Ночной карнавал - Елена Крюкова

Я хлопнула в ладоши.

— Зефиру на подносах!.. Напитков сладких!.. Вина из аглицких подвалов, что привезли на быстрых конях послы, много монет взяли за единую бутыль, будь зелье неладно… рюмки не забудьте!.. И веер, веер мой положите на край подноса!.. авось, ежели жара доймет, обмахнусь, душу прохладою утешу…

Девки зашустрили, забегали, запрыгали, заквохтали. Курицы они и есть курицы. Баба отроду на курицу походит. И приседает, как она, и крыльями пыль метет, и клекочет усердно да бестолково. Глядишь, и яичко снесет. Какая — пестрое, грязное, в ошметках дерьма, а какая — и золотое… из сказки.

— А теперь прочь! Вон отсюда! Отдохнуть перед свиданьем желаю.

Девки захлопали крыльями, исчезли, попрятались, посыпавшись с насеста.

Я закрыла глаза. Руки мои блуждали по моему телу, облаченному в тонко вывязанную черную сеть. Я большая белая рыба, пойманная для изысканного стола. Меня взрежут острым ножом. Губы мои изогнулись в сладострастной улыбке. Острее того ножа нет; пронзительнее; любовнее; беспощаднее; ненасытнее. Он готов резать и резать меня, как спелую дыню; втыкаться и втыкаться в меня, как в белое, жирное масло.

Ты мягкая как масло, говорил мне Гришка. Я беру тебя руками, вдавливаю в тебя железное и жесткое тело свое, и ты плавишься и подаешься под моей плотью; и я придаю тебе такую форму, какую хочу; и ты принимаешь очертанья, коих вожделею. Женщина — сосуд, куда вливается желанье мужчины. И такую, каковой мужик хочет видеть возлюбленную свою на ложе, он и любит ее сильнее всего.

Дверь скрипнула. Я вздрогнула, и все малые волосенки на мне встали дыбом: я задрожала от одного его присутствия, от духа и запаха, пахнувшего на меня мужицкой победной волной; от острого желания, враз обуявшего меня.

— Царица!.. — раздался призывный, прерывающийся шепот. До ноздрей моих донесся аромат заморского табака, сладкого вина, выпитого для храбрости перед явлением предо мною. — Я здесь!.. Соизволь обернуться… соблаговоли обратить Царственное вниманье на покорного раба твоего…

В противовес робким, пластающимся предо мною на брюхе словесам голос, произносящий их, был насыщен клокочущей силой, властностью, плохо скрываемой страстью. Я, не открывая очей, протянула руки.

— Иди сюда, — выдохнула я, — иди ко мне. Таково соскучилась я!..

Запах вина и табака почуялся ближе, и вот уже желанное лицо легло на лицо мое, вжалось в него, щека к щеке, скула к скуле, и сильные руки обняли, прожигая тонкую сеть, тело мое, провели горящими щетками по высоко поднявшимся в задыханье грудям, обхватили тонкую талию под узлами черной сети, и жемчужина больно впилась в бок, под ребро, прижатая мужскою ладонью; и рот, дергающийся, пылающий, колючий — нарошно велю я ему: Гришка, не брей усов, когда назначу явиться ко мне!.. — нашел мой открытый навстречу, как струе воды в пустыне, жаждущий рот, и губы захватили мои, вобрали в себя, и я потеряла сознанье себя: кто я, и где я, и что деется со мною, — через уста человека одна душа входит в другую, два сердца бьются вместе; а что есть уста сахарные?.. — бренная плоть одна, только и всего. А таковые чудеса творит.

— О!.. — застонала я, отрываясь от Гришкиных уст. — Сладко целуешь ты!.. Но не спеши. Погляди, я в сетке какой!.. Смешно тебе?.. Желаешь ты меня в одеянье сем?..

Возлюбленный, отодвинувшись от меня, чтобы лучше рассмотреть, с любопытством и насмешливой улыбкой — о, сколько детской робости и страха пряталось за бравадой, я знала одна!.. — трогая там и сям, исследовал искусно сплетенный из прочных нитей мой русалочий наряд.

