Родина - Анна Караваева

— Ну, что ж, — усмехнулся Николай Петрович. — Как говорится: ваша взяла!

Тетя Настя громко и решительно заявила:

— Намаялся народ, душой изголодался. Предлагаю создать комиссию по набору рабочих!

— Настасья Васильевна Журавина, — быстро сказал Пластунов.

— Согласна. Василия Петровича Орлова предлагаю… Мы тут, как старожилы и бывшие партизаны, народ знаем.

Далее в комиссию вошли: Пластунов, Назарьев и Соколов.

— Вон здесь, недалечко, мы из кирпичей вроде стола соорудим… а на фундаменте сидеть можно, — заявил Петр Тимофеевич Сотников, а потом, хитро и ласково поведя кустистыми бровями, добавил: — Смотрите, люди уже в боевой готовности — ожидают!

— Председателем комиссии предлагаю товарища Пластунова, — заявил Назарьев.

Все согласились.

— Начнем, товарищи! — скомандовал Пластунов.

На заводском поле уже выстроилась длинная очередь. Как живая река, она огибала остатки каменных столбов, стен, лестниц, железных конструкций и уже говорливо шумела.

На одном конце кирпичного стола запись вели Соколов, Василий Петрович и Назарьев, а на другом — Пластунов и тетя Настя.

Оживленный говорок, взволнованные вздохи, быстро передающиеся по цепи слова, как теплый ветер, порхали над живой людской рекой.

— У кого все сохранено, того, смотрите, хвалят, поздравляют!

— Как хорошо, что у меня все, все сохранилось, товарищи: и трудовая книжка, и почетные мои свидетельства, и квитанции, когда я премиальные получал…

— Ох, беда, а у меня все при пожаре сгорело!

— Ничего, не горюй! Назарьев своих всех знает!

— Ты куда, бабушка? Тебе в такое время положено дома быть.

— А я, милые, не желаю, у меня важный наказ: сына записать… Больной он у меня, а документы его все со мной, сохранные!

— Не мешайте ей, — сейчас и у стариков душа молодеет!

— Дождались праздничка, дорогие граждане!

— Советские граждане, — это, брат, выше всех чинов на свете!

— Девушки, девушки! Вы уже записались?

— Уже, уже!

— Ну, ну, расскажите…

— Слушайте, товарищи, слушайте!

— «Мы, — говорим, — обе фрезеровщицы». А Пластунов говорит: «Фрезеровщицы — это хорошо, а только до того, как фрезера появятся, вам придется и камни таскать и бетон месить».

— Уж само собой разумеется!

— Господи, да все поднимем своими руками!

— Была бы с нами наша власть — и все, милые, пойдем!

— Василий Иваныч, здорово! Записался?

— Все в порядке!..

— То-то сияешь, как именинник!

— Что, брат, именинник… Будто вновь родился!

— Товарищи, не напирайте там сзади! Все дойдем!

Проходили еще и еще пожилые и молодые люди, худые, до времени поседевшие, плохо одетые, но у всех были довольные, радостно-задумчивые лица. Многие громко поздравляли друг друга, обнимались, некоторые женщины даже всплакнули от волнения.

Когда очередь дошла до Игоря Чувилева, он подтянул к столу Тамару Банникову и быстро сказал тете Насте:

— Вот ее… Тамару Банникову очень прошу записать. На заводе еще не работала, специальности не имеет… но мы возьмем ее к себе в бригаду…

— Что ты, что ты! — испуганно прошептала Тамара, но Чувилев строго поднял руку и повторил:

— Мы возьмем ее к себе в бригаду и сделаем из нее специалиста!

— Дело, Игорь! — одобрила тетя Настя и записала Тамару.

— Господи, что ты сделал? — жалобно сказала Тамара, когда оба отошли в сторону. — Что я смогу?..

— С нами ты сможешь все! — веско произнес Чувилев. — Вон там стоят все наши — Соня, Толя, Сергей, Игорь Семенов, Юля Шанина. Идем к ним!

…Когда Ольга Петровна Шанина в ответ на вопрос Соколова назвала свою фамилию, парторг Пластунов, с улыбкой кивнув в ее сторону, сказал:

— Это одна из славных стахановок нашего Лесогорского завода!

— Так, так, уральская слава! — довольно усмехнулся Соколов. — Специальность ваша, товарищ Шанина?

— Электросварщица.

— Ольга Петровна — участница первой на заводе женской бригады, так сказать одна из зачинательниц по освоению этой профессии женщинами, — опять добавил Пластунов.

Соколов уже пристальнее посмотрел на нее:

— А что вы сваривали?

— Корпуса танков.

— Отлично! Технический опыт военных лет и здесь сослужит вам хорошую службу. Верно?

— Да, я буду стараться, — радостно пообещала она, встретясь глазами с его ласковым взглядом.

