Эмансипированные женщины - Болеслав Прус

Мадзя удивленно посмотрела на него. Суровый, но страстный тон Сольского произвел на нее впечатление. Казалось, ее недоверчивость вот-вот рассеется.

Внезапно в передней раздался звонок. Сольский выпустил руку Мадзи. Через минуту вошел лакей и подал девушке визитную карточку.

- Господин спрашивают, - сказал он, - угодно ли будет вам принять их.

Взглянув на карточку, Мадзя так смутилась, что Сольские были удивлены. Затем она протянула Аде карточку, на которой огромными буквами значилось "Ментлевич".

- Кто это? - спросила Ада.

- Это мой... то есть моих родителей знакомый, из Иксинова...

- Надо его принять, - сказала Ада.

- Может быть, мы мешаем? - спросил Сольский, собираясь уйти и глядя на Мадзю с тревожным любопытством.

В его разочарованной душе зародилось подозрение.

- Чем же вы можете мне помешать? - возразила Мадзя. - Только заранее прошу извинить, если первое впечатление будет не очень благоприятное. Он человек хороший, но... немного провинциал.

Ада жестом отослала лакея, и через минуту в комнату вошел пан Ментлевич. Как и прежде, волосы у него были коротко острижены, усики торчали; одет он был в парадный костюм и держался развязно.

- Целую ручки, милостивая государыня! - закричал он еще с порога, расшаркиваясь. - Родители ваши обнимают вас, а весь Иксинов шлет поклоны. Достопочтенная пани докторша хотела прислать корзинку спаржи...

- Пан Ментлевич, - представила Мадзя гостя.

- Сольский, - сказал пан Стефан, протягивая руку.

Пан Стефан понял причину смущения Мадзи, тем более, что гость, услыхав его фамилию, сразу оцепенел и потерял дар речи.

- Как поживаете? - спросила Мадзя, пожимая Ментлевичу руку. - Что нового в Иксинове?

Ментлевич сел на указанный ему стул и перевел дух. Затем, собравшись с силами, выпалил:

- Да что там нового! Достопочтенный пан доктор с супругой здоровы, ксендз и майор тоже. Пан Здислав прислал вашим уважаемым родителям две тысячи рублей.

- Неужто правда? - обрадовалась Мадзя.

- Клянусь честью! - заверил Ментлевич. - У пана Здислава прекрасная должность, недалеко от Москвы; десять тысяч жалованья в год. Он было прихворнул, но все уже прошло.

- Да, знаю, он писал мне. А как ваши дела?

- О, превосходно. Я женюсь на панне Евфемии.

- Евфемии? - переспросила Мадзя.

- Да. Мы и приехали сюда втроем: достопочтенная пани заседательша, моя невеста и я.

- Неужели?

- Приехали проветриться. Дамы собирались нынче сделать вам визит, милостивая государыня, но нам всем придется быть на обеде у Корковичей.

- У Корковичей?

- Совершенно верно, - подтвердил Ментлевич, - ведь я устроил пану Корковичу продажу его пива по всей нашей железной дороге, кроме того...

- Ах, вот как! Что же еще нового в Иксинове?

- Да все по-старому, милостивая государыня. Панна Цецилия должна в июле переехать в Язловец.

- Окажите любезность, напомните ей про обещание остановиться у нас, вмешалась Ада.

- С величайшим удовольствием, - кланяясь, ответил Ментлевич. - Что бишь я еще хотел сказать? Да! Умер старик Цинадровский.

- Умер? - переспросила Мадзя таким необычным голосом, что Сольский опять насторожился.

- Умер, кажется, и этот актер Сатаниелло, - продолжал Ментлевич. - Что ж до пана Круковского, - прибавил он, с лукавой усмешкой взглянув на Мадзю, - то он с сестрой проживает в Вене и от скуки, говорят, пишет в здешние газеты.

- Вы говорите о пане Людвике Круковском? - внезапно спросил Сольский.

- О нем самом, - подтвердил Ментлевич, вскакивая со стула. - Я имел честь быть знакомым с уважаемым паном Людвиком и весьма польщен...

- А как родители, ждут меня на каникулы? - перебила его Мадзя со все возрастающим беспокойством.

- Совсем не ждут! - ответил пан Ментлевич с еще более умильной улыбкой и состроил такую мину, что Мадзя просто опешила, тем более, что она все время чувствовала на себе пристальный взгляд Сольского.

Больше она не задавала вопросов Ментлевичу, и тот, ободренный любезным приемом, начал разглагольствовать о том, как он счастлив. Всего несколько месяцев назад, он, оказывается, отчаянно влюбился в панну Евфемию и узнал, что она тоже давно его любит. В заключение гость намекнул, что дельце, которое он обделал с Корковичем, принесет ему несколько сот рублей в год, что пани Коркович - почти такая же светская дама, как его будущая теща, пани заседательша, и, наконец, попрощался - сперва с Сольским, затем с Мадзей и Адой, заверив их, что его дамы не преминут завтра же засвидетельствовать им свое почтение.

