06-Новое платье короля (Сборник) - Сергей Абрамов

Наша российская грязь — самая грязная грязь в мире, не к месту подумал Чернов. Сам себя поправил: уж сейчас-то на тебе — отнюдь не российская, а вообще неизвестно чья. Грязь Людей Труда, например. Тех, верхних, чистыми уж точно не назовёшь…

Девушка улыбнулась, будто услышала его мысли. А может, и вправду услышала: мало ли — мутация…

Ладошки резко отлипли от ран, которые стали заметно суше, зато приятное тепло из организма сразу улетучилось.

— Всё, — сказала девушка, — я почистила вас. Ещё немного, и вы бы заболели, в раны проникла инфекция, но теперь всё в порядке. Но почему вы такой грязный?

— Как это понять? Объясни наконец, милая, какую грязь ты имеешь в виду? — взмолился Чернов.

— Грязь… везде. В воздухе, в воде, в пище. Что вы едите, чем дышите? Какую воду пьёте?

Чернов не нашёлся, что сказать. Ну вода, ну еда… Ну поганый московский воздух, которым приходилось волей-неволей дышать полной грудью во время пробежек по бетонным джунглям. Эту грязь она имеет в виду? Или всё же ту, что набрал его организм, кочуя из ПВ в ПВ?.. Да Сущий с ней! Почистила она его — спасибо. Только надолго ли он чистым останется?.. Вопрос казался риторическим, ответа не требующим.

После лечения Чернова заново перевязали, накормили чем-то непонятным, но довольно вкусным, и оставили отдыхать. Ощущая странное послевкусие у себя во рту, Чернов расслабленно, но с опасной для собственного состояния прозорливостью размышлял о том, что наверняка после Удара в живых сохранилось крайне малое количество сельскохозяйственных животных и теперь они в дефиците, а вот крысы обязательно должны были выжить… Крысятина? От этой мысли начало подташнивать, но новое появление успокоившегося Доктора отвлекло Чернова.

— Извини, я немного сорвался, — стеснительно произнёс старик, — так на чём мы остановились?

— Климат меняется, — напомнил Чернов.

— Ага. Точно. Меняется. Но это не важно. Тебе ведь не жить здесь? Ты же Бегун — передохнешь и дальше побежишь.

Чернов насторожился. Эта фраза старика могла быть случайной, без подтекста, а могла и намеренной, с намёком. Зрячий или знающий о существовании Зрячих?.. Чернов на всякий случай кивнул: да, мол, всё так.

— А значит, перед тем, как ты уйдёшь дальше по своему Пути, — продолжил Доктор, — тебе необходимо кое с кем повидаться. Здесь. У нас.

Ничего себе гостеприимство: «перед тем как уйдёшь»…

— С кем? — Некая предопределённость, имеющая место во всех блужданиях по ПВ, впрочем, уже подсказывала Чернову точный ответ на собственный вопрос, поскольку предложение «повидаться» явно предполагало кого-то более ответственного, нежели он, Доктор.

— Увидишь, — таинственно молвил Доктор.

Увижу, ясное дело, куда мне деваться, спокойно, равнодушно даже подумал Чернов.

Его опять повели мрачными подвальными коридорами, мимо каких-то залов, комнат и просто ниш, приходилось вновь пригибаться, смотреть под ноги, хвататься за скользкие стены, чтобы не оступиться на скользких же ступенях. Хорошо хоть, что без мешка на голове на сей раз.

Остановились перед массивной железной дверью с окошком. Доктор выстучал на ней костяшками пальцев какой-то код, в окошке появился глаз, посмотрел внимательно на пришедших, исчез. Послышался лязг отпираемых засовов, и дверь открылась. За ней, загораживая проход, стоял толстый мрачный мужик, абсолютно лысый, но с длиннющими запорожскими усами. Глядя на него, Чернов цинично подумал, что даже в голодное крысиное время, оказывается, встречаются толстяки, да ещё и оригиналы: Котовский с тараканьими усищами. Не раз поминаемая матушка Чернова говорила, когда кто-то из её знакомых жаловался на неспособность или невозможность похудеть: в ленинградскую блокаду толстых не было. Неужто ошибалась? Вот тебе и род блокады — в этом ПВ, вот тебе и толстяк — здесь же. То ли крыс развелось немерено, то ли опух от голода…

— Чего? — неприветливо спросил толстый.

— К Младенцу, — в том же тоне ответил Доктор.

— Нельзя.

— Надо.

Толстяк нехотя отошёл. Чернова позабавил этот содержательный диалог: «нельзя — надо». Или это самое «надо» было сказано суперубедительно, или это что-то вроде пароля. А может, просто рисовка перед забежалым гостем, который уйдёт и унесёт с собой короткую память о мудром Докторе. А ведь мудрого Доктора беспрекословно слушались его немногочисленные подданные…

Ещё коридоры, ещё низкие потолки, ещё ступеньки, только уже в сопровождении тяжело сопящего толстого усача. Очередная дверь, очередная комната…

— Пришли, — буднично сказал Доктор.

Пришли в тесное полутёмное помещение, освещаемое тусклыми производственными фонариками-бра на стенах. На полу — истёршийся во многих местах ковёр. На потолке — ребристый червь вентиляционной трубы. Одной стены нет — вместо неё тонкая непрозрачная, плотная занавеска, поверх которой пробивался свет.

— Ждите, — бросил толстяк и скрылся за этой занавеской.

Чернов прислушался: оттуда доносился приглушённый разговор. Говорили двое — толстяк и ещё кто-то… маленькая девочка, что ли? Или мальчик… Тоненький плаксивый голосок, принадлежавший, видимо, тому, кого здесь называли Младенцем, если можно имя или кличку понять буквально. Толстяк выглянул из-за занавески:

— Заходите.

В этой части комнаты всё было по-другому. Мягкий свет заливал чистые белые стены, потолок разрисован под голубое небо с облаками. Ни дать ни взять — детская комната. Тем более что посерёдке стоит самая настоящая кроватка для младенца — с бусами, висящими игрушками и решёточкой, чтобы, значит, дитя не выпало на пол, не дай Сущий. А в кроватке лежало, собственно, само дитя. Но какое! Чернов с трудом заставил себя не отвернуться, мгновенно вспоминая информацию, полученную от разговорчивого Доктора, что мутирует здесь все и вся. И мутации, оказывается, принимают самые жуткие формы.

Экзоскелет.

Чернов вспомнил некогда вычитанный в фантастике термин, применявшийся, правда, для описания каких-то инопланетян. Экзоскелет — значит наружный скелет. Перед Черновым был не инопланетянин, а человек, хоть и назвать таковым ЭТО было затруднительно. Жёлтые полоски рёбер обхватывали бледно-розовое тельце, врастая в него на боках. Страшненькие, тонкие, недоразвитые руки безвольно разметались по простыне. Там, где должны быть ноги, растёт некое подобие хвоста с загадочными костяными наростами. Венчала всё это уродство огромная даже по взрослым меркам лысая голова с выпуклым лбом, глубоко посаженными глазами и неожиданно розовыми щеками.

— Здравствуй. Я и есть Младенец, — неожиданно произнесло существо плачущим детским голосом.