Три Нити (СИ) - "natlalihuitl"

Шены были так заняты ловлей иноверцев, что почти забросили другие занятия. Теперь я чаще встречал на Стене женщин Палден Лхамо: в солнечные дни их платья видно было издалека, и тогда казалось, что на камни опустилась стая белых, хлопающих крыльями птиц. Время от времени колдуньи прижимались мягкими щеками к кладке и слушали что-то внутри. Из любопытства я тоже прикладывал ухо к Стене, но обычно слышал только тихий, едва различимый гул, похожий на то, будто далеко-далеко внизу гудел ветер. Правда, один раз изнутри раздался стук — да такой сильный, что у меня аж в голове зазвенело! Но это было так страшно, что я тут же убежал куда подальше.

Недели через две после того, как трупы Калы, Дайвы и Видхи выловили из озера, Чоу Пунцен пригласил меня и Падму в старую гомпу. Шены помладше проводили нас в подземелье, холодное даже в летнее время, вручили по хатагу, пропитанному резко пахнущими зельями, — ими полагалось обвязать носы — и сразу удалились. Мы остались наедине с тремя огромными блюдами, доверху заполненными алмазными осколками, и тремя расстеленными по полу скатертями, на которых разложили все, что удалось извлечь из камня: кости, мясо, волосы и шкуру, кусочки одежды, подошвы сапог, разорванные четки с перламутровыми подвесками и прочий сор, завалявшийся у шанкха за пазухой. Падма тут же закружилась над этими кучами, как ворон над падалью, хватая то один предмет, то другой и поднося к самым глазами. Какой-то клочок ткани особо привлек ее внимание; покрутив его в пальцах и так и этак, она спросила:

— Знаешь, что это?

На первый взгляд то была обычная ветошь — кусок не слишком хорошего, хоть и ярко окрашенного шелка. Правда, на нем синели пятна туши, но вода так размыла рисунок, что тот стал неразличим.

— Нет, не знаю.

Вороноголовая ухмыльнулась.

— Святая невинность! Это бирка. Такие выдают постоянным посетителям домов удовольствий… Тех, где продаются не только вино и жевательные корни, если ты понимаешь, о чем я.

Я крякнул, смущенный, а Падма продолжала размышлять:

— Вот что любопытно, Нуму. Предположим, эти трое убили Шаи. Но как получилось, что они сговорились? Как выбрали друг друга в напарники?.. За прошедшую неделю шены поймали многих учеников этой троицы, и каждому из них я задала один и тот же вопрос: что связывало Дайву, Видхи и Калу? Оказалось, Дайва и Видхи вместе приняли учение в южной стране; но третий, Кала, не был им ни другом, ни даже приятелем. Каково, а? Вот ты бы, к примеру, пошел убивать бога в обнимку с первым встречным?..

Я промычал что-то невнятное, но Падме и не нужны были поддакивания. Размахивая в воздухе куском шелка так, будто это была поражающая тысячу демонов булава, она говорила:

— И все же Кала и Дайва были кое в чем похожи: оба любили женщин — весьма и весьма сильно. Я не знаю тонкостей учения белоракушечников, но не думаю, что распущенность учителей пришлась бы по вкусу ученикам. Поэтому они таились как могли; хотя многие их раскусили.

— Получается, эта штука принадлежала Кале? Или Дайве?

— То-то и оно, что нет, — она указала пальцем на останки, похожие на куски обгоревшего дерева. — Судя по росту и желтым волосам, это Видхи. Он хоть и был другом Дайвы, но отличался безупречным поведением — даже не ел рыбы, яиц и молока. На женщин у него уж точно не хватило бы сил! И все же, судя по бирке, он зачем-то ходил в дом удовольствий.

— Значит, все трое могли встретиться там! Не подтверждает ли это, что они и замыслили убийство?

Падма пожала плечами и снова уставилась на клочок красноватой ткани.

— Кажется, похоже на скачущего зайца, — неуверенно пробормотала она. — По крайней мере, больше, чем на пронзенную стрелой улитку или лягушку на трех горошинах. Что ж, начнем c дома удовольствий госпожи Зиннам, а там посмотрим.