Когда гость удалился, отвешивая глубокие поклоны, Сольский вдруг спросил у Мадзи:

- Вы были знакомы с Людвиком Круковским? Он наш дальний родственник. Я не видел его уже несколько лет, но... слышал, что у него была любовная драма где-то в провинции, может быть, даже в Иксинове?

Мадзя смотрела на него, как загипнотизированная. В уме у нее все смешалось: панна Евфемия, смерть Цинадровского, предложение, которое делал ей пан Людвик, сегодняшний визит Ментлевича и то раздражительное состояние, в котором она сейчас находилась.

- Вы были знакомы с Круковским? - не унимался Сольский.

- Я была хорошо знакома с ним, - ответила Мадзя.

- Какая же это история приключилась с ним... наверно, в Иксинове? допытывался Сольский, не сводя с Мадзи глаз.

- Так... какое-то недоразумение, - тихо ответила Мадзя, чувствуя, что ей стыдно за панну Евфемию.

- И как он вам понравился?

- Мне кажется, он хороший, благородный человек. Знаешь, Адочка, обратилась она к панне Сольской, - это сестра пана Людвика в день моего отъезда подарила мне браслет с сапфиром. Но куда мне его надевать!

Сольский сразу остыл. Если у его родственника и была любовная драма в Иксинове, то, конечно, не с Мадзей. Иначе сестра пана Круковского, известная ему как женщина строгих правил, не стала бы делать Мадзе подарки.

Пан Стефан снова повеселел и принялся подшучивать над Мадзей: она, мол, теперь обречена провести с ними все лето, так как родные отреклись от нее и на каникулах не желают ее видеть. Прощаясь с дамами, он прибавил, что поедет в Иксинов и заварит там такую кашу, что родители Мадзи отрекутся от нее навсегда. Сестра при этом бросила на него укоризненный взгляд.

- О, это вам не удастся, - возразила Мадзя, тоже немного повеселев.

- Посмотрим! - сказал Сольский, целуя ей руку.

- Милый Стефек, - поспешно вмешалась Ада, - ступай наконец к себе... и займись своими делами, - прибавила она многозначительно.

Вернувшись к себе, Сольский схватился руками за голову.

"Да я с ума схожу! - думал он. - Кого-кого, а уж ее-то я не должен был подозревать. Нет, надо с этим покончить! Придется нашей родне принять меня с ней либо совсем отказаться от меня".

Такие же мысли появились и у панны Сольской. Когда брат вышел, она сказала:

- То ли у меня ум за разум зашел, то ли в нашем доме все сумасшедшие...

И, обняв Мадзю, она осыпала ее поцелуями.

- Мадзенька, - шептала она с необычной нежностью, - я вижу, тебя что-то мучает. Так вот, я, человек более опытный, говорю тебе, никогда не надо падать духом. Порой кажется, что положение совсем безвыходное, а пройдет день-другой, и все прояснится и уладится наилучшим образом.

Мадзя посмотрела на нее с удивлением. Но панна Сольская не стала пояснять свои загадочные слова и, избегая взглядов подруги, торопливо вышла из комнаты.

"Что им нужно? Чего они меня мучают?" - подумала Мадзя. Ею снова овладела тревога и непреодолимое желание бежать из дома Сольских.

К обеду пан Стефан и тетушка Габриэля не вышли, за столом сидели только Мадзя и Ада. Обе девушки время от времени обменивались односложными замечаниями и почти не притрагивались к еде.

После кофе Ада снова с лихорадочной нежностью обняла Мадзю и пошла наверх к тетушке Габриэле. Она провела наедине со старушкой около часа, и до чуткого слуха Эдиты то и дело доносились возбужденные голоса. Затем тетка и племянница расплакались. Затем пани Габриэля приказала опустить шторы и, улегшись в шезлонге, сердито сказала Эдите, что хочет побыть одна, а панна Ада с покрасневшими глазами, но улыбающаяся уехала в город.

В этот день в доме Сольских все притихло, как перед грозой. Прислуга шепталась по углам. Встревоженная Мадзя, чтобы успокоиться, стала просматривать старые ученические тетради и исправлять уже исправленные упражнения.

Около семи часов в передней нетерпеливо зазвенел электрический звонок, послышался шум, восклицания и... в комнату вбежала панна Евфемия в шелковом платье с длинным шлейфом. Она вся была увешана браслетами и цепочками, добрая половина которых явно была из поддельного золота.

Мадзе показалось, что панна Евфемия похорошела, стала чуть полнее и даже выше ростом; только у глаз обозначились морщинки, правда, почти неприметные.

- Как поживаешь, дорогая Мадзя? - воскликнула дочка заседателя голосом, который напомнил ее мамашу.