Освободители - Роберт Харви

Венесуэла все же оказалась под властью одного из самых великодушных и доброжелательных «великих диктаторов»: того самого Хосе Антонио Паэса, который проявил себя столь ненадежным союзником Боливара. Паэс довольно умело правил единолично, ухитряясь ублажать и держать в узде как консервативную верхушку, так и своих сторонников-льянерос, не прибегая к эксцессам. Он определял венесуэльскую политику с 1819 по 1863 год, и его деятельность стала образцом для целого ряда диктатур.

Сантандер, карающая десница Боливара, правитель более аристократичный и цивилизованный, управлял Колумбией относительно конституционными методами. После него слабые, назначаемые конгрессом правительства сменяли друг друга на протяжении почти всего XIX столетия, среди них, правда, выделялись такие сильные личности, как генерал Томас де Москера и Рафаэль Нуньес. В Эквадоре, третьей креатуре Боливара, его давний сподвижник генерал Флорес удерживал власть до 1845 года, затем последовал период хаоса и беспорядка вплоть до 1860 года, пока к власти не пришел другой «доброжелательный» деспот — Габриэль Гарсиа Морено. Перу повезло несколько больше: страна оказалась под властью двух умеренных правителей: генерала Агустина Гамарры, мужа потрясающей женщины, соблазнившей Боливара в Куско, и Рамона Кастильи, довольно популярного политика.

Боливией неплохо правил способный ученик Боливара лейтенант Андрес Санта-Крус — до тех пор, пока ему не взбрело в голову аннексировать Перу. За первоначальным успехом последовало чилийское вторжение с юга, в результате которого в Боливии воцарился хаос. Из тех, кто боролся за власть, наиболее известными были бандитский главарь Мануэль Бельсу и Мануэль Мельгарехо, психопат, который застрелил Бельсу, а сам предавался разгулу, устраивая оргии в президентском дворце.

Родина Сан-Мартина, Аргентина, оказалась среди наиболее пострадавших. Утонченная элита Буэнос-Айреса была неспособна контролировать обширные провинции, где заправляли главари гаучо, пока власть не захватил один из них — Хуан Мануэль Росас. Росас правил с помощью уличных головорезов, так называемых mazorcas, и проводил политику экономической изоляции. Десятая часть населения предпочла изгнание его тирании. Ксенофобский национализм Росаса вовлек Аргентину в конфликт с Бразилией, Уругваем, Боливией, Чили, Великобританией и Францией. Только в 1852 году его в конце концов устранил другой головорез-гаучо — Хусто Хосе Уркиса. И лишь десятилетие спустя, когда к власти пришел подходящий на роль государственного деятеля образованный Бартоломе Митре, страна начала обустраиваться и реализовывать свой огромный потенциал.

После небольшой паузы наследником О’Хиггинса в Чили стал Диего Порталес, способный и властный правитель, который сократил численность профессиональной армии и создал систему милиции. Он был отстранен от власти и казнен в 1837 году, но успел заложить основы для экономического роста, конституционного правления и относительных политических свобод, которые сохранялись при таких деятелях, как генерал Мануэль Бульнес и Мануэль Монтт.

Наследие Итурбиде было менее значительным. Сместивший его Санта-Ана был человеком в высшей степени беспринципным и ничтожным. В период его доминирования в мексиканской политике — с 1832 по 1855 год — подавлялись любые попытки установить стабильное конституционное правительство, по глупости он уступил Техас Соединенным Штатам Америки и даже позволил американцам занять Мехико во время войны с ними в 1847 году.

Перспективы Бразилии после отъезда Педру казались не слишком многообещающими. Пятилетнего Педру II пришлось тайно вывезти из Рио, поскольку страна погрязла в политических склоках между либеральными и консервативными фракциями, а также в борьбе с сепаратистскими тенденциями, проявившимися в штатах Пара, Мараньон, Минас-Жерайс и Риу-Гранди-ду-Сул. Либералы вскоре были отстранены консерваторами. И с помощью блистательного солдата Луиша Алвиша ди Лимы, старого лоялиста, Педру II подчинил себе страну, которая на протяжении сорока лет жила в относительном мире, управляемая просвещенным и мягким монархом. Его часто сравнивают с королевой Викторией, но он обладал намного большей реальной властью. Однако после отмены рабства в 1888 году заинтересованные консерваторы-рабовладельцы объединились с республиканцами, они бурно потребовали подлинной демократии, и на следующий год Педру был отстранен от власти армией в результате военного переворота. Какое-то время в стране велась борьба между солдатами и конституционалистами.

