Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни - Мэри Габриэл

Среди тех, кто посещает дом Марксов, появляются молодые люди — и Женни полагала очень важным произвести на них хорошее впечатление, пусть даже девушки и не собирались присматривать себе мужей.

Лаура превратилась в красивую молодую женщину с такими же темно-рыжими блестящими волосами и зелеными глазами, которые когда-то делали ее мать первой красавицей Трира. Кроме того, Лауре было присуще врожденное благородство осанки и движений, которое не смогла поколебать жизнь в нищете, в которой девушка выросла. Она была гордой, с большим достоинством — но не надменной. Талантливая писательница, лингвист, чьи глаза всегда пылали радостным огнем. Она одинаково естественно чувствовала себя в читальном зале, на кухне и на балу, хорошо плавала. Из трех девушек Маркс Лаура больше всех любила «вещички» {72}. Одно из ее прозвищ — Какаду, отсылка к персонажу одного романа, модному портному, — она заслужила, потому что была самой большой модницей среди сестер Маркс {73}.

Женнихен, напротив, была и более сильной, и более хрупкой, чем ее сестра. Старшая дочь Маркса боялась выйти за рамки роли сестры и дочери. В интеллектуальном плане она была воспитана по-мужски и потому жаждала столкнуться с вызовом — и ответить на него. Женнихен была мила, однако не обладала классической красотой Лауры. Она была высокой, угловатой, с более резкими, чем у сестер, чертами лица — мать говорила, что нос у нее чересчур курнос {74}.

Независимо от различий во внешности, Лаура и Женнихен были самыми лучшими подругам. В детстве они вместе пытались понять и принять свою семью такой, какой ее видели, — теперь же, понимая, что это отвратило от них многих друзей и подруг, они словно черпали силу друг в друге, полагаясь и доверяя друг другу во всем. (Когда Женнихен болела, а Ленхен, Женни и Маркс были заняты добычей денег, приготовлением еды и покупкой лекарств, Лаура каждый день писала ей стихотворения, чтобы укрепить ее дух {75}.)

Лаура понимала, что физическое недомогание сестры коренится в недомогании духовном. Две девушки зависели друг от друга и спасали друг друга на протяжении бесчисленных темных моментов жизни семьи — и по сей день.

После возвращения Ленхен женщины семьи Маркс 4 недели провел в Гастингсе, арендуя там квартиру с тремя большими окнами и садом. Однако главной радостью было море. Женни каталась с девочками на лодке, они купались, ели устриц, наблюдали за фейерверками в саду члена парламента и гуляли по холмам, пока у Женнихен вновь не порозовели щеки {76}.

Вернувшись в Лондон, они выяснили, что Маркс сильно продвинулся в работе над книгой. Она насчитывала теперь более 700 страниц, и Женни предупреждала друзей, что эта книга «взорвется, как бомба», на земле Германии {77}. И все вроде бы шло хорошо — пока работу вновь не прервало очередное осложнение: у Маркса выскочили два фурункула, один на щеке, а другой на спине; последний разросся до ужасающих размеров, превратившись в карбункул величиной с кулак {78}. Врачи сваливали все на плохую гигиену, но Женни винила во всем интенсивную работу последних месяцев, в течение которых Маркс «курил вдвое против обычного, а таблеток и пилюль выпил втрое больше». Женни разочарованно писала Энгельсу: «Кажется, эта жалкая книга никогда не будет закончена. Она висит на всех нас, словно кошмар. Если бы на нее нашелся Левиафан!» {79}

Между тем Маркс из-за сильной боли совсем слег. Доктор прописал ему горячие компрессы каждые два часа и велел заставлять его есть и пить как можно больше. Маркс никогда не проявлял особого интереса к еде, однако выпивка помогала ослабить боль, и в течение следующих 2 недель его рацион включал полторы кварты крепкого портера, 3–4 стакана портвейна, а также полбутылки Бордо.

Женни день и ночь проводила возле его постели, иногда спала на полу рядом с его кроватью. Сама она осталась здорова чудом, но Ленхен, помогавшая ей, от тревоги и усталости все же заболела {80}.

Маркс едва оправился настолько, чтобы быть в состоянии ходить по полчаса в день, когда из Германии в конце ноября пришло известие, что его мать умерла {81}. (Она задолго до этого предсказала день и час своей смерти: четыре часа пополудни, 30 ноября, — это был день и час ее свадьбы с отцом Маркса.) {82} Хотя Маркс был еще очень слаб, и голова у него кружилась, он отправился в Трир. Вооруженный двумя громадными бутылями с лекарством, он всю дорогу находил себе «добрых самаритян», которые меняли ему повязку на все еще незаживших ранах {83}.

До Трира он добрался без осложнений и выяснил, что все касающееся наследства предстоит оформлять и решать в Голландии. Завещание его матери выглядело, по словам Маркса, «несколько запутанным», а одним из двух душеприказчиков был назначен дядя Лион. Но из Трира — возможно став сентиментальным из-за своей болезни или переживая смерть матери — он послал Женни настоящее любовное письмо, которым словно пытался стереть воспоминания о пережитых за эти годы страданиях и мучениях. Как будто их и не было, этих лет — и они снова вернулись в Рейнланд, молодые и влюбленные…

15 декабря 1863 года Маркс писал:

«Дорогая, сладкая, любимая Женни!

То, что я так долго не писал тебе, — уж конечно не потому, что забыл. Как раз наоборот. Я совершил паломничество к старому дому Вестфаленов (на Нойештрассе), который интересовал меня куда больше любых римских древностей, ибо напомнил мне о самых счастливых днях моей юности и о том, что взрастил в своих стенах самое большое мое сокровище. Кроме того, меня каждый день и со всех сторон спрашивают о «самой красивой девушке Трира» и о «королеве бала». Чертовски приятно осознавать, что твоя жена, словно зачарованная принцесса, живет в памяти и воображении у целого города» {84}.

Через неделю Маркс выехал из Трира в Голландию. Однако во время его пребывания там на спине у него появился точно такой же карбункул (Маркс называл его «второй Франкенштейн»), прямо под шрамом от первого. Он снова испытывал сильную слабость и думал, что, скорее всего, не сможет вернуться в Лондон до января. Энгельсу он рассказывал, что дядя сам делал ему припарки, а его очаровательная племянница, 27-летняя Нанетт, «была образцовой медсестрой и сиделкой» {85}.

Хоть Маркс и болел, но он был в тепле, в хороших условиях и хорошо питался, а в это время Женни с детьми в Лондоне снова полностью зависела от Энгельса.

На окнах намерзал лед, и дому на Графтон-Террас требовалась целая гора угля, чтобы поддерживать в комнатах тепло {86}. Зимой в подвале не лишней была бы и тонна угля, в этом не было ничего необычного для викторианских домов. Наконец, счет предъявил и возница фургона, доставлявшего продовольствие, — в тот самый момент, когда семья окончательно исчерпала все свои запасы.