Ночной карнавал - Елена Крюкова

Он склонился, жадно, прикусывая и всасывая нежную кожу, целовал живот вокруг пупка, распахнутый пах, завитки золотого руна на выгибе живого холма, нашел круглую, крупную жемчужину, затаившуюся в расщелине между алых закатных скал. Я обхватила его голову ногами, крепко сжала.

— Гришка!.. Аматер мой… Разве ты не в силах порвать сеть?.. Награжу тебя щедро, если…

Он рьяно рванул. Напрасно. Прочные нити. Белугу можно поймать. Мешок бьющихся в неистовстве сигов из реки вытянуть. Где твоя сила, Григорий Орлов?!

— О, какая ты скользкая внутри, Царица моя… как масло струишься… и я впиваю тебя губами, ощущаю ртом и языком… ты как мед… а сеть, сеть твоя мне надоела… сейчас… вот уже…

Последнее, страшное напряженье. Мышцы бугрятся. Булыжниками, валунами встает и перекатывается спина. Я сомкнула руки у него на спине. Богатырь. И не может. Усмешка жжет мои губы. Оружье его исходит соком и солью. Это тайный плач мужской; они всегда так плачут, когда не могут до женщины досягнуть. А Адам тоже так плакал… из-за Евы, там, в Едеме?.. Она не была столь капризной… на выдумки не была таково хитра, как я… Она сразу, без обиняков, разлеглась на Райской травке перед муженьком: вот все прелести мои, и они твои… А тут… борьбы желаю!.. Препоны ставлю!.. На крепость, что ль, я проверяю их?!..

— Проклятая сеть!

И я не выдерживаю. И я хватаю с итальянского столика нож и сама, весело взблеснув молнией лезвия, одним махом режу туго сплетенные черные нити.

Прочь, дьявольская преграда! Он судорожно, смеясь и захлебываясь в шепоте любви, выпрастывает меня из противных пут, и мы жадно, ненасытно приникаем друг к другу — таково я заскучал по тебе, Царица… и я по тебе, безумный Воитель мой…

Объятие; что есть оно в мире? Мы обнимаемся, и животом я чувствую его вскинутое вверх острие. Гришка подвигается так, чтобы копье врезалось в меня, а я отодвигаюсь, медлю. Я хочу ему показать, кто тут из нас Владыка. Я Царица. Я властелинша. Я издаю законы, и я же диктую в любви. Он тяжело дышит. Глаза его заволакивает пелена.

— Ты мучаешь меня, — шепчет он.

Помучаю еще. Склоняюсь… нахожу ртом навершие копья, слизываю соленую, терпкую влагу, сочащуюся из отверстия жизни. Моисей источил из скалы воду в пустыне; я велика, если источаю из мужеских скал неиссякаемый поток радостных слез.

— О, радость моя… о, Царица моя… не дай мне обидеть тебя… не…

Речь его, бессвязная и рвущаяся, как листва на ветру, обрывается, и Царскую опочивальню заполняет нескончаемый, неистовый стон наслажденья, а мой рот — бесконечный поток морской пены, сладкой, полынной, остро пахнущей, горячей; из этакой пены, рассказывал поэт Торквато, чернявый итальяшка, — родом из славного града Веденец, что стоит, изрезанный каналами, на брегу чудесной Адриатической лагуны!.. ох и пройдоха!.. тут же зачал Царицу лапать, щупать, целовать в ладошку, класть пылкую длань на голый Царский хребет в вырезе декольте… да я ему не далась так сразу, пусть побегает кругами, как пес, повиляет задиком… — родилась на свет Божий Венус, богиня любви… и она сейчас пьет напиток любви; и жадно глотает; и, смущенный донельзя, счастливый аматер, едва отзвучал под сводами спальни непрерывный стон страсти, сжимает ее в объятьях до хруста костей, и она стонет и смеется, и кладет ладонь ему на вновь воздымающуюся мужскую тайну, и не проходит мига, как вожделение опять поднимает неутомимое воинское копье, и она слышит шепот — самый сладостный из всех шепотов земли:

— О, счастье мое несказанное… я снова желаю в тебе пребывать!.. В тебе быть… в тебе жить…

—.. и с тобой умереть…

— О, нет, умирать нам негоже, не след теперь-то умирать нам, а вот еще натешимся мы вволюшку друг другом… а еще есть у меня, Царица, желанье одно…

— Говори!..

— Чтобы ты зачала от меня, Царица… и понесла… и родила трону — наследника, земле родной — Царя…

— А коли девка будет?.. ну!.. кой нам ляд знать, что там, внутри бабы, деется… не огорчишься?..

— Премило выйдет, и ежели девушка… замуж выдадим… Ну, иди же ко мне снова…

И он ударил в меня снизу, да так неожиданно и крепко, что я заорала от натиска! Стремительно прободал меня, силком взял увлажненное желаньем, разверстое лоно мое! Одним махом оказался внутри! Уперся в средоточье, о коем я и помыслить себе запрещала, будучи наедине с собой; забился во мне, приколачивая жар мужского желанья огромным гвоздем к достигнутому разом бабьему дну; и мне почудилось, будто я загудела вся, как медный таз, из коего обмывают Царицу, меня, поутру прислужницы розовой водою; а он все толкал меня, все толкался вглубь, вдвигал копье, и я застонала громко, не стыдясь, закричала в крик! Он бился в меня резко, сильно, безумно, будто хотел пробить брешь, отделяющую Адама от Евы; пронзить тонкую плеву, разделяющую времена, и снова стать младенцем, и снова войти туда, откуда он выскочил на свет!

И я помогала ему в этом труде, напрягала ноги, вздымая их выше головы своей с рассыпавшимися по подушке, разметанными кудрями, билась бешено навстречу ему, содрогалась, хлестала волной поперек острого носа его корабля, и он кричал от страсти, и бил в меня копьем все яростнее, все жесточе, и я уже не держала внутри себя крика, я кричала на весь мир, на всю землю широкую, на всю Вселенную, разверзающуюся перед мощью и безумьем наших сплетенных, бьющихся тел, и боль и сладость вместе, неразъемно, пронзали и мучали меня, и не было конца страшной и великолепной битве, и пела я криком великую страсть мою, прекраснейшего мужчину в мире, бесподобного аматера моего, Гришку, преданного солдата, — ты уже дослужился до генерала, чудо мое!.. — сама тебе яркую звезду на грудь повешу!.. сама орден Андрея Первозванного нацеплю на муаровую ленту!.. — бей, бей в меня сильнее, как в колокол, ты искусный звонарь, я вся звеню, ты заставляешь гудеть стенки мои, чугун мой и ярую медь мою, печенную в земле, расплавленную, льющуюся и горящей подземной рекой, и небесной музыкой, — я колокол, я твой колокол, Гришка! не жалей!.. лети сквозь меня властным, до дна потрясающим ударом!.. последним ударом любви на земле утраченной страсти, забывшей, что есть великость наслаждения, запамятовавшей, что все на свете создано страстью и на острие страсти держится, рождается, уходит, умирает — и воскресает вновь, — и, когда прибой страсти достиг небесных берегов, возлюбленный содрогнулся, как дрожит земля во время землетряса, когда недра расторгаются и наружу выходят потоки пламени, дыма, лавы, летят снопы ярких искр, — и вместе закричали мы, еще теснее сплетясь, как если б мы были те самые, накрепко завязанные нитяные узлы на моей сети, бесполезно, презренно лежащей теперь на паркете перед ложем!