Демократия. Вашингтон, округ Колумбия. Демократия - Генри Адамс

Это было 26 марта 1975 года.

В среду утром.

Я попробовала позвонить Инез Виктор в Нью-Йорк, но ее уже не было на месте.

Взгляните на это следующим образом.

Представьте себе восход солнца в то утро в среду 1975 года, каким его видел Джек Ловетт.

Из комнаты для операторов в аэропорту Гонолулу. Теплый дождь на взлетной полосе.

Запах авиабензина.

Чартерные рейсы военного назначения — предлог для пребывания Джека Ловетта в комнате операторов аэропорта — «С-130-е», «ДС-8-e», прибывавшие из Сайгона уже на протяжении всей ночи, сгрудились вокруг ангаров обслуживания.

Первый луч света, прорвавшийся над морем и очертивший рельефы двух островов (сперва одного, а затем — ровно девяносто секунд спустя — второго) — двух неясных массивов, видимых на горизонте к юго-востоку только на протяжении этих двух-трех минут ежедневно, когда солнце всходит за ними.

Регулярный рейс из аэропорта Кеннеди через Лос-Анджелес, выполняемый «747-м» компании «Пан-Америкен», — «747-м», возникающим из молочных разводов на небе, касающимся земли точно по расписанию; большие колеса разбрызгивают воду на гудронной полосе, легкое торможение, дрожь при выключении двигателей.

Пять тридцать семь утра.

Наземная команда в тонких желтых куртках.

Трап, подъезжающий к самолету.

Представитель авиакомпании, ожидающий внизу у трапа с зонтиком в руках, декларации в защитном целлофановом пакете и перекинутая через левую руку гирлянда цветов.

Женщина, которую ожидают представитель авиакомпании и Джек Ловетт (предлог, под которым Джек Ловетт находится в комнате операторов аэропорта, и действительная причина его пребывания там различны), выйдет из самолета предпоследней. Эта женщина в том возрасте (слегка за сорок в этом конкретном случае), когда в определенное время дня можно выглядеть очень хорошо (хорошее время для таких женщин — воскресный ленч летом, особенно если они надевают соломенную шляпу, затеняющую глаза, и шелковую блузку, закрывающую локти, а также если они воздержатся от желания выпить после ленча еще один бокал белого вина), а в другое время дня — не так хорошо. Пять тридцать семь утра — не лучшее время дня для этой женщины, готовящейся сойти с «727-го» компании «Пан-Америкен». У нее голые ноги, бледные, несмотря на приятный среди женщин с определенными средствами круглогодичный загар, на ней легкие туфли с завязками, одна из которых развязалась и соскользнула вниз. Ее темные волосы, тщательно причесанные по привычке убирать седую прядь на левом виске, — сухие и тусклые после ночи, проведенной в самолете. Ни следа косметики. Темные очки. Короткая трикотажная юбка с жакетом, под которым хлопчатобумажная кофточка; как только она сходит с самолета во влажную жару дождливого тропического утра, она снимает жакет и наклоняется, чтобы поправить завязку на туфле. Когда представитель компании со своим зонтиком начинает подниматься по трапу, она оглядывается назад, очевидно сконфуженная.

Мужчина сзади нее на трапе, человек, который в списке пассажиров записан как ДИЛЛОН Р. У., наклоняется к ней и что-то тихо и коротко говорит.

Она смотрит вверх, улыбается представителю компании и послушно наклоняется вперед, в то время как тот пытается одновременно прикрыть ее зонтиком и надеть на плечи гирлянду.

Должно быть, он говорит «Алоха-оэ».

Очень мило.

Трагические обстоятельства.

Все, что в силах сделать наша компания и я лично.

Соответствующее обслуживание.

Когда прибудет сенатор.

Очень мило.

В то время как представитель компании говорит с человеком, записанным под именем ДИЛЛОН Р. У., — очевидно, о машинах, багаже, соответствующем обслуживании, когда прибудет сенатор, — женщина стоит немного в стороне, все еще заученно улыбаясь. Она вышла из-под зонтика, и струйки дождя стекают по ее лицу и волосам. Ее пальцы безотчетно вынимают цветы из гирлянды, подносят к лицу, прижимают лепестки к щеке, сплющивая их. Два часа спустя, когда она через стеклянное окно отделения интенсивного ухода на третьем этаже Королевского медицинского центра увидит тело своей сестры Жанет, лежащей без сознания, на ней будет та же короткая трикотажная юбка и венок с расплющенными цветами.

Эта сцена — мой прокаженный у дверей, моя угольная компания «Тропический пояс», моя одинокая фигура на гребне неизменной горы.