— А если в таковом платье летом в купальню, Царица?.. А?.. Вот визгу-то начнется… Да бояр пригласить… До смерти не очухаются…

— Да, да, вот веселья-то станет…

На столике с инкрустацией лежал нож. Гришка покосился на него. Уставился на меня, безмолвно вопрошая: зачем?

Ты же знаешь мои причуды, конь мой.

— Смотри, сеть-то сплошная, — шепнула я и раздвинула ноги. — Они, девки мои сенные, зашили мне ее напрочь. Если ты меня сильно захочешь… так страстно возжелаешь, что сможешь руками порвать сеть, — порви… А если силенок в кулаках не хватит… то — вот нож… будешь сеть резать, кромсать… да гляди, меня не раскромсай ненароком…

Гришка положил обе руки мне на грудь.

— Вот они, сосцы твои, торчат из сети прозрачной, — зашептал он, словно бы в бреду. Пальцы его сжали чечевицы сосков. — Что стонешь, Царица… Да, да, стенай… Стенания те сладки ушам Господа… Ведь Он, Господь, так мыслю, на радость мужа и жену друг другу сотворил….. Брешут все батюшки в храме, что, мол, аскетом надобно быть, в скиту затвориться, это Богу угодно… Ему угодно, когда мы вместе, Царица моя!..

— Рви сеть, — простонала я, — не могу выносить муки желанья…

Гришка поднялся надо мной, лежащей на роскошном, широчайшем Царском ложе, раскинув ноги, как перья иноземного веера. Задуем лампаду?.. А я свет люблю. Зане свет освещает тебя, любимого, и все я на тебе и в тебе хочу рассмотреть. А мне и озирать тебя не надо; я тебя зрю и с закрытыми глазами. Какие широкие дырки в сети; пальцы мои проникают везде, достают потайные уголки, ласкают всюду. Всякая ласка пальцев твоих приятна мне. Обнажись. Как велишь, Царица. Ты вольна делать со мной все, что возжелаешь.

Он напряг мышцы, вцепившись в переплетенья хитрой сети, и попытался разорвать преграду. Тщетно. На славу постарались неведомые мастера. А она знай себе стонет, ноги распахивает цветком, лилеей. О, она похожа на лилею!.. как он ранее не догадался… белая, нежная, золотая и алая внутри… и пахнет одуряюще… так, как пахнут июльской ночью на озере, близ Царского дворца, нимфеи, кувшинки… Не испускай страстные стоны, Царица; я еще силен, я воин, солдат, я сражался, врага разил, — неужли рыболовную твою мереду не порву?!.. Ну, еще… Одна из нитей разорвалась с треском. Мала дыра, ох, мала. Вдругорядь пробуй. А тело твое под сетью, недоступное, недосягаемое, все более желанно мне. О, я умираю! Я не могу ждать! Я хочу погрузиться в тебя!

А нож?! Вот он, нож!

Я не слабак! Я силен! Я обнажен перед тобою!

Я раздвинула ноги пуще. Проникни в меня вот так, через сеть. Нельзя ждать желанью; изольюсь прежде времени. Нет! Упорен я, окреп в битвах я. Неужто на поле любовной битвы посрамлюсь?!

Он, совершенно нагой, со вздыбленным оружьем, побеждавшим женщин на ложах, и завоеванных и сдавшихся без боя, лихорадочно шарил руками по узлам и сочлененьям сети, ища слабинку, тонкое, слабо вывязанное местечко, где стоит лишь нажать посильнее… Я согнула ноги в коленях, обнажая перед возлюбленным тайную пещеру свою. Там жемчуг, не на нитях сети. Там. Внутри. Возьми. Обласкай ладонью. Приблизь щеку. Ткни в него носом, как щенок. Лижи языком. Это твоя драгоценность, коей жалую тебя, сверкающий воин мой. Ты дослужишься до генерала, знаю.