Три Нити (СИ) - "natlalihuitl"

— Угу, — подтвердил я. — Не знал только, что он выбился в начальники.

— Так вот этот самый Ноза надавал нашему другу тумаков и обещал в следующий раз вовсе убить. Шаи это, конечно, не остановило. А теперь только представь, Нуму: что, если Ноза опять поймал его и огрел каким-нибудь проклятьем, как колдуны это умеют? Может, он убил Шаи на месте, может, оглушил… но как только ложная личина спа́ла, Ноза понял, что натворил. Поднял лапу на бога! Он, разумеется, перепугался и решил скрыть свое преступление, подставив шанкха — изгоев, которых ненавидят и в Перстне, и в городе. Кроме того, Ноза знал, где найти баранов отпущения. Он частенько бывал в домах удовольствий — покупал жевательный корень, к которому пристрастился; там-то он и наверняка и встретил Калу, Дайву и Видхи. Нелепые переодеванья Нозу, конечно, не обманули. Шен знал, что эти трое из белоракушечников; теперь знание пригодилось. Угрозами он заставил мужчин дотащить тело Шаи до площади Тысячи Чортенов и истыкать его кинжалами — не таясь, почти что у всех на виду. Ну а дальше им пришлось выбирать: или самим утопиться в озере, или жить с позором, когда Ноза откроет общине, как развлекаются их почтенные наставники. Ты сам знаешь, чем все кончилось.

— Хм… Я не сомневаюсь, что Шаи мог взбесить Нозу — он и ледышку способен был довести до белого каления. Но разве этого достаточно для такой уверенности?

— Есть еще кое-что: узнав о ссора Нозы и Шаи, я сразу же стала искать шена. Но он пропал! В Перстне говорят, его видели в каком-то грязном притоне, среди вконец опустившихся любителей жвачки… Но сдается мне, этот слух намеренно пустили его друзья, а сам Ноза просто сбежал, опасаясь, что правда так или иначе откроется — или надеясь переждать и посмотреть, выгорела ли его задумка.

Я нахмурился и почесал шею; это и правда было очень подозрительно. Но как теперь искать пропавшего? Правда, на это Падма уже знала ответ.

— Седлай барана, Нуму, — велела она. — Мы едем ловить убийцу.

Я вовсе не был уверен в том, что это хорошая мысль — скакать ночью через горы, чтобы вдвоем, без всякой подготовки, ловить шена; каждый из них — колдун и каждый опасен. Но вороноголовая пропустила мои доводы (вне всякого сомнения, разумные и заслуживающие внимания) мимо ушей. Ее лунг-та несся так быстро, что бедный пузатый баран совсем выбился из сил, пытаясь поспеть за товарищем. Хорошо, что скоро мы выбрались на мощеную дорогу, ведущую к городу: хотя бы можно было не опасаться, что звери оступятся на краю обрыва, или распорют бока острым обломком скалы, или провалятся копытом в трещину… Теперь стоило тревожиться только о том, что загнанный в угол шенпо заставит мою кровь вскипеть и испариться через ноздри, натянет глаза на хвост или высосет печень через ухо. Мелочи, да и только.

— Значит, ты думаешь, что он прячется у Стены?! — прокричал я, захлебываясь хлещущим в пасть ветром. — А там не слишком много народу ходит?

— Сейчас не так уж много! Северо-западную часть, на которой он начальствовал, закончили одной из первых. Теперь рабочих там почти нет, да и шены редко появляются.

— Может, он из города сбежал?

— Не глупи. Уйти из Бьяру — это верная смерть. Вся жизнь, что еще теплится в Олмо Лунгринг, собрана здесь.

Стена была все ближе, такая огромная, что ни золотых крыш княжеского дворца, ни курильниц лакхангов, янтарных во мгле, ни уродливых старых чортенов за нею не было видно. Тучи спускались с ее вершины, как длинная седая грива, струясь сквозь расческу каменных зубцов. У самого подножия этой махины мы остановились. Падма соскочила на землю, бросив мне поводья лунг-та, будто малолетнему служке, и прошипела:

— Иди за мною на расстоянии в двадцать шагов. И тихо!

— Но где он может прятаться?..

Поняв, что я так просто не отстану, Падма придвинулась ко мне и зашептала, пощелкивая клювом (пускай я и знал, что ее обличье — просто морок, но все же отодвинулся подальше, чтобы она ненароком не отхватила мне ухо):

— Все просто: Ноза присматривал за строительством этой части Стены и прекрасно знал ее устройство. Я взяла чертежи у Уно и кое-что нашла. Внутри Стены есть полости, куда выходят всякие важные узлы и соединения. Они достаточно большие, чтобы там уместился один вепвавет, и закрыты только кирпичной кладкой — чтобы проще было добраться, если что-нибудь сломается… Так вот, одна как раз неподалеку! Смекаешь?

