон, предоставляющий Гитлеру дополнительные полномочия. Он также поинтересовался тем, почему я немедленно вошел в кабинет Гитлера.

Я ответил, что никогда в жизни не был депутатом рейхстага. В этом можно убедиться, заглянув хотя бы один раз в «Справочник по рейхстагу». Далее, я не входил в кабинет сразу после «переворота».

Доктор Дикс был, кажется, удивлен.

— Но обвинение утверждает, что вы выступали в том и другом качестве! — воскликнул он.

— К сожалению, — ответил я, — в обвинительном акте против меня содержится много такого, что не соответствует действительности.

Представители обвинения принялись совещаться. Председатель сказал:

— Сейчас пять часов. На сегодня объявляется перерыв.

Доктор Дикс попросил меня объяснить, почему я вошел в кабинет в 1934 году в качестве министра экономики. В ответ я сказал, что если бы руководствовался соображениями личного покоя и комфорта, то мог бы укрыться в своем загородном доме. Но я спросил себя: каким образом такой поступок способствовал бы прогрессу политики Германии? Поэтому я вошел в кабинет Гитлера, и не из чувства энтузиазма, но из сознания важности продолжения работы для немецкого народа. Я понимал, что использование тормоза и очистительных мер возможно только в рамках участия в самом правительстве.

Судья и представители обвинения устремили на меня изумленные взгляды, когда я заявил, что, по моему мнению, конструктивные элементы обладали численным превосходством даже в самой партии. Они еще больше удивились, когда я сказал, что вначале массы порядочных молодых парней присоединились к СС по причине того, что Гиммлер представлял эту организацию неким инструментом борьбы за идеальный образ жизни.

Я отдавал себе отчет, что судьи слушают с живым интересом мои разъяснения о том, как Гитлер умел привязывать к себе своих соратников по партии. Он знал что-нибудь компрометирующее на каждого из них — какую-нибудь ошибку или проступок. Знал каждую подробность их жизни, и они боялись возможных разоблачений с его стороны.

К моему большому удовлетворению, доктор Дикс задал такой вопрос:

— Располагали вы информацией относительно каких-нибудь секретных договоренностей, секретных приказов или намеков, которые имели своей целью незаконное посягательство на мир и безопасность?

Я мог откровенно сказать, что ни сам, ни кто-либо из моих коллег в министерстве, ни какой-либо руководитель, не принадлежавший к узкому кругу сподвижников Гитлера, не был в состоянии получить такую информацию.

Адвокат попросил меня объяснить суть моих взаимоотношений с Гитлером. Я ответил:

— В первое время он постоянно приглашал меня завтракать с ним и несколькими близкими сподвижниками по ведомству канцлера. Я принимал приглашения с перерывами дважды и должен признать, что был удручен не только интеллектуальным уровнем разговора и подобострастным отношением к персоне Гитлера, но также тем, что вся компания была чужда мне по духу. Больше я не посещал Гитлера ни официально, ни приватно.

Затем мне пришлось рассказывать о своих взаимоотношениях — частых или редких — с другими партийными бонзами. После этого доктор Дикс зачитал мне обвинительное заключение господина Джексона:

— Можно ли поверить, что Яльмар Шахт — сидевший в первом ряду участников конференции нацистской партии в 1935 году и носивший эмблему партии — был включен в нацистский пропагандистский фильм исключительно по соображениям кинематографического творчества? Поскольку этот великий мыслитель одолжил свое имя этому гнусному сборищу, то он придал ему определенную респектабельность в глазах любого самого непонятливого немца.

Сначала я выразил благодарность за комплимент. Быть «представительной величиной, великим мыслителем» очень приятно. Затем я привел Джексона и многочисленных сотрудников в немалое смущение. В 1935 году у меня не было никакого партийного значка — большая неприятность для американского обвинения. Просто и откровенно я объяснил, что участвовал в партийных мероприятиях в Нюрнберге в 1933 и 1934 годах. После этого доктор Дикс подключил свою тяжелую артиллерию. Он спросил, был ли представлен на этих партийных конференциях дипломатический корпус в лице глав соответствующих дипломатических миссий. Я ответил, что, за исключением советского и американского послов, присутствовали все ведущие дипломаты «в значительном числе, при полном параде и в первом ряду».

Это заявление немедленно произвело заметное шевеление в суде не только среди представителей обвинения, но также среди иностранных журналистов. Только русские сидели, гордо выпрямившись. Я полностью отдавал себе отчет, что американское обвинение вмешается, чтобы помешать моему адвокату и мне, потому что очень легко было понять, куда мы клоним. Если британский и французский послы — не говоря о других — могли присутствовать на партийной конференции в качестве гостей Гитлера, то почему не мог я? Мой адвокат хотел знать, как объяснить присутствие на партийных конференциях в Нюрнберге иностранных дипломатов.

— Дипломатический корпус как таковой присутствует только на государственных мероприятиях. В данном случае это было чисто партийное мероприятие. Как объяснить присутствие иностранных дипломатов? — воскликнул он.

Джексон уже вскочил на ноги. Он протестовал против замечаний моего адвоката и моего собственного. Затем в виде необычного приговора он заявил, что все это его нисколько не смущает, «если вообще здесь возможно какое-нибудь смущение». Мне пришло в голову, что он несколько запутался.