Дочь генерала - Нельсон Демилль

Вероятно, я читал на этом фото свои собственные эротические фантазии, но умники из рекламной службы, которые придумали эту картинку, знали, что будет происходить в моем грязном воображении.

Кивнув на щит, я спросил у Синтии:

— Что ты об этом думаешь?

Она пожала плечами:

— Нормальное объявление.

— Не улавливаешь скрытой сексуальной идеи?

— Не улавливаю. В чем это конкретно выражается?

— Конкретно ни в чем. Это действует на подсознание.

— Попробуй описать.

Я чувствовал, что меня вот-вот поймают на крючок.

— Женщина с автоматом. У автомата ствол. Ствол как бы заменяет пенис. Карта и часы указывают на подспудное желание полового акта, но на ее собственных условиях — то есть там и тогда, где и когда ей захочется. По радиотелефону она ведет переговоры с мужчиной, сообщает свои координаты, говорит, что дает ему пятнадцать минут на то, чтобы он отыскал ее.

Синтия посмотрела на свои часы, сказала:

— Я думаю, нам пора двигать.

— Пора.

Мы начали подниматься по лестнице, но тут я непроизвольно оглянулся и сказал:

— Мне кажется, мы что-то пропустили.

Мы не сговариваясь кинулись к панели, единственному месту в подвале, где не виднелась бетонная стена фундамента. Я постучал по ней, нажал плечом, но она не поддавалась, так как была прибита к массивной раме. На верстаке я нашел шило и сунул его в свободное отверстие в панели. Через пару дюймов шило наткнулось на что-то твердое.

Я нажал посильнее, и оно пошло легко, видно, через что-то мягкое.

— Смотри, стена-то ложная. Никакой перегородки нет.

Синтия ничего не ответила. Она стояла перед вербовочным щитом. Потом подсунула под его раму пальцы и рванула на себя. Щит повернулся на невидимых петлях, открыв нам темное помещение. Мы стояли с Синтией рядом, освещаемые сзади мертвенно-белым светом флуоресцентных ламп.

Прошло несколько секунд. Нас не изрешетил град пуль. Мои глаза привыкли к темноте, и я различил в комнате кое-какие предметы, очевидно мебель. Потом увидел светящийся циферблат часов. Я прикинул: комната была футов пятнадцать в ширину и сорок — пятьдесят в длину, то есть тянулась от фасада коттеджа до задней стены.

Я отдал Синтии ее пистолет и стал шарить по стене, пытаясь нащупать выключатель.

— Так вот где Кемпбеллы держат, вероятно, свою свихнувшуюся доченьку, — сказал я.

Щелкнул выключатель, и комнату осветила настольная лампа. Краем глаза я видел, что Синтия изготовилась к стрельбе, и осторожно шагнул вперед. Встав на колени, я заглянул под кровать — ничего. Потом обошел комнату, открыл шкаф, затем небольшую ванную.

Мы с Синтией стояли молча, глядя друг на друга, затем, словно опомнившись, я сказал:

— Ну, вот оно.

В самом деле, это было «оно»: двуспальная кровать, тумбочка с зажженной лампой, комод, длинный стол, на котором стояли стереосистема, телевизор и видеокамера на треножнике для домашнего кино. Пол был устлан белым мягким дорогим ковром, правда, не таким чистым, как наверху. Стены были обшиты светлыми деревянными панелями. По левую руку стояла каталка на колесах, какие бывают в больницах, очевидно, для массажа или еще для чего-нибудь. Над кроватью на потолке было зеркало, а в раскрытом шкафу виднелись прозрачные кружевные предметы женского туалета, от которых бросило бы в краску продавца секс-шопа. Там же висели чистенький, опрятный фартук медсестры, который Энн вряд ли надевала для работы в больнице, черная кожаная юбка и такой же жилет, чересчур броское и бесстыдное платье с багровыми блестками, а также стандартная повседневная форма наподобие той, в которой Кемпбелл была на том дежурстве.