— Думаешь, он там? Замурованный? Но как же вода и еда? Не мог же он взять с собой целый амбар?

— Нуму, ты иногда вроде умный, а иногда — как сейчас, — огрызнулась демоница. — Если расшатать кладку, кирпичи можно незаметно вынимать и ставить на место и выбираться наружу. А теперь давай займемся делом!

Прижавшись почти вплотную к Стене, Падма начала красться противосолонь. Я следовал за нею на почтительном расстоянии, ведя под уздцы лунг-та и барана; те плелись медленно, склонив шеи, сонно покачиваясь на ходу. Спокойствие зверей мало-помалу передалось и мне; я даже начал зевать, с каждым разом все шире распахивая рот. В камне, отмытом от грязи осенними дождями, мелькнуло мое отражение — размытое, мутное, проступающее как будто из-под воды. Вдруг впереди что-то громыхнуло. Густое, белое облако поднялось в воздух и проглотило Падму целиком! Напрочь забыв, что ничем не смогу помочь против колдуна, я выпустил из лап поводья и бросился вперед, прямо в колышущееся марево. В носу сразу засвербило; рот наполнился вкусом влажного кирпича. «Что ж! Пить кирпич вроде как полезно», — невесело подумалось мне.

По счастью, драться ни с кем не пришлось. Падма была цела и невредима, только запорошена от макушки до пят мелкой пылью. Я приготовился услышать упреки в непослушании, но она замерла, как злой дух перед украшенной репьем дверью, и даже головы не повернула в мою сторону.

— А где Ноза?

Падма покосилась на меня круглым глазом, а потом кивнула на Стену. За взорванной кладкой открылась потайная клетушка, размером не больше нужника в старой гомпе. Пропавший шен лежал на полу. Он был мертв, уже давно — бурую шерсть покрывал толстый слой сора, а кожа и мышцы усохли так, что одежда обвисла на ребрах. Сморщенные губы задрались выше клыков, из-за чего казалось, что труп яростно скалится на непрошенных гостей. Но не это пугало, а то, что морда Нозы уставилась на его же спину. Шену свернули шею, да так круто, что чуть не оторвали череп от основания! На такое был способен только кто-то, обладающий недюжинной силой… И тут я увидел: в пальцах трупа, крепко сведенных судорогой, блестели тонкие алые нити. «Шелк! Ярко окрашенный… Такое не каждому горожанину по карману», — подумал я и вдруг вспомнил любимую накидку Шаи, которую тот надевал под рубище, отправляясь в наружний мир. На ней были вытканы пышные красные маки…

— Падма, — прошептал я. — Может быть, все было наоборот? Может, это Шаи убил Нозу, чтобы выкрасть чертежи?

Вороноголовая провела ладонью перед глазами, сглотнула слюну и хрипло велела:

— Расскажи мне все, что узнал в доме удовольствий.

***

Я вернулся домой только под утро, поплотнее задернул хлипкую занавеску, упал на кровать и сразу заснул, а проснулся уже после полудня, разбитый и усталый. Все вокруг наполнял тусклый серый свет, в котором даже пестрые дарчо мотались наподобие унылых коровьих языков, вывешенных вялиться на ветру. Шея не желала держать тяжелую голову; на сердце было тоскливо. Не хотелось даже мизинцем шевелить; только отвратительный смрад во рту да переполненный мочевой пузырь заставили меня подняться.

Медленно расчесывая гриву и подвязывая чубу, я думал, что могу пойти к Стене; или в темницу к шанкха; или в город. В любом месте требовалась помощь лекаря — зима принесла в Бьяру множество болезней. На днях я встретил мужчину, умиравшего от истощения, как будто его сосали нутряные черви; вот только червей-то и не было! Он проглатывал по пять мисок цампы за один присест, но его шерсть облезла, кости торчали через посиневшую кожу, а пальцы на солнце просвечивали насквозь. Десятки женщин не могли выносить младенцев… У иных рождались уроды — слепые, безлапые или сросшиеся между собою; чтобы вынуть их из чрева матери, приходилось порою рассекать живую плоть. Короче, много было работы, а помощников не осталось! Ни Макары, ни Рыбы… да и Сален бросил это ремесло, сказав, что устал носиться с чужими бедами.