Жаворонок Теклы (СИ) - Людмила Семенова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мулат долго смотрел на Андрея Петровича и полупрезрительное раздражение в его глазах сменялось изумлением и горечью. Явно желая дать резкий отпор поначалу, он задумался и сказал:
— Даже так? Господи, театр абсурда какой-то… Ну ладно, с Иви мне все до некоторой степени ясно, а вот ваша роль тут какова? С чего вы вдруг так сблизились с Пашей, когда он всего лишь сын подруги вашей дочки? И то они же с Олей потом почти не общались…
— Не буду отрицать, отчасти вы попали в точку и тут не обошлось без доли эгоизма с моей стороны, — произнес Андрей Петрович, — У меня, когда родился мальчик, был не самый легкий момент в жизни и хотелось почувствовать себя нужным. Быть отцом единственной дочери всегда чревато проблемами в будущем, а если вы — корейский отец единственной дочери, то эти проблемы надо смело умножать на два. Неизбежно окажетесь на задворках, когда она выйдет замуж и станет частью другой семьи. И чаще всего не сможете вмешаться и заступиться, если ей трудно, потому что вы свою функцию уже исполнили, и внуки будут в первую очередь внуками сватов, а вы — по остаточному принципу, как и вся ваша дальнейшая жизнь… Я всегда знал, что так будет, но на душе все равно было скверно. А искать у кого-то утешения я не привык, не так воспитан. И когда родился Паша, Оле тоже оказалась нужна поддержка, так вот все и совпало.
— С этого момента я перестаю понимать, — заметил Даниэль, — Насколько я знал со слов Иви, родители Оли ей помогали, так зачем ей понадобилось искать поддержки у вас? Или он что-то недоговаривал?
— Нет, дело в другом. Видите ли, — ответил Андрей Петрович, слегка замявшись, — Вашему другу Оленька действительно так сказала, но на самом деле все обстояло несколько иначе. Айвару, конечно, это уже ни к чему, а вот вы, по-моему, должны знать.
— Ну говорите, раз уж начали, — нервно промолвил Даниэль. И Андрей Петрович рассказал ему и о том, как мать и отец, которого на этот момент уже не было в живых, настаивали на аборте, и о том, как он узнал всю историю Оли, в том числе и о любви к Айвару.
— Я тогда просто в ужасе был, — горько констатировал Андрей Петрович, — Получалось, что я ради своей дочери другую девочку лишил любимого человека. А я Оленьку с малолетства знал, она так же на моих глазах росла, как и Паша. Нет, она сразу сказала, что на меня не в обиде, но я-то себе простить не мог. Вот и стал ей помогать, сначала денег немного подкидывал, позже работу с достойной зарплатой подыскал. Когда уже я сам на неполную неделю перешел, то частенько был на подхвате: то в аптеку съезжу, когда ребенок болеет, то в парикмахерскую его отведу, чтобы ей не отпрашиваться. А потом Паша подрос — такой чудесный мальчишка! Тогда уж я сам к Володе пошел и от души ему сказал: что ты творишь, дурак старый? Когда пожалеешь, поздно будет! Нет, он был хороший мужик, мы давно дружили, но в некоторых вопросах упертый как баран. После этого родители с Олей помирились, но по-настоящему оттаяли только когда она вышла замуж и родила Аню, сестру Паши. Теперь у вас, как говорит молодежь, пазл сложился?
— Вроде того. Выходит, что вы из чувства вины взялись опекать ее?
— Не только, — решительно сказал Андрей Петрович, — Да, я считал, что некоторым образом в ответе за их судьбу, но кроме того, мне искренне хотелось ее поддержать. У меня в юности было нечто похожее, мои родители тоже устроили разнос, когда я выбрал не кореянку. Но Оле-то, слабой девочке, пришлось куда труднее. А к Паше я просто прикипел душой, да и он во мне будто почувствовал нечто близкое. Детей ведь не обманешь. И Оля никогда не учила его считать меня дедом, это началось на интуитивном уровне.
— И Пашу никогда не смущало, что вы с ним, извините… не похожи? — спросил Даниэль.
Андрей Петрович впервые благодушно улыбнулся:
— Дети не задаются подобными вопросами, если только взрослые их не просветят. А мы с ним и Оленькой наоборот всегда относились к этому с юмором.
Тут лицо Даниэля помрачнело.
— Ну что же, рад за вас. Только, Андрей Петрович, подумайте, как в этой ситуации выгляжу я? Легко ли мне было всегда знать, что она любила Иви, даже когда он уехал? Что мне никогда с ним не сравниться, что я всегда буду думать, как далеко у них зашло? А теперь вы меня упрекаете, что я едва ли не спихнул на вас и на него заботу о ребенке, который никогда не был моим, хоть и зачал его я. Но это же было ваше решение! Вы боялись одиночества, а Иви не мог забыть Олю, поэтому и Пашу любил как родного сына. А я-то чем хуже всех, что меня нельзя понять? Разве я хотел чего-то особенного? Просто жить в радость, быть современным, свободным и счастливым человеком. Это что, преступление? Нет, это нормальное, здоровое желание, только меня почему-то за него осуждают. И кстати, если вы давно знали о невиновности Иви, почему не поговорили с ним? Не попросили прощения, не сказали, чтобы он спокойно возвращался сюда, не предостерегли от жизни в Эфиопии, которая его в конце концов искалечила? Что же вы теперь на мне-то отыгрываетесь?
Даниэль опустил голову и в этот момент показался Андрею Петровичу совсем молодым, как четырнадцать лет назад, без всякого приобретенного буржуазного флера.
— У каждого из нас свой груз ответственности, Даниэль, и все мы тут сильно обожглись, — строго сказал он, — Я только советую вам оставить эти мальчишеские обиды в прошлом и не травить сердце ни себе, ни другим. Называйте это как угодно, но вы отказались от Паши, вы бросили Олю беременной, и это ваша ответственность, а не Айвара. Живите для своей семьи и для себя, как вам всегда и хотелось, а ваш друг… Я искренне надеюсь, что он еще жив и что вам удастся чем-то ему помочь.
— Знаете, чего я всю жизнь не могу себе простить? — вдруг спросил Даниэль пронзительно и резко, — Что