***

Заведение госпожи Зиннам располагалось в южной части города, там, где текла река Ньяханг: часть дома стояла на земле, а часть повисла над водою на подпорках из темного разбухшего дерева, будто цапля с морщинистыми лапами. На обмазанных глиной стенах темнели влажные пятна. В маленьких окнах не было стекол; их наглухо задернули занавесками из тяжелой, выцветшей на солнце ткани. На берегу, в синей тени, отбрасываемой плоским брюхом дома, я заметил нескольких девушек: они яростно натирали запачканное белье песком, а потом полоскали в мутной до желтизны, ледяной воде. Одна из «прачек», в зеленом переднике, с растрепанными косами, хитро посмотрела на меня и прыснула в ладонь. Сгорая от стыда, я поспешно схватился за натертое до блеска медное кольцо и заколотил им, как одержимый.

Дверь распахнулась; навстречу мне вывалился здоровяк с опухшими не то от сна, не то от пьянства веками и, почесывая левой лапой складку жира, нависающую над тугим поясом, вытянул вперед правую. Думаю, тут мне полагалось предъявить шелковую бирку; но вместо этого я положил на грязноватую ладонь золотую монету. Всякая дрема сразу спала с охранника; он вытянул язык так, что чуть подбородок не замочил слюнями, и почтительно поклонился. За его согнутой спиною тут же появилась костлявая женщина в яркой чубе, спущенной с левого плеча. Ее грудь покрывали бусы из мутного янтаря, а в ушах звенели серебряные серьги.

— Прошу, господин, — защебетала она, хватая меня за плечо и втягивая внутрь, в темноту, пахнущую благовониями так сильно, что в носу свербило. — Проходи! Чего изволишь? У нас лучший чанг во всем Бьяру! Вино прямо из южной страны; такого теперь уже нигде не достать! И жевательный корень для бодрости тела и духа…

— У меня есть… особое пожелание, которое я хотел бы обсудить лично с госпожой Зиннам.

— Ты можешь рассказать мне любой секрет, — пропела женщина, подмигивая обведенным углем глазом. — Я никому не расскажу.

— Нет. Я хочу поговорить с самой Зиннам. Но спасибо за заботу, — пробормотал я, вытаскивая из кошелька еще одну монету. Зажав ее в кулаке, моя провожатая кивнула и, ткнув когтем в сторону кривоногой лавки, полуспрятанной за хлипкой ширмой, исчезла. Выбрав самую незасаленную из подушек, я уселся на указанное место и стал ждать, стараясь пореже вдыхать воздух, помутневший от курений, но все равно отчетливо пованивающий гнилью — ею тянуло от речной воды, не то от внутренностей самого дома. Рядом были и другие мужчины, которых я не видел, но слышал: перешептывающиеся, вскрикивающие, звучно сплевывающие прямо на пол. Через минуту явилась пухленькая юркая девушка в полосатом переднике и поставила передо мною кувшин с чангом, глиняную кружку и тарелку с чем-то скользким и холодным, вроде черных улиток.

— Соленые сморчки; хороши для мужской силы! — с улыбкой сообщила она.

— Обойдусь, — буркнул я, но чанга все-таки хлебнул. Холод, идущий от стены, уже начинал щекотать спину. По счастью, стоило поставить кружку на стол, как ширма снова отодвинулась, и передо мной предстала сама госпожа Зиннам. Это была женщина средних лет, с седой мордой и масляным до тошноты голосом; каждое ее слово сопровождалось звоном десятков дутых браслетов, унизывавших лапы до самых локтей.

— Чего господин желает? — спросила она, прижимаясь ко мне так близко, что я различил чесночный дух сквозь запах гвоздики, которую госпожа Зиннам перекатывала во рту. — Девочку? Мальчика? Обоих? Или, может, посмотреть?..

— Господин желает, — сказал я медленно и доверительно, кладя свою ладонь поверх ее, — чтобы ты рассказала все, что знаешь о шанкха, которые приходили сюда.

Женщина дернулась прочь, но я со всей силы сжал ее пальцы.

— Не надо убегать. Ты же не думаешь, что я пришел сюда один?.. Лучше успокойся и расскажи мне все, что знаешь, — и тогда тебе никто не причинит вреда.

— Господин! Помилуй! — запричитала она, падая прямо на грязный пол и свободной лапой прижимая край моей чубы ко лбу. — Я ведь поначалу не знала, что они были из шанкха! Иначе я бы никогда их и на порог не пустила!

— Прекрати. Я повторяю тебе, Зиннам: расскажи, что знаешь, и тебя никто не тронет. Пусть боги будут свидетелями моим словам! Теперь я отпущу тебя, но не делай глупостей.