— Отлично! — повторил полковник, подавая ей руку.

Ольга Петровна ощутила крепкое, горячее рукопожатие и, отойдя, оглянулась на Соколова. Он уже говорил с кем-то другим, но Ольге Петровне показалось, что так, как на нее, он больше ни на кого не смотрел.

«Все сделаю, все, что ему обещала!» — думала она, так и видя перед собой черные, яркие глаза Соколова. «Отлично!» В душе у нее все молодо пело от сознания, что она вместе с ним участвует в одном большом деле. Оно казалось ей необъятным, но совершенно выполнимым, и она была счастлива, что понимала это, — ведь именно за это он похвалил ее!

Холодноватый ветер дул Ольге Петровне в лицо, а щеки ее все пылали, и в груди было легко и тепло, как бывало когда-то давно, в детстве.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

СЕМЕЙСТВО БАННИКОВЫХ

Чувилев, три его приятеля и Юля Шанина пошли к Банниковым. Тамара шагала несколько поодаль, явно стыдясь своего тряпья и жалкого вида.

Все шли с серьезными лицами, будто не замечая удрученной Тамары. Только Юля Шанина, в ужасе раскрывая хорошенькие глазки, временами поглядывала на понурую фигурку Тамары.

«Эх, идет-бредет, будто земля ее не держит! Вот тебе и будущая балерина!» — думал с жалостью и досадой Чувилев.

— Слушай, Тамара, — спокойно обратился он к девушке, ожидая, когда она поровняется с ним, — ваша Садовая улица уже должна быть близко?

— Да вот она, — пискнула Тамара, кивая на фанерную дощечку на шесте, на которой было написано от руки черной краской: «Садовая улица, дом № 1».

— Вообразим, что это дом, — морща нос, пробурчал Сережа и вдруг закашлялся, — Братцы мои, как дымом несет!.. Ф-фу-у!

— Это от нас… от нашего костра, — пояснила Тамара и быстро пошла вперед.

На пустыре, неподалеку от холма, лохматого от чертополоха, горел костер, а в середине его, на двух кирпичах, стоял закопченный котелок, в котором бурлила картошка. Долговязый белобрысый юноша, без шапки, в рваном ватнике, ломал о колено длинную обугленную жердь. У костра, низко согнувшись, будто под непомерной тяжестью, сидела на обрубке женщина в облезлой, когда-то плюшевой шубейке. Надсадно кашляя и плюясь во все стороны, женщина с беспомощным видом ворошила палкой дымно потрескивающий костер.

— Виталий! — жалобно крикнула женщина и, ткнув палкой в костер, громко заплакала. — Ну сделай же что-нибудь… костер еле горит!..

— Сейчас загорится, мама, — хриплым голосом сказал долговязый юноша, наклонился было, чтобы взять с земли топор, и тут увидел всех шестерых. Он неловко выпрямился, кивнул, пробормотал что-то, а его длинное лицо, выпачканное углем, мгновенно покрылось краской.

Высокий Сунцов первый подал ему руку и улыбнулся.

— Ты здорово вырос, Виталий.

— Да я весь грязный, — еще более смутился Виталий, пытаясь спрятать руку, но Сунцов с той же доброй улыбкой сильно и весело пожал его красную, в пупырышках, голую кисть.

Тамара подошла к женщине и сказала громко:

— Мама, вот все и пришли!

— Пришли?! — вскинулась мать и, сдернув с головы шаль, встала и шагнула навстречу.

— Мальчики… мальчики… вот… вот, как мы опять увиделись… — заговорила она тонким, срывающимся голосом. — Вот какие мы стали… погорельцы несчастные… В землянке живем… вон, видите?

И Банникова жилистой рукой указала на лохматый холм, который, как заметили сейчас пришедшие, оказался крышей землянки, — среди сухих стеблей чертополоха торчал, как гнилушка, измятый и ржавый отрезок железной трубы, два тусклые оконца тоскливо глядели на мир.

— Вот какое теперь у нас жилье! Вот! — кричала жалобным голосом Банникова. — Наш папа сам вырыл эту землянку, когда фашисты улицу разбомбили. Вырыли они с Виталием землянку… Наш папа сам стекла раздобыл, вставил, а потом сказал: «Вот и все, мои родные, вот и все, что я могу для вас сделать…» А потом и умер… умер, мой голубчик…

Маленькое, увядшее лицо ее, залитое слезами, судорожно дергалось, мутный взгляд блуждал, как у пьяной.

Банникова подняла к небу костлявые немытые руки, и растрепанная ее голова, бурая от седины, затряслась, как заводная.

— Зачем я живу на свете? Для чего живу, не знаю, — повторяла она, блуждая кругом глазами.

— Позвольте! — вдруг резко произнес Игорь-севастополец. — Если вы жить не желаете, тогда, значит, мы все напрасно пришли сюда!