Инез Виктор в 5.47 утра 26 марта 1975 года, мнущая цветы венка под дождем на взлетной полосе.

Наблюдающий за ней Джек Ловетт.

«Уведите же ее с этого чертова дождя», — говорит Джек Ловетт, не обращаясь к кому-либо персонально.

ЧАСТЬ 2

В тот раз, когда, как мне показалось, Дуайт Кристиан был особенно очевидно самим собой, он курил длинную гавану и с явным удовлетворением разглядывал пар, поднимавшийся над освещенным плавательным бассейном за домом на Маноа-роуд. Поднимающийся пар и подсветка придавали воде, мрачно пузырящейся у фильтра стока, таинственный отблеск; поскольку воздух в тот вечер был теплым, температура воды, учитывая пар, должна была быть за сто градусов[129]. Помню, я спросила Дуайта Кристиана, каким образом (подразумевая — зачем) ему удается поддерживать в бассейне такую температуру. «Нагреть бассейн — не проблема», — сказал Дуайт Кристиан, как будто я его поздравила с неким достижением. Дело в том, что Дуайт Кристиан был склонен интерпретировать все, что говорили ему женщины, как поздравление. «Хитрость в том, чтобы бассейн охладить».

Мне не приходило в голову, сказала я, что плавательный бассейн может нуждаться в охлаждении.

«Это вам не приходилось жить на побережье Мексиканского залива», — сказал Дуайт Кристиан, раскачиваясь на каблуках. «Там их надо охлаждать; мы разработали технологию в Дхагране. Сделали это самые первые для „Арам-ко“. Эффективно в стоимостном отношении. Использовали ее и там, и в Дубай. Пришлось. Иначе мы ошпарили бы свой персонал».

Что-то мечтательное появилось на мгновение в его взгляде, что-то неожиданно мягкое при воспоминании о Дхагране, Дубай, эффективной технологии для «Арамко», а затем, совершенно внезапно, он издал шипящий горловой звук, очевидно показывавший, как мог быть ошпарен персонал, и засмеялся.

Таков был Дуайт Кристиан.

«Посетили Дуайта и Руфи Кристиан на их благодатном островном форпосте, из наших одноклассников он изменился меньше всех за эти годы и все еще удерживает пальму первенства по гостеприимству», — прочла я недавно в записях выпускников Станфорда (Миллс-колледж, выпуск 33-го года).

В тот раз, когда, как мне показалось, Гарри Виктор был особенно очевидно самим собой, он разыгрывал роль патрона представителей правительств Западной Европы за обеденным столом в Лондоне на Трегунтер-роуд. «Рано или поздно, все они появляются со списками предполагаемых закупок», — говорил он над «риджстаффелем» на тарелках с синим узором в китайском стиле и слабым виски с содовой, который он попивал весь вечер. На этот обед он прибыл не с Инез, а с молодой женщиной, которую он неоднократно представлял как «внучку первого еврея в Верховном суде Соединенных Штатов». Этой молодой женщиной была Фрэнсис Ландау. Фрэнсис Ландау слушала все, что говорил Гарри Виктор, с неослабевающим вниманием, отрывая свой взор лишь для того, чтобы прокомментировать сказанное менее внимательным слушателям; ее слегка искаженное болезнью щитовидной железы лицо заострилось в свете свечей, голос был резким, поставленным, — настойчивое эхо каждого высказывания, какое ей когда-либо довелось слышать.

«Иными словами — то, чего они хотят, — сказала Фрэнсис Ландау, — от Соединенных Штатов».

«А это обычно — ядерное топливо», — сказал Гарри Виктор, взяв десертную ложку и рассматривая маркировку. Казалось, его вдруг стала утомлять столь восторженная интерполяция Фрэнсис Ландау. Он был достаточно восприимчивым человеком, однако ему была присуща тупая самоуверенность, неколебимый эгоцентризм, характерные для многих, кто какое-то время был связан с Вашингтоном. «Прошлой ночью я спал на авианосце в Индийском океане», — несколько раз повторил он перед обедом. Подтекст этого высказывания, вероятно, был тот, что он спал на авианосце, дабы Лондон мог спать спокойно, и я была поражена, до какой степени Индийский океан, авианосец — и даже он сам — мыслятся им как абстракции, бесплотные придатки политики.

«Ядерное топливо, чтобы вогнать в дрожь своих кормильцев», — добавил он, а затем, совершенно необъяснимо для других гостей, он, как бы машинально, прочел несколько строк из стихов Одена, которые в том году он включал во все свои публичные высказывания: «„Нам с читателем известно, внушено со школьных лет: не чините зла другому — зло получите в ответ“. У. X. Оден. Но мне не следовало говорить это вам. — Он сделал паузу. — Это английский поэт».