Синтия, мисс Недотрога, огорченно оглядывала комнату, словно Энн Кемпбелл посмертно обманула ее ожидания.

— Господи Иисусе! — воскликнула она.

— Обстоятельства ее смерти, — сказал я, — конечно же, связаны с образом жизни, но не будем делать поспешных выводов.

Ванная комната тоже была не такая чистая, как две другие, и в аптечке лежали презервативы, предохранительные тампоны, противосеменные мази... Такое количество противозачаточных средств могло бы вызвать резкое падение кривой рождаемости на Индийском субконтиненте.

— Разве женщины не пользуются каким-нибудь одним способом? — растерянно спросил я.

— Все зависит от настроения.

— Понятно.

Помимо контрацептивов в аптечном шкафчике были еще полоскания, разноцветные зубные щетки, зубная паста и шесть клизм. Никогда не думал, что у человека, питающегося молодыми побегами фасоли, могут возникать проблемы с пищеварением.

— О Боже, — сказал я, беря большую бутыль со спринцовкой, от которой несло земляникой — не самый любимый мой запах.

Синтия вышла, а я заглянул в ванну. Ее явно не вымыли, махровая мочалка была еще влажная. Интересно. Потом я направился в спальню, где Синтия изучала содержимое ящика ночного столика: мазь, вазелин, руководства по технике секса, обычный вибратор и резиновый муляж полового члена героических размеров.

К ложной стене, разделявшей комнату и собственно подвал, на высоте человеческого роста была прикреплена пара кожаных наручников, а на полу валялись кожаный ремень, березовый прут и страусовое перо, вряд ли попавшее сюда случайно. У меня моментально и непроизвольно разыгралось воображение, и кровь прилила к щекам.

— Любопытно знать, — промычал я, — зачем все это.

Синтия молчала, ее взгляд был устремлен на наручники.

Я откинул одеяло, на кровати простыни были помяты.

Волосков из паховой области и с груди, пятен спермы и других следов человеческой деятельности хватит, чтобы загрузить лабораторию на целую неделю.

Я заметил, что Синтия тоже смотрит на постель, и старался угадать, о чем она думает. Так и подмывало сказать: «Я же тебе говорил...» — но я сдержался: в глубине души надеялся, что мы ничего не найдем, потому, как я уже упомянул, я начал питать слабость к Энн Кемпбелл. Кроме того, я не люблю судить людей за их сексуальные пристрастия и поведение, но на свете немало тех, кто скор на такой суд.

— Знаешь, все-таки хорошо, что она не была бесполым существом, — сказал я. — А то армия сделала из нее вербовочного гермафродита.

Синтия взглянула на меня и слегка кивнула.

— Психиатру пришлось бы поломать голову, чтобы разобраться с ней. У нее явное раздвоение личности... Хотя, если вдуматься, у каждого из нас есть другая жизнь, а то и не одна. Правда, не каждый выделяет отдельную комнату для своего второго "я"... Впрочем, она и сама отчасти психиатр.

На очереди у нас был телевизор. Я вставил в плейер первую попавшуюся кассету. Экран засветился, и на нем появилось изображение Энн Кемпбелл. Она стояла в этой самой комнате в платье с багровыми блестками и в туфлях на высоких каблуках. За кадром послышалась мелодия «Стриптизерша», и Кемпбелл начала медленно раздеваться. «Ты что делаешь на обедах у генерала?» — спросил голос, принадлежащий человеку с камерой.

Энн Кемпбелл обольстительно улыбнулась в объектив и качнула бедрами. Теперь она была только в трусиках и красивом французском лифчике. Энн уже потянулась к застежке, но я нагнулся и выключил плейер, чувствуя, что, как человек целомудренный, поступаю правильно.

Я просмотрел другие кассеты. На каждой была сделанная вручную лаконичная выразительная надