Переводчик - Аркан Карив

Никого это уже не волновало. После третьей кофейной чашки брэнди Эйнштейн почувствовал, что достаточно заправлен горючим для беспосадочного перелета к новым философским далям. Он вырулил на взлетную полосу и поставил турбину на разогрев.

"А по-моему, жизнь удалась! И главное, что меня дико прикалывывает - в лучших традициях Голливуда!"

Юппи сказал: "Ага, Голливуд. Казахфильм сраный!"

Эйнштейну не понравилось. У него был праздник. Он полез на Юппи с тисканьем и щекотаньем, приговаривая: "Ах, ты мой маленький окопный крысеныш!" Юппи молча сопел и отбивался, потом высвободился, вскочил, заорал на Эйнштейна, что он мудак, и выбежал из палатки.

- Юппи, ласточка моя! Вернись, я все прощу!.. А че это он, а? Слушай, ну так нельзя... Ну он просто не мужик!

Я спросил:

- Альбертик, объясни мне, пожалуйста, я очень давно мечтаю узнать, а что такое мужик?

- Мужик? - Эйнштейн цапнул с колченогого стула стоявшие на нем кофейные чашечки и аккуратно перенес их на раскладушку. Затем он гусарским жестом смел со стула служившую пепельницей консервную банку. А она была уже заполнена доверху. Затем Эйнштейн уселся верхом на стул. - Мужик?.. Это... - засосать стакан вина!.. разорвать на себе рубаху!.. вперить в кого-нибудь глаз!..

Я сказал: "Вообще, похоже, конечно..." Мы решили, что пришло время отправляться на поиски Юппи. Как только мы вышли из палатки, мои худшие опасения немедленно подтвердились.

Юппи лежал на земле. Глаза открыты, но выражение лица очень отрешенное. Ясно было, что это конец, что нам его никогда не поднять. Единственно, что утешало, так это то, что на земле, а не в снегу. Стоять над ним, когда он, ударившись в обидки, вот так укладывается в снег, стоять и нудить: "...ну, пожалуйста, ну я тебя очень прошу, ну будь человеком, слушай, ну кончай, ну, правда, что за дела, ну, вставай, вставай, я тебе говорю, поднимайся, слушай, сука, я тебя просто убью сейчас здесь..." - стоять и нудить так над Юппи, когда он в снегу, очень утомительно и холодно. Главное, он, гад, умеет часами лежать с рожей, как у святого Себастьяна. И бросить этого подонка совесть не позволяет.

Музей русской жизни блеснул вчера всей своей экспозицией, включая запасники. Я, например, блевал. На разрыв аорты, с кошачьей головой во рту. Возле забора, предпочитая свежий воздух. Жалко, балкона не было. В Москве у нас был балкон. Я страшно кричал. Друзьям моим это не в диковинку, мой крик раненого верблюда им даже в развлечение. Но неподготовленный контингент гарнизона был скандализирован. Офицер Цахи пообещал, что нажалуется на нас Заху. Юппи хихикал и пытался обнять кипастого Цахи за талию. А Эйнштейн совал ему в нос Библию и спрашивал: "Нет, брат, ты мне покажи, где есть такая заповедь - не пей!?"

Короче, чудно время провели.

Меня начало пробирать похмельем и холодом - ночью здесь поднимается сильный ветер. Пришлось принять меры. Я снял с крюков и закрыл все окна на башне, скрутил косяк, пыхнул, сделал изрядный глоток брэнди, надел наушники и отловил ночную музыкальную программу. Точка сборки сместилась в нужную сторону. Дети! Будьте осторожны в выборе наркотиков!

Потусторонним хрипловатым голосом принцесса Ноктюрн дискутировала сама с собой на очень актуальную тему "Что лучше: лето или зима?" Сначала она склонялась к лету, но потом выдвинула веские аргументы в пользу зимы: "Я бегу за автобусом и - не потею; иду с друзьями по Дизенгофу и - не потею; ложусь с любимым в постель и - не потею...а теперь - музыка!"

Когда я буду лежать в гробу, не надо Шопена. Врубите песню "Telegraph road" группы "Dire straits" из альбома "Love over gold", и, клянусь вам, или я встану из гроба, или вообще случится конфуз. Потому, что эта песня была самой длинной - 14 минут 15 секунд - на той единственной пластинке, которая составляла мою фонотеку эпохи Жидоприемника. Эта песня, а не тонкие фанерные стены, отделяла меня от остального мира и оставляла наедине с одной женщиной. Разной, но одной.

Конфуз случился со мной прямо сейчас, при жизни: я разрыдался.

Вообще-то, мальчики не плачут. Это одно из тех незыблимых, как гранит, убеждений, которые с детства впились в мое сознание и до сих пор прочно сидят в нем, хотя были уже тысячу раз опровергнуты опытом. Я твердо знаю, что мальчики не плачут, что девочки гладят и стирают, что взрослые не врут, что есть надо с хлебом, что интеллигентные люди не пользуются закладками, а запоминают страницу, и что, если ты домогаешься женщины, то надо взять ее руку, положить на свой член, и отказать тогда будет просто выше ее сил. Музыка играла.

Слезы невольные и сладкие текли. Академик Павлов строго наблюдал сквозь пенсне. Взгляните, коллега. Презабавный феномен: слезы. А ведь раньше была слюна!