За исключением Перу и Чили, судьбы бывших территорий Испанской империи оказались незавидными, а Освободителей повсеместно обвиняли в том, что они оставили после себя разруху и опустошение. Эти титанические фигуры, уничтожившие испанское владычество, похоже, оказались неспособными управлять страной сколь-нибудь продолжительный период или создать долговечные институты власти. Хуже того — культ личности, созданный вокруг них, послужил прецедентом для двух наиболее серьезных зол, которыми страдала Латинская Америка вплоть до конца XX века: популистские диктатуры и каудильизм долгие годы сменяли друг друга в различных странах, иногда представляя единое целое, что давало вдвойне трагический результат. Недоразвитость Латинской Америки со времен обретения независимости, в частности по сравнению с Соединенными Штатами Америки, объяснялась именно этим явлением.

Хотя политические диктатуры в Латинской Америке зачастую провоцировали трудности, переживаемые странами региона после обретения ими независимости, конечно же, было слишком прямолинейно обвинять во всех бедах «освободителей» либо их преемников. Скорее всего вождизм был получен в наследство от испанского владычества, где существовали вековые традиции туземного иерархического правления.

Британское правление в Северной Америке, допускавшее в большой степени местное самоуправление, лишь изредка прибегало к военным средствам (которые неизбежно вызывали бунт). Правящий класс в этой стране имел общие национальные корни, политические и экономические ценности. В отличие от него испанское правление, хотя и более просвещенное, чем принято считать, осуществлялось местными проконсулами и усиливалось военными репрессиями. Стремление к независимости в Соединенных Штатах было основано на собственных экономических интересах и политическом идеализме, и только когда угроза войны стала реальной, оно трансформировалось в вооруженное сопротивление. В Латинской Америке, хотя оба этих мотива, несомненно, наличествовали, подавляющее военное присутствие сделалось неизбежным, и во главе движения за независимость оказались именно военные. Джордж Вашингтон был исключением среди гражданских деятелей — таких как Сэмюэл и Джон Адамсы, Патрик Генри, Джон Хэнкок, Томас Джефферсон, Джеймс Мэдисон и Александр Гамильтон. В Северной Америке адвокаты (юристы) подрывали британское правление словесной канонадой, весьма неохотно прибегая к военным средствам, причем, как правило, в ответ на британские действия.

Поскольку в Латинской Америке испанское владычество держалось на военной силе, именно военные лидеры — профессионалы, как Миранда, Сан-Мартин, Кокрейн и Итурбиде, или самоучки, как Боливар, О’Хиггинс и Педру, — были призваны, чтобы уничтожить ее. Более того, многие Освободители стремились к невоенному правлению, как только независимость была завоевана, и формулировали сложные политические и философские учения и структуры для своих стран. Это особенно справедливо по отношению к Миранде и Боливару, но также — хотя и в меньшем масштабе и не столь политически утонченным — Итурбиде, О’Хиггинсу и Педру. Возможно, они не совсем подходили для решения подобной задачи, но не были лишены политической восприимчивости.

Однако они столкнулись с проблемами и обстоятельствами, весьма отличными от тех, с которыми пришлось иметь дело «отцам-основателям» на Севере. Тринадцать колоний Соединенных Штатов были расположены компактно вдоль восточного морского побережья Америки — континентальная экспансия началась лишь в 1776 году, — и сообщение между ними был хорошим, особенно по морю. У них было общее англо-саксонское наследие — хотя и приправленное иммиграцией, — а также небольшая, считавшаяся второсортной индейская прослойка на Юге. Многочисленные чернокожие рабы не имели никаких прав или политического голоса.

В Южной Америке только Бразилия обладала многими из этих качеств. Испанская Америка ко времени обретения независимости была огромной империей, занимавшей целый континент, с давно сформировавшимися устоями, в которой каждая провинция на протяжении столетий развивалась по своему пути. Более того, на характер каждой из них влияло туземное население, которое не было ни уничтожено, ни маргинизировано, как это позднее произошло в Соединенных Штатах, но было порабощено или интегрировано. Мексика с ее огромным и частично окультуренным индейским и смешанным населением сильно отличалась от преимущественно белой, зажиточной Колумбии, от Венесуэлы, в населении которой преобладали чернокожие и метисы, от португало-негроидно-индейской смеси в Бразилии, от аргентинского «коктейля» из отсталых индейцев и пиратствующих обитателей морских портов, от прочно обосновавшихся европейских фермеров Чили, от белой элиты и многочисленного закрепощенного индейского населения Перу, от Боливии с ее почти исключительно индейским населением. К тому же эти регионы были отделены друг от друга непреодолимыми природными препятствиями — горами, джунглями или пустынями — и расстоянием. Хотя это и не остановило стремления к определенному сотрудничеству, явно безуспешному, Боливар не мог не понимать, что единство по модели Соединенных Штатов недостижимо в Латинской Америке именно из-за долгой истории заселения и жестких этнических и культурных различий, которые со временем возникли между колониями.