Собрание сочинений. Т.25. Из сборников:«Натурализм в театре», «Наши драматурги», «Романисты-натуралисты», «Литературные документы» - Эмиль Золя

К счастью, Флобер был не только безупречным стилистом, влюбленным в совершенство формы, он был еще и философом. Это величайший отрицатель, какого когда-либо знала наша литература. Он проповедует истинный нигилизм (хотя всякие «измы» и приводят его в негодование). У него нет ни одной страницы, где бы он не высмеивал человеческое ничтожество. И самое странное, повторяю, то, что этот художник, разоблачающий никчемность рода человеческого, этот беспощадный скептик был наделен нежной и наивной душой. Глубоко ошибся бы тот, кто представил бы себе Флобера неким Иеремией, оплакивающим гибель мира. В кругу друзей он никогда не затрагивал проклятых вопросов, лишь иногда выражал негодование по поводу мелких житейских невзгод, но в этом негодовании не было никакой лирики. Флобер был славный, честный человек, и это — основное качество его натуры. Присущий ему дар комизма также требует особого изучения. Человеческая глупость влекла его любопытство с какой-то странной, привораживающей силой. Когда он обнаруживал документ, свидетельствующий о какой-нибудь из ряда вон выходящей глупости, это вызывало в нем взрыв веселья и он мог говорить о своей находке целыми неделями. Помню, он достал как-то сборник стихотворений, сочиненных врачами. Он заставлял нас выслушивать целые отрывки, декламируя их громовым голосом, и удивлялся, что они не вызывают в нас гомерического хохота. Однажды он с грустью сказал: «Странно, что я один смеюсь над тем, над чем уже никто не смеется». В Круассе у него хранились в папках любопытные коллекции документов — акты, составленные полевыми стражниками, протоколы курьезных процессов, по-детски смешные и глупые картинки, — словом, документы человеческого скудоумия, какие только ему удалось собрать. Следует заметить, что интерес Флобера к человеческой глупости проявлялся на протяжении всего его творчества, что писатель никогда не переставал изучать этот предмет — даже в великолепных видениях святого Антония он отдал дань этому увлечению. Своим изящным слогом он описывал человеческую глупость, рисовал самые пошлые и низменные явления, но порою в оскорбленном поэте поднимался протест, и он уходил от этой действительности, давая простор порывам вдохновения. Его комизм идет не от легкого остроумия прошлого века, но от тонкой и лукавой насмешки, которая царапает, как коготком. Шутка Флобера восходит скорее к XVI веку; полнокровная и тяжеловесная, добродушная и вместе с тем грубоватая, она разит наповал. Этим объясняется и то обстоятельство, что Флобер не имел успеха в салонах и не пользовался благосклонностью женщин. Его остроумие они находили вульгарным. В кругу близких друзей шутки Флобера становились еще более откровенными, и он веселился со всей непринужденностью, отбросив всякие церемонии.

Вот основные черты облика Гюстава Флобера, которые помогут воспроизвести личность писателя. Я же пришел к выводу, что, создавая «Госпожу Бовари», Флобер отнюдь не стремился открыть в литературе новое направление; он всегда отказывался видеть в своем романе нечто новое и судить о возможных его последствиях. Эта книга просто явилась продуктом его темперамента, на котором сказалось влияние Бальзака и Виктора Гюго. Он полагал, что стяжал себе славу стилиста, меж тем как он в большей мере был наблюдателем и экспериментатором. Изучая Флобера-художника, нетрудно заметить, как его различные и, казалось бы, противоречивые способности привели к тому, что в нем сам собою сложился определенного типа романист.

