Демократия. Вашингтон, округ Колумбия. Демократия - Генри Адамс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Вы не понимаете», — сказала Инез.
«Я понимаю, что он мчится по кругу, нацепив шоры, Инез».
Инез помнила:
Джек Ловетт заходит за ними в кафе гостиницы «Боробудур» на следующее утро после того, как в столовую посольства подбросили гранату. У посла, рассказывает он, есть бунгало в Панкэке. В горах. Инез, Жанет и дети должны переждать там. До тех пор, пока ситуация не выкристаллизуется. От Богора всего несколько часов езды, не более, что-то вроде курорта, он их туда довезет.
«База в горах, — сказала Жанет. — Божественно».
«Не называй это место базой в горах, — сказала Фрэнсис Ландау. — „База в горах“ — империалистический термин».
«Оставим политику до того, как туда доберемся», — сказал Джек Ловетт.
«Я не хочу ехать», — сказала Фрэнсис Ландау.
«Всем до заднего места, поедете вы или нет, — сказал Джек Ловетт. — Вы здесь вовсе не то лицо, которому оказывается главное внимание».
«Все же несколько отдает алармизмом», — сказал Гарри Виктор. Он разбивал вареное яйцо. Джек Ловетт подождал, покуда он не выудит из яйца содержимое, и только затем ответил.
«Вы прекрасно выбрали место для семейного отдыха, — сказал тогда Джек Ловетт. — Настоящий Вайкики[134]. Непонятно, отчего сюда еще не пустили чартерные рейсы. Мне также интересно, понимаете ли вы, чего нам будет стоить заполучить обратно ребенка конгрессмена».
Голос Джека Ловетта звучал мягко, и Гарри ответил ему в тон.
«Ах, — сказал Гарри, — конечно же, нет. До тех пор, пока об этом не напишет „Нью-Йорк таймс“».
Инез помнила:
зеленая лужайка вокруг бунгало посла в Панкэке, живая изгородь из гардений.
Поблекший ситец мебельных чехлов в бунгало в Панкэке, английские примулы, заросли бамбука и орхидеи в распадке.
Туманы, окутывавшие Панкэк.
Они с Джеком Ловеттом стояли на зеленой лужайке в Панкэке, и туман просачивался сквозь растрескавшийся цемент пустого плавательного бассейна, через распадок, модный курорт на Гавайях, сквозь заросли бамбука и орхидей, через английские примулы.
Они стояли с Джеком Ловеттом.
Инез помнила это.
Инез помнила также, что единственным убитым при взрыве гранаты в посольской столовой был индонезийский водитель из моторизованного взвода. Эти новости дошли в Панкэк по радио, в то время как Инез и Джек Ловетт сидели в темноте на веранде, ожидая известий, что все успокоилось и можно отвезти детей вниз в Джакарту. Летали светлячки и москиты, вспоминала Инез. В бунгало Джесси и Эдлай пытались поймать сингапурскую телепрограмму, а Жанет пыталась обучить слугу приготовлению пунша из молока кокосового ореха. Телефоны не работали. Радио по большей части трещало от атмосферных разрядов. По сообщениям радио выходило, что остальной индонезийский и американский персонал получил легкие ранения, а территория вокруг посольства была безопасна. Посол дал интервью, в котором выразил убеждение, что бомбардировка посольской столовой явилась единичным инцидентом и не отражала общего настроения в стране. Гарри дал интервью, в котором выразил убеждение, что этот единичный инцидент отражает естественный процесс бурного становления демократии.
Джек Ловетт выключил радио.
Некоторое время слышался только звон москитов.
Рука Джека Ловетта лежала на подлокотнике кресла, и в свете окон бунгало Инез могла видеть у него на запястье тонкие, пронизанные светом волоски. Волоски были ни светлые, ни седые, но светлее кожи Джека Ловетта. «Ты его не понимаешь», — сказала наконец Инез.
«О нет, я его понимаю, — сказал Джек Ловетт. — Он конгрессмен».
Инез ничего не сказала.
Волоски на запястье Джека Ловетта пропускали свет, были почти прозрачные, совершенно бесцветные.
«Это означает, что он радиоактер, — сказал Джек Ловетт. — Гражданское лицо».
Инез слышала, как Жанет говорила со слугой внутри бунгало. «Я сказала — кокосовое молоко, — повторяла Жанет. — Не козье молоко. Мне кажется, вы подумали, что я сказала — козье. Мне кажется, вы меня не поняли».
Инез не пошевелилась.
«Кто эта Фрэнсис?» — спросил Джек Ловетт.
