Благородный дом. Роман о Гонконге. - Джеймс Клавелл

— Сколько будет стоить твоя фондовая биржа, Седьмой Сын?

— По времени потребуется год. Первоначальное вложение составит... точно не скажу. — Сердце молодого человека мучительно сжалось. Корыстолюбие отца он ощущал просто физически. Последствия образования китайской фондовой биржи в этом нерегулируемом капиталистическом обществе виделись такими многообещающими, что даже голова закружилась. «Это будет нетрудно при наличии времени и... Сколько же нужно денег?» — Я смогу предоставить вам примерные цифры к концу недели.

Старые проницательные глаза Четырехпалого обратились на сына, на лице которого проступило волнение и алчная устремленность. «К деньгам или к власти?

И к тому, и к другому, — решил У. — Молодой глупец ещё не знает, что это одно и то же».

Он подумал о могуществе Филлипа Чэня, могуществе Благородного Дома и том могуществе, что таит в себе половинка монеты, украденная Джоном Чэнем.

«Филлип Чэнь с женой тоже глупцы. Забыли, что и у стен есть уши. Когда ревнивая мать узнает тайну, это уже не тайна. И заморским дьяволам, живущим в гостиницах, не сохранить своих секретов, коли они считают, будто слугам неведом их варварский язык, будто те глухи и слепы.

Ах, эти сыновья, — размышлял он. — Они, конечно, составляют богатство отца, но иногда приводят его к погибели.

Только глупец может доверять сыну. Полностью. Хейя?»

— Очень хорошо, сын мой, — снисходительно сказал он. — Представь мне свой план в письменном виде и назови сумму. А я приму решение.

Филлип Чэнь вышел из такси у покрытого зеленью травы треугольника Коулун-Тун, прижимая к груди атташе-кейс. Водитель выключил счетчик и поднял на него глаза. На счетчике набежало семнадцать гонконгских долларов восемьдесят центов. Будь на то его воля, Филлип не стал бы брать машину на всю дорогу от Струанз-Лукаут: пришлось переправляться на специальном пароме, а счетчик все крутился. Нет. Он перебрался бы через бухту на пароме «Голден ферриз» за пятнадцать центов, взял бы другое такси уже в Коулуне и сэкономил бы таким образом по меньшей мере восемь долларов. «Ужасное расточительство».

Он тщательно отсчитал восемнадцать долларов. Потом, поразмыслив, добавил от щедрот тридцать центов на чаевые. Водитель уехал, а он остался стоять один у зелени треугольного газона.

Коулун-Тун, скопище многочисленных зданий, трущоб, переулков, людей и машин, был одним из предместий Коулуна. Филлип нашел Эссекс-роуд, которая шла по краю сада, и двинулся по ней. Атташе-кейс становился тяжелее и тяжелее. Филлип был уверен, что каждый знает: в портфеле двести тысяч гонконгских долларов, и все больше нервничал. «В таком месте человека за несколько сотен укокошат. Если знаешь, кого попросить. А за такую сумму можно нанять целую армию». Глазами он обшаривал разбитую мостовую. Почти обойдя по периметру весь треугольник, он увидел на тротуаре стрелку, которая указывала в сторону стены. Сердце в груди отяжелело и заныло. Освещение здесь было неважное, на улице горело лишь несколько фонарей. Там, где из стены выпало несколько кирпичей, образовалась брешь, и в ней виднелось что-то похожее на смятую газету. Филлип торопливо вытащил бумагу, убедился, что больше в дыре ничего нет, отошел к скамейке под фонарем и сел. Когда сердце перестало частить и дыхание подуспокоилось, он развернул газету и увидел конверт. Конверт был плоский, и одним переживанием стало меньше. Филлип чуть не окаменел от ужаса при мысли, что найдет там ещё одно ухо.

В записке говорилось:

Иди к Ватерлоо-роуд. Двигайся на север по направлению к военному лагерю, держись западной стороны дороги. Имей в виду, теперь мы за тобой следим.

Вздрогнув, он огляделся. Никто за ним, похоже, не наблюдал. Ни свои, ни чужие. Но чей-то взгляд он чувствовал. Атташе-кейс налился ещё большей тяжестью.

«Все боги, обороните меня, — молил он, дрожа и стараясь набраться храбрости, чтобы идти дальше. — Где люди Четырехпалого У, черт бы их побрал?»

Ватерлоо-роуд оказалась рядом. Это была оживленная главная магистраль. Филлип брел на север, чувствуя себя раздетым, ничего и никого не замечая. Все лавки были открыты, рестораны полны посетителей, в переулках кишмя кишел народ. На близлежащей набережной печально загудел направлявшийся на север товарный состав, и его гудок смешался с пронзительными звуками автомобильных клаксонов: сигналили все подряд. Небо в этот мрачный вечер затянули тучи, было очень влажно.

