Цветы в Пустоте - Александра Сергеева

　　 Сильвенио и Трокс в молчаливом изумлении уставились на Мирту, сказавшую это. Амфибия же только сжала пирата в объятиях сильнее и упрямо повторила:

　　 — Ты остаёшься здесь, Трокси-Шмокси.

　　 — Но… — Тихий Лев выглядел совершенно ошарашенным. — Но, дорогая, это же мои воины! Я их предводитель, я защитить должен своих людей, ибо они доверяют мне жизни свои и сердца свои! Я должен вести их к победе над неприятелем!

　　 Мирта завизжала так, что замолчал даже не перестававший до этого умолять своего генерала придти рядовой Бакерсон.

　　 — Ничего не хочу слышать про твоих дурацких людишек!!! Ты всегда, всегда несёшься к ним как чокнутый, стоит чему-то случиться, Трокси! А как же я?! Как же наша, типа, любовь?! Они же там реально могут тебя убить, совсем убить, ты не догоняешь, что ли?! А мне нафиг не надо, чтобы тебя убивали! Так что, если ты меня реально любишь, ты никуда сейчас не пойдёшь! Я, типа, запрещаю! А ты, — она указала пальцем в сторону Сильвенио с коммуникатором в руках. — Ты выключи эту тупую штуку, вопли эти реально не круто слушать, бесят!

　　 Он перевёл недоумевающий взгляд на Трокса, ожидая его решения.

　　 — Извольте, — выдавил тот глухо. — Слушать мою даму… Выключите это, сударь…

　　 Он выключил и аккуратно положил коммуникатор туда же, откуда взял — к валявшемуся на полу кожаному жилету, светлым штанам из грубой ткани и невысоким старым сапогам, составлявшим всю одежду Тихого Льва. Мирта тем временем, разом успокоившись, запустила перепончатые пальцы в мокрую русую гриву своего возлюбленного, сложив свои пухлые губки бантиком.

　　 — Ну, милый, не дуйся, я просто реально не хочу тебя терять… — голос её, только что визгливый и режущий по ушам, вновь полился сладким сиропом теперь. — Ты, типа, мой парень, и я о тебе забочусь, даже если ты думаешь, что я это, типа, для себя делаю. А вот и не для себя, а для тебя! И вообще. Давай закончим то, что начали, ага? Вот увидишь, пообжимаемся немного — и ты вообще париться перестанешь. Мммммм?

　　 Сильвенио поспешил покинуть комнату. По пути к сушилке, которой работники корабельной прачечной разрешили ему пользоваться время от времени, он всё никак не мог отделаться от мысли, что либо эти двое понимают любовь неправильно, либо это действительно, действительно ужасное чувство.

　　 И в последнем своём предположении он имел, к несчастью, возможность убедиться лично позже.

　　 Он услышал о Мартине тогда, когда перестал уже мечтать даже о том, чтобы всего лишь мельком его увидеть. Просто в какой-то день Тихий Лев вошёл на корабельную кухню, где местный повар угощал Сильвенио остатками общего супа, и объявил:

　　 — Сударь, со мною изволил связаться ваш отважный друг, желающий вас вернуть, и попросил вашей аудиенции. Я спросил мнение моей дамы сердца, поскольку вы ныне её собственность, но она была столь добра, что не отказала ему в разговоре с вами, посему прошу вас пройти со мной сию минуту.

　　 Сильвенио подорвался с места, как ужаленный, и кинулся вперёд Трокса очертя голову в рубку. Мирта уже была там, рассказывающая кому-то по видеосвязи о чём-то бессвязном и бессмысленном, а её собеседник хранил вежливое молчание. Завидев знакомый белый силуэт на экране, эрландеранец с трудом подавил счастливый крик, дожидаясь, пока Мирта привычно бросится в объятия подошедшего Трокса, освобождая Сильвенио место рядом с мониторами.

　　 — Мартин! Как ты узнал, где я? Как ты нашёл этот номер? Где ты сейчас? Что ты намерен делать? Ты же не натворишь что-нибудь неразумное? Я так переживал за тебя, Мартин! Я боялся, что ты… ты..!

　　 — Сильвенио, — перебил миротворец его поток слов с лёгкой улыбкой. — Всё хорошо, не бойся. Я опросил с два десятка человек, которые были на рынке в тот момент, когда ты пропал, и по их описанию рискнул предположить, что это небезызвестные члены Альянса пиратов. Во всяком случае, больше всего люди, которые тебя увели, походили именно на них. Потом я навёл справки — и выяснил, что это действительно были они. Дальше мне нужно было лишь выяснить текущие координаты главного судна и подойти на хотя бы минимально близкое расстояние.

　　 — Что? Так ты сейчас рядом?

　　 Он думал, что обрадуется этому, но ему стало только невыносимо тревожно. Никакой радости эта новость ему не принесла.

　　 — Сильвенио, — лицо Мартина посерьёзнело, серые глаза наполнились той тяжёлой смесью грусти и решимости, которая в миротворце почему-то пугало. — Я прилетел за тобой, как и обещал. Я собрал своих братьев и сестёр по духу, я выкупил на наши общие сбережения настоящий военный корабль, я договорился с Тихим Львом, что он подождёт, пока я подлечу ближе, чтобы бой получился по-настоящему честным. Один мой корабль и один — его. Так что… я спасу тебя, чего бы это ни стоило.

　　 И Сильвенио ощутил отвратительное чувство дежавю, когда чётко и ясно сказал:

　　 — Нет.

　　 Мартин улыбнулся ему так, словно он был заранее готов к такому повороту разговора и уже всё для себя решил. Но Сильвенио тоже сдаваться не собирался. Он поджал губы и постарался не выглядеть совершенно обречённым, каковым себя чувствовал:

　　 — Нет, Мартин. Я уже говорил тебе это и скажу ещё раз: ты не должен изменять своим принципам ради меня. Мартин, ты… ты не должен ради меня менять свою натуру. А ты по натуре — не воин, это я тоже уже говорил. Если ты начнёшь сражаться, забыв все свои прежние идеалы, если изменишь собственному убеждению, что любой конфликт можно решить миром… то я никогда себе этого не прощу. Понимаешь? — его глаза, против воли, были абсолютно несчастными, но он ничего не мог с этим поделать. — Именно поэтому ты и нравишься мне так сильно. Твоё спокойствие, твоё миролюбие… это делает тебя особенным. Мартин!.. Я не хочу всю оставшуюся жизнь знать, что стал причиной того, что ты обратился к насилию!

　　 Мартин поражённо молчал. Сильвенио опустил голову, не желая смотреть ему в глаза — слишком хорошо он знал, что в них увидит: не презрение, не досаду, не обиду даже, а только всепоглощающую, всепрощающую любовь, способную покориться любой его воле. Любовь, которую он не заслуживал; любовь, которой он не понимал и боялся. Любовь, на которую он, в общем-то, даже не мог искренне ответить. Почему это вообще случилось с ним? Видит Бог, он никогда не хотел губить чью-то жизнь подобным образом. Он никому не хотел причинять боли. Он не хотел чужих страданий. Он не хотел, чтобы кто-то вот так отдавал ему всего себя, ничего не требуя взамен. Он не хотел, чтобы кто-то ради него одного был готов на такие страшные жертвы — полностью изменить себя, рисковать своей жизнью и своей душой, толкать на этот путь других невинных людей…