День четвертый (продолжение)

Я скрутил еще косяк и стал искать, из чего бы сделать фильтр. Порылся в сумке, напоролся на Библию. Вторая страница была из довольно плотной бумаги. На ней сиял дарственный автограф идеальным почерком идеального гражданина: "Так держать! Желаю успеха!" Подпись: "ротный командир 930-го пехотного резервистского батальона капитан Шмуэль Зах". Я вырвал аккуратную полоску, свернул ее в трубочку, вытащил зубами ватную набивку и вставил картонную спираль. Снаряд с напутствием старика Заха кому хочешь снесет башню. Махмуд, поджигай! Желаю успеха!

Мирный запах синайской травы воскурился над израильским фортом.

Раз уж Библия в наших руках, посмотрим, что пишут.

Когда пяти лет я учился читать, то сначала выучил наизусть целую страницу в книге "Буратино". Я умел читать только ее. Куда ни приду, сразу раскрываю своего "Буратино" на любимой странице и прилежно читаю. В Библии у меня тоже есть страничка. Я нахожу ее без помощи закладки.

Ну что за хомэр мне попался привередливый! Маньеризм в башке. Балаган в душе. Чернокнижье в башне на вышке. Я смотрю в Библию и вижу. Я вижу! Я а'шкара вижу!

Я вижу (интерактивная телега)

Поэзия... ее ищут везде. А находят... в траве...

Борис Пастернак.

...Метет-метет по всей земле, во все пределы. Метет всю ночь. Утром, увязая в снегу, техник-смотритель Вера Павловна бежит изменившимся лицом к Жидоприемнику. Проносится по комнатам. Распахивает двери. "Мальчики! Мальчики! Вставайте! Беда!" Не снимая пальто, она ставит чайник на плиту; моет под краном в холодной воде (горячей нет у нас) граненые стаканы. Три недовольные призрачные тени расходятся по трем сортирам. Вера Павловна разливает по стаканам чай. "Ой, мальчики! Не знаю, как вы и управитесь. На полметра нанесло... Ну вы уж потихоньку как-нибудь..."

Первобытные утренние люди с трудом движутся по снежной целине. Они еще несут в себе тепло простыней, запах зубной пасты и шкворчащей яичницы. Это утро - заря человечества.

Мой участок - крестный путь человечества. Особенно для стариков и детей. Злая прохожая бабка скачет в темноте по сугробам: "Безобразие! Набрали тут лимиты всякой! Работать не хотят!"

Простите, люди добрые, я немного проспал. Сейчас, докурю только, подышу на замерзшие руки и расчищу вам путь. Вот уже начинаю.

Никто не сравнится в упорстве с увлеченным работой дворником-тельцом. Светает. Веселеет.

Жирная черная "волга" шуршит вдоль моего участка. Если видишь номер МОС, брось гранату - едет босс! Я припадаю на одно колено и выставляю лопату черенком вперед. Тра-та-та-та-та-та-та! Получите, гады, от народного мстителя! "Волга" истерически останавливается как от прямого попадания. Задние дверцы распахиваются. Два искусствоведа в черных штатских пальто бегут ко мне деловитой рысцой по расчищенному мною же тротуару. "Ребята, да вы чего! Да я пошутил! Да дворник я!" Все происходит мгновенно.

Я сижу в снегу, прислонившись спиной к стене вверенного мне дома, и плюю красным на белое. Еще мне дали поддых. Разогретому работой мне не холодно в снегу. Даже приятно. Я вытаскиваю из кармана телогрейки пачку "Астры", закуриваю. Теперь, в кабинетной практически тиши сугроба, сердце мое начинает трепыхаться обидой и злостью. О, как я ненавижу советскую власть!

Желтые полуботинки входят в кадр. Голос свыше сочувственно интересуется:

Еврей?

После всего пережитого я такой крутой, я такой Ван-Дам, что даже головы не подниму. Только улыбнусь разбитыми губами:

- Нет, блядь, техасский рейнджер!

Обладатель желтой обуви шелестит у себя наверху бумагами. Мне на колени опускается листок в клеточку с номером телефона. "Вам необходимо учить иврит, молодой человек. Позвоните, спросите Леву. Желаю успеха". И все. Уходит.

Я так и не взглянул наверх. Но не жалею, я ни о чем не жалею. Зачем смотреть судьбе в глаза. Лучше смотреть ей в ноги.

Есть дни, они проносятся как бег оленей. А есть такие, что длятся дольше века, много жизни умещают в себе.

В тот день в булочную рядом с нашим домом завезли рогалики по пять копеек. Я взял на тридцать копеек шесть штук и был счастлив удачей. О, моя бедная юность!

С набитым рогаликом ртом, теряя в движении тапок, хитроумный Эйнштейн колобродит по кухне. "Гляди! Может, конечно, подстава. Но вряд ли. Как говорил мой великий тезка, Господь Бог изощрен, но не злонамерен. Да и сам посуди: На фига?!" - "Что на фига?" - "На фига ты им нужен, гэбэшникам?.. Нет, стоит сходить. Точно: пошли! Поучим ядрит. Йоффе, ты с нами? Может быть, кстати, баб каких новых засмотрим. Еврейских, правда, но тоже..."