Выбившийся из сил Филлип прошел полмили, пересекая расходящиеся в стороны улочки и переулки. Вместе с кучкой людей он остановился, чтобы пропустить грузовик, выезжавший на Ватерлоо-роуд из очередного узенького проулка, а потом двинулся дальше, лавируя во встречном потоке пешеходов. Внезапно дорогу ему преградили двое молодых парней, один из которых прошипел:

— Тянь кун чжи бу!

— А?

Оба были в низко надвинутых кепках, в тёмных очках, с похожими лицами.

— Тянь кун чжи бу! — злобно повторил Рябой Цзинь. — Цзю ни ло мо, давай сюда портфель!

Охнув, Филлип Чэнь безучастно передал кейс Рябому.

— Иди дальше на север и не оглядывайся!

— Хорошо, но прошу вас выполнить свое обещ... — Филлип Чэнь остановился.

Парни исчезли. Казалось, они стояли перед ним какую-то долю секунды. Ошеломленный, он с усилием заставил ноги двигаться, стараясь запечатлеть в памяти, как выглядели молодчики, хотя бы то немногое, что он успел заметить. Тут его грубо толкнула шедшая навстречу женщина, и он выругался. Лица померкли. Потом его крепко схватила чья-то рука.

— Где, ети его, портфель?

— Что? — выдавил он из себя, глядя на стоявшего перед ним громилу зловещего вида.

Это был Пун Хорошая Погода.

— Твой портфель — куда ты его дел?

— Два молодых человека... — Он беспомощно указал назад.

Пун выругался и побежал обратно, петляя в толпе. Сунув пальцы в рот, он резко свистнул. Почти никто не обратил на него внимания. К Пуну стали подходить другие бойцы, и тут ему попались на глаза двое молодых парней с атташе-кейсом, которые сворачивали с хорошо освещенной главной улицы в переулок. Он бегом бросился туда, остальные за ним.

Рябой Цзинь и его младший брат шли через толпу не спеша. Полутёмный переулок освещали лишь лампочки на грязных ларьках и лавках. Парни улыбались, посматривая друг на друга. Уверившись, что все в порядке, они сняли очки и кепки и засунули их в карманы. Братья были очень похожи — почти близнецы — и теперь практически слились с безликой крикливой массой торгующихся покупателей.

— Цзю ни ло мо, похоже, старый ублюдок напугался до смерти! — фыркнул Рябой Цзинь. — Один шаг — и мы достигли небес!

— Да. А на следующей неделе, когда схватим его, он заплатит так же легко, как пускает ветры старый пес!

Они засмеялись и притормозили на минуту у освещенного ларька, чтобы взглянуть на содержимое портфеля. Увидев пачки денег, оба вздохнули.

— Айийя, действительно, один шаг — и мы достигли небес, Старший Брат! Жаль, что сын уже мертв и лежит в земле.

Рябой Цзинь пожал плечами. Они пошли дальше, свернули в переулок поменьше, потом ещё в один, уверенно шагая в сгущающейся темноте уличного лабиринта.

— Досточтимый Отец прав. Неудачу мы обратили в удачу. Не твоя вина, что голова у этого ублюдка оказалась такой мягкой! Ты тут ни при чем! Когда мы его выкопаем и оставим на Шатинь-роуд с запиской на, ети его, груди... Братья остановились и отступили в сторону вместе с суетящейся, толкающейся толпой, чтобы пропустить грузовик. Пока они ждали, когда проедет тяжело нагруженная развалина, Рябой случайно оглянулся. В дальнем конце переулка трое мужчин, высмотрев братьев, ходко направились в их сторону.

— Цзю ни ло мо, нас предали, — выдохнул Рябой и, протолкавшись на свободное пространство, пустился наутек. Брат следовал вплотную за ним.

Оба бегали быстро. Страх пришпоривал их. Осыпаемые проклятиями, они неслись через толпу, огибая неизбежные рытвины и небольшие ларьки, и темнота играла им на руку. Впереди мчался Рябой Цзинь. Крепко прижимая к груди атташе-кейс, он нырнул в просвет между ларьками, а оттуда — в узкий неосвещенный проход.

— Возвращайся домой другим путем, Младший Брат, — проговорил он, задыхаясь.

На следующем углу Рябой рванул налево, а его брат по-прежнему летел вперед, не чуя мостовой под ногами. Двое из разделившейся тройки преследователей погнались за Рябым. В темноте уже почти ничего не было видно, бесконечные переулки заворачивали то туда, то сюда. Грудь беглеца тяжело вздымалась, однако он оставил погоню далеко позади. Решив срезать путь, Рябой свернул в замызганную лавку, которая, как и все остальные, служила хозяевам жильем. Проскочив мимо почтенного семейства, которое скучилось вокруг орущего телевизора, он юркнул в заднюю дверь, вернулся к концу переулка и с величайшей осторожностью выглянул из-за угла. Несколько человек с любопытством посмотрели на него, но проследовали дальше, не желая встревать в то, что, по всей видимости, не сулило ничего хорошего.