Инез ответила не сразу. Инез давно приняла то, что как-то сказал ей Билли Диллон: женщины, подобные Фрэнсис, — в порядке вещей. Фрэнсис входила в порядок вещей подобно тому, как в этот порядок входили сборщики пожертвований. Иногда такие сборы были крупными — где-нибудь в отеле, а иногда — маленькими — где-нибудь дома; иногда призывы были конкретными, иногда — самыми общими, однако все они были одинаковыми. Всегда происходило мгновенное снижение уровня шума, когда входил Гарри, всегда были молодые люди, которые говорили с Инез ради того, чтобы снискать расположение Гарри, всегда были эти очень хорошенькие женщины того типа, которых влечет жизнь на людях. Всегда была или Фрэнсис Ландау, или Конни Уиллис. Фрэнсис Ландау была богатой, а Конни Уиллис была певицей, но они были совершенно одинаковыми. Они слушали Гарри совершенно одинаково. У них был один и тот же способ отказываться от собственных притязаний ради того, чтобы быть услышанными.
«Это просто средство достижения цели», — говорила Фрэнсис о своих деньгах.
«Две строчки про кока-колу и визг», — говорила Конни о своем пении.
Если бы не Фрэнсис и не Конни, были бы Мередит, или Брук, или Бинки, или Лэйси. Инез подумала, стоит ли объяснять это Джеку Ловетту, и не стала. Она знала о том, что было в порядке вещей в ее жизни, а Джек Ловетт — о том, что в порядке вещей — в его, и ничто из этого не имело ни малейшего отношения к данному моменту на этой веранде. Джек Ловетт взял свой полосатый пиджак и надел его — Инез наблюдала за ним. Ей было слышно, как Жанет говорила Джесси и Эдлаю о козьем молоке в пунше из молока кокосовых орехов.
«Характерные проявления преувеличенной вежливости, присущей этим людям, — говорила Жанет. — Они никогда не признают, что не поняли тебя. Они будут настаивать, что ты неясно выразилась, — все эти „нет-нет, позвольте“».
«Может быть, и так, а может, у него просто нет кокосового молока», — сказал Джек Ловетт.
Ни Фрэнсис, ни Жанет не имели никакого отношения к этому моменту на веранде.
Инез закрыла глаза.
«Нам следовало бы спуститься обратно, — сказала она наконец. — Я думаю, нам следовало бы спуститься обратно».
«Бьюсь об заклад, ты считаешь, что так и „следует“ сделать, — сказал Джек Ловетт. — Не правда ли, Мисс Хорошие Манеры?»
Инез сидела совершенно неподвижно. Через открытую дверь она видела, как Жанет шла к веранде.
Джек Ловетт встал.
«Это у нас все еще есть, — сказал он. — Не правда ли?»
«Есть что?»— спросила вышедшая Жанет.
«Ничего», — сказала Инез.
«Полно этого „ничего“», — сказал Джек Ловетт.
Жанет перевела взгляд с Джека Ловетта на Инез.
Инез подумала, что Жанет сейчас расскажет ей историю про пунш из молока кокосового ореха, но Жанет не стала. «Только посмейте удрать вдвоем и оставить меня в Джакарте с Фрэнсис», — сказала Жанет.
Это был 1969 год, Инез Виктор видела Джека Ловетта еще только дважды, между 1969 и 1975 годами: первый раз на большом приеме в Вашингтоне и второй — на похоронах Сисси Кристиан в Гонолулу. Несколько месяцев после того вечера на веранде бунгало в Панкэке Инез казалось, что ей вообще-то следует оставить Гарри Виктора, хотя бы временно — снять маленькую студию, к примеру, или выдвинуть какую-нибудь туманную причину, чтобы не ехать с ним в Вашингтон, а быть в Амагансетте, когда он был в Нью-Йорке, и какое-то время она так и поступала, но только между избирательными кампаниями.
Конечно же, вы помните, как Инез Виктор участвовала в кампаниях.
Инез Виктор, улыбающаяся у кухонного стола в Манчестере, штат Нью-Гэмпшир, ее рука с вилкой замерла над тарелкой со взбитыми яйцами и тостом.
Инез Виктор, улыбающаяся при открытии городского центра в Мэдисоне, штат Висконсин, ее глаза слезятся на ярком солнце, потому что было решено, что в солнечных очках она выглядит недостаточно симпатично.
Инез Виктор, говорящая по-испански во время уличного фестиваля в восточном Гарлеме. «Buenos dias»[135], — говорила Инез Виктор то тут, то там при подходящем случае. В двадцати восьми штатах и по крайней мере на четырех языках Инез Виктор говорила, что она чрезвычайно счастлива быть здесь в этот день со своим мужем. Io estoy muy contenta a es-tar aqui hoy con mi esposo. В двадцати восьми штатах она говорила обычно по-английски, но для лос-анджелесской «Ла Опиньон» и майамской «Ла Пренса» — по-испански, что тот период, когда они с мужем жили отдельно, для каждого из них сослужил большую службу: они обновили свои отношения, стали более преданны друг другу («Vida nueva»[136],— сказала она для «Ла Опиньон», что было не совсем так, поскольку репортер лишь подыгрывал Инез, проводя интервью на испанском, он попал в струю) и их брак стал крепче, чем когда бы то ни было. «Ох, черт», — сказал Джек Ловетт Инез Виктор в Вахиава 13 марта 1975 года. Жена Гарри Виктора.
