И грех, и смех - Левсет Насурович Дарчев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
следующем году, когда приедешь, зайди ко мне – я
тебя срепетирую по русскому языку, если буду жив:
мне сейчас шестьдесят шесть лет, – сказал дядя Толик, художник из Одессы. – Я знаю: ты поступишь
и станешь хорошим инженером. – Художник протянул руку и маленькую картину Гаджи, который
встал смирно, чтобы обменяться рукопожатиями.
Вторая попытка
Через год Гаджи вновь приехал в Одессу с большой надеждой. Для художника в качестве подарка
от деда он привез несколько бутылок домашнего
вина, но его не оказалось на том месте на набережной. Гаджи с сожалением подумал о его словах «…
если буду жив».
Гаджи, как и в прошлом году, отличился по
физике и математике, получив пятерки, а предстоящий русский внушал сомнения и страх. Через
пять дней он со стесненным сердцем стоял в коридоре института перед вывеской результатов письменных работ по русскому языку. Он нашел свою
фамилию и обомлел: напротив его фамилии как в
прошлом году стояла двойка. Он стиснул зубы и
сжал кулаки. Прощай мечта, не быть мне инженером никогда. «Дед мой прозорливый – из меня ничего не получится», – заключил Гаджи.
За день до отъезда из Одессы он пришел в парк на
набережной и издали увидел силуэт, напоминающий
62
дядю Толика. Он остановился, раздумывая, стоит ли
опять жаловаться на свою судьбу герою войны. Но
его заметили, и дядя Толик тепло поздоровался.
– Ох, мой юный друг. С приездом тебя!
– Спасибо, – Гаджи старался скрыть душевные
переживания и улыбался. – Дед просил передать
вам «большое спасибо» за картину и передал вам
вино, но вас здесь не было. Ребята выпили.
– Спасибо и на этом, – произнес Толик, – я каждый год ложусь в больницу. Я здесь, – он указал на
левую ногу, – несу живую память о войне – пулю. В
госпитале меня лечили от более серьезного ранения,
а хирург на это махнул рукой, сказав «потом». А потом я привык и не хочу трогать. – Он улыбался. – Ты
лучше расскажи, как дела. Пустили тебя в село?
– Хорошо, – проговорил Гаджи. – Дед пустил,
но сказал, что я пустое место и из меня ничего не
получится.
– Опять провалился?
– Да, – посерьезнев, выдал Гаджи и отвел взгляд
в сторону моря.
Толик застыл, как будто это была его личная
неудача.
– Да, плохи дела, сынок, – он опустил голову. –
А куда ты поступал?
– В технологический институт.
Толик моргнул глазами и расправил плечи:
– А почему ты раньше не сказал об этом?
Гаджи пришел в замешательство.
– А что, это меняет дело?
– Конечно, это меняет дело, мой юный друг, –
уже с улыбкой и уверенностью произнес Толик, – там
ректором работает мой однополчанин, Николай Заруба. Ха-ха-ха. Наверное, что-то можно сделать.
Заручусь за тебя что ли. Вообще, поехали.
У Гаджи появился луч надежды. Через час он
сидел в кабинете ректора, с трепетом наблюдая,
как совершенно чужие люди решали его судьбу.
63
Ректор такого же возраста, что и Толик, еле
вмещался в кресло из-за больших размеров, кончик
галстука лежал на столе. Он вначале обрадовался
визиту однополчанина, но когда узнал о причине
визита, лицо изменилось.
– Толик, ты меня толкаешь на преступление, –
возмущался ректор. – Человек получил двойку на
экзамене, и ты просишь, чтобы я его принял.
Толик помотал головой.
– Но он же твои профильные экзамены сдал на
«пять», – не унимался Толик. – Выучить русский
язык у него будет возможность. Еще, ты почему не
учитываешь, что для него русский язык все равно,
что иностранный. Хочу спросить тебя: а ты знаешь
хотя бы одно слово по-лезгински? Нет. А хочешь,
чтобы этот молодой человек знал русский язык наравне с русскими. Это ненормально. Я пожалуюсь
на тебя, если ты его не примешь.
Гаджи молча сидел, пялясь то на одного, то на
другого и слушая перепалку двух друзей из-за него.
– Это не я придумал, Толик, – как мог отстаивал свою точку зрения ректор. – Есть правила и
законы.
– Кроме твоих правил, есть еще человеческие
правила, Николай Петрович, – продолжал убеждать Толик. – Человек приехал за тысячи километров, чтобы учиться и стать достойным гражданином своей страны, республики, а ты мне в зубы про
какие-то правила. Я не сомневаюсь, что он станет
твоим лучшим студентом.
– Не могу, – ответил ректор. – Не мо-гу.
Толик с минуту молчал, постепенно меняя выражение лица на суровое. Он повысил голос:
– А я мог защитить тебя от вражеских пуль
грудью, товарищ командир, – он постучал ребром
кулака по столу. В нем просыпалась сила воина,
которой он пока не пользовался. – До сих пор несу
память о тебе в ноге, – он поднял ногу и сдвинул
64
края брюк. На мышце ноги был виден изрезанный
шрамами комок с синим оттенком. – Эта пуля –
одна из тех, что попали в меня, когда грудью защищал тебя, товарищ командир, а ты. – Он встал. –
Пошли, Гаджи, – срывающим голосом проговорил
он. – Извини, братец, я не смог помочь тебе, хотя
обещал.
Случайно появившаяся надежда Гаджи не успела укрепиться в сознании и умерла. Они не успели
дойти до дверей, как сзади услышали голос ректора:
– Подождите!
Гости остановились и одновременно повернули
головы назад. Ректор нажимал на кнопку в столе,
чтобы вызвать секретаршу.
– Кто он тебе? – спросил ректор, все еще колеблясь с решением.
Толик сократил расстояние, приближаясь к столу. Прежде чем ответить, он сделал такой вздох и
движение руками, что ректор понял – могут прозвучать слова более глубокого гражданского смысла и воинского пафоса, и он поторопился:
– Как ваша фамилия, юноша?
– Джабраилов, – быстро ответил Гаджи, вновь
обретая оптимизм.
Через минуту молодая женщина подала ректору экзаменационную работу Гаджи. В кабинете
стояла гробовая тишина. Толик уже не сомневался в том, что у них получится и подмигнул Гаджи.
Ректор взял карандаш со стола и сделал несколько
росчерков, затем поднял взгляд на председателя
экзаменационной комиссии.
– Вы проверяли, Нина Васильевна?
– Да, – тихим