Переходим сейчас к сочинениям Гюстава Флобера. Вспомним о том, что Флобер вошел в литературу в 1856 году, уже в возрасте тридцати пяти лет. Друзья его, казалось, не слишком верили в его будущее как писателя. Это в известной мере объясняется тем, что до той поры Флобер колебался и терпел неудачи в своих литературных начинаниях, был нерешителен и незадачлив, как его Фредерик Моро. Утверждали, что до «Госпожи Бовари» он действительно написал три пространных сочинения, рукописи которых не сохранились. Однако сам он никогда не говорил о своих первых опытах, И лишь в шутку упомянул как-то о некоей трагикомедии на тему о прививке оспы. Несомненно, он сочинил, и немало, посредственных стихов, которые, быть может, обнаружат в его бумагах. Луи Буйе уже слыл в определенных кругах великим человеком, а Максим Дюкан был уже почти знаменит, когда Флобер еще терзался всеми сомнениями и муками начинающего писателя. Я уверен, что, несмотря на свое благородное сердце, Флобер страдал от положения беспомощного новичка, при котором его гений оставался в бездействии, тогда как таланты, во многом ему уступающие, с легкостью преуспевали и, казалось, относились к нему с известной долей пренебрежения. Отсюда понятен неумеренный восторг, который Флобер всегда испытывал перед Буйе, считая этого второстепенного поэта великим мэтром.

Появление романа «Госпожа Бовари» было полнейшей неожиданностью. Роман этот, написанный Флобером после его путешествия на Восток, был навеян, как говорили, одной хроникальной заметкой в разделе происшествий о самоубийстве жены врача, знакомого Флоберу. С другой стороны, г-н Максим Дюкан сообщил мне: «„Госпожа Бовари“ — это книга, которую ему посоветовали написать и которую он сам захотел написать; книга эта явилась результатом совсем особых обстоятельств, крайне печальных для автора». Полагаю, что г-н Дюкан оставляет за собой право разъяснить эту таинственную фразу в статье, которую он собирается написать о Флобере. Впрочем, это не столь уж важно. Значительность события заключается в том, что во французской литературе внезапно прозвучала новая нота — неизвестный доселе писатель, работающий в уединении своего кабинета, выступил с сочинением столь оригинальным, что оно должно будет привести к преобразованию жанра романа.

Мне кажется, что друзья Флобера не оценили в должной мере значения этой книги. Он читал им отдельные отрывки и по их настоянию якобы вносил в текст романа многочисленные исправления; в последнем я сильно сомневаюсь. Флобер, каким я помню его за последние годы, был не из тех людей, которые согласились бы изменить в своем произведении хотя бы одну запятую. Впрочем, все писатели, увлеченные в ту пору романтизмом, должны были, подобно самому Флоберу, рассматривать «Госпожу Бовари» как изящную лирическую насмешку над современными реалистами. Все знали, что против автора начат нелепый судебный процесс и что роман пользуется громким успехом. В этой связи замечу, что Флобер, несмотря на свое добродушие, нелегко забывал обиды. Он так и не мог отделаться от чувства неприязни к г-ну Пинару, который выступил против него со своей знаменитой обвинительной речью, ставшей ныне мишенью насмешек. Книга принесла романисту весьма скромный доход, — кажется, около восьмиста франков. Расскажем эту историю до конца, так как она представляет довольно любопытный эпизод нашей книжной торговли. Правда, позднее Флобер продал довольно дорого тому же издателю «Саламбо» и «Воспитание чувств». Но мне хотелось бы со всей ясностью установить факт необъяснимой ненависти, которая мало-помалу зарождалась у автора к его «Госпоже Бовари». После того как появились другие сочинения Флобера, всякий раз, когда ему напоминали о его первом романе и говорили: «Дайте нам вторую „Госпожу Бовари“», — он начинал проклинать свою старшую дочь, доставившую столько неприятностей его младшим детям. Он зашел в своем чувстве так далеко, что однажды серьезно заявил нам, что, если у него не будет нужды в деньгах, он приостановит ее продажу и воспротивится новым изданиям. Быть может, его сердце романтика сжималось от тайной боли при виде того, какой мощный расцвет натурализма вызвало в нашей литературе появление его романа. Мы снова сталкиваемся здесь с теми бессознательными побуждениями, о которых я уже говорил.