Последние ворота Тьмы - Алексей Ефимов

Поезд не имел колес: он парил на подушке силового поля и, входя в него, Олько нагнулся, погладив этот синеватый туман: теплая, упругая масса, совершенно неосязаемая, как воздух, и неподатливая, прогибалась, но под этой упругостью таилась несокрушимая, гранитная твердость. У юноши закружилась голова — одно дело читать о феномене силового поля, совсем другое — касаться его.

Кроме них здесь было всего восемь или десять человек, молчаливых и сосредоточенных. Никто не сказал им ни слова, даже толком не взглянул на них и Олько вздохнул с облегчением, плюхнувшись на удобнейший диван. Нэйит села рядом с ним. Они не говорили, посматривая в проем открытой двери, в коридор. Оттуда доносились голоса и лязг металла. Олько чувствовал странное, неопределенное волнение — он знал, что сейчас покинет родной мир, однако не верил в это.

Без малейшего предупреждения массивные стальные панели с шипением сошлись и уже через несколько секунд юноша ощутил, что они движутся — скользят по наклонной плоскости вниз. У него закружилась голова, но ничего больше он не чувствовал.

Путешествие оказалось весьма долгим. Слабый равномерный гул и странные мягкие покачивания, характерные для поездов на силовой подушке, навевали сон. За окнами была лишь беспросветная, призрачно фосфоресцирующая тьма — и смотреть в этот абсолютный, без единого проблеска света, мрак было страшновато.

Доносившийся снаружи мощный шум воздуха давал ему представление о их скорости и качание стремительно скользящего вагона он ощущал теперь особенно остро.

Место, в котором они сейчас находились, не принадлежало, собственно, ни одной из планет — это было их отражение, их тень, но не одной из них, а всех вместе — кольцевой туннель Хансена, вообще-то вполне обычный, только снабженный силовыми кольцами и экранированный гигантскими блоками идемита. Взаимодействуя с вариатором вероятности, они создавали в нем состояние неопределенности; в результате кружащийся здесь состав мог оказаться в другом таком туннеле, на планете отдаленной звезды. Но, раз процесс носил вероятностный характер, как распад радиоактивных ядер, его ход нельзя было предсказать: только период полуперехода, в течение которого у них было пятьдесят процентов шансов попасть в иной мир. Для Макалана он составлял всего пару часов, — но иногда проходили и сутки. Попасть в более отдаленные миры было ещё сложнее: здесь требовались годы и даже десятки лет ожидания, так что куда быстрее и удобнее было путешествовать, последовательно переходя из одного мира в другой. Вообще-то это система была, пожалуй, слишком сложной, — но у неё, как знал теперь Олько, было одно несомненное достоинство: те призрачные сущности, которые выходили из зеркала и вселялись в людей, даже в их телах не могли пережить подобного перехода.

Пассажиры оживленно беседовали и смеялись вокруг — стюард уже разнес напитки и закуски — но юноша не шевелился. Он сидел, подперев кулаками подбородок и глубоко задумавшись. Воспоминания вернулись против воли — чудовищно жаркое, влажное утро, низко стоящее солнце, утонувшее в мутной розоватой мгле — ниже к горизонту она темнела и становилась синевато-коричневой. Предыдущий день был отмечен одной из наиболее яростных солнечных вспышек — Олько помнил белый, ослепительно режущий солнечный свет, стремительно растущие, словно столбы невероятных взрывов, облака и разразившуюся за этим чудовищную грозу — с неба обрушился целый океан горячей воды и адская жара не только не спала, а стала совершенно невыносимой. Ночь плавала в раскаленном пару, словно не в меру протопленная баня — спал он в ту ночь очень плохо и вовсе не из-за одной жары…

Он вспомнил, как, уже из окна автобуса, смотрел на необозримо огромный фасад шестнадцатиэтажного дома Нэйит, облицованного белыми плитами — на них лежал влажный розоватый отблеск, — на казавшийся очень маленьким — и очень высоким — балкон, на котором стоял нагишом всего пару часов назад, окончательно ошалевший от жары, глядя на затянувшую горизонт мглу — с того мгновения она не изменилась ни на йоту. Он вспомнил, как автобус остановился, как он с Нэйит, одетой, как и он, лишь в сандалии и парео, таща на плече сумки с их вещами, миновал охраняемые автоматчиками ворота в высоченной решетчатой ограде, — они ждали у них минут пятнадцать, поскольку выданные им разрешения нуждались в подтверждении многих людей — дрожа от страха, что их раскусят. Потом они шли по ухоженной дороге, петлявшей между соснами, смеясь от громадного, просто неземного облегчения… и, как оказалось, едва не опоздали — пассажиров уже пригласили на посадку и они, подхватив вещи, бросились вслед за ними, спеша, пока ворота не закрыли…

Случившееся там, в башне, не шло у него из головы. Он никому не рассказывал об этом — кроме, разумеется, Нэйит — и то лишь потому, что ему нужна была помощь.

Дело было даже не в том, что творилось там, у зеркала — это он хоть как-то, но мог объяснить. Но он не мог понять случившегося с ним потом — он бросился в воду с высоты в полсотни метров, помнил жгучий, оглушающий удар… и далее в его памяти зиял провал: он даже не помнил, как вернулся домой.

Следующее его воспоминание — он лежит в своей постели, за темным окном идет дождь и часы на стене показывают четвертый час ночи. Он был нагой, грязный, весь исцарапанный, его босые ноги оказались ободраны до крови. Вся его одежда бесследно исчезла и утром он так и не смог найти её. Каждый его мускул ныл от тупой боли, — а подошвы и плечо болели гораздо сильнее. Тогда он был слишком усталым, чтобы чему-то удивляться, — он уснул, а наутро почувствовал себя совершенно разбитым и слабым и весь следующий день почти не поднимался с постели; таким вот образом его придуманная болезнь стала реальной… и, собственно, это было всё.

Случившееся не оставило никаких следов на его теле — царапины, синяки и ссадины в счет, разумеется, не шли. Что же касается души…

Олько знал, что всё, привидевшееся ему в башне, просто не могло происходить в реальности — по крайней мере, не здесь и не с ним; но на сон это тоже было совершенно не похоже.

Он признавал, что его видения не образуют четкой системы — они были обрывочны, как и сны; но все ощущения, испытанные в них, были ничуть не слабее, чем в реальности; впрочем, если судить по их силе, то Олько не был уверен, что вокруг — настоящая реальность. Тут было очень много странного. Например, как он оказался дома?

Он почти не помнил обратной дороги; утром он обнаружил, что замок на двери сломан и ему пришлось менять его, так как ключи пропали навсегда. Кажется, он долго пробирался по совершенно пустым городским улицам, нагой, весь мокрый, под ровно шумящим дождем, шлепая босиком по лужам и обходя тусклые синие фонари, — но что было перед этим? Кажется, он очень долго пробирался по дну какого-то оврага, по которому бежал бурный поток… но как началось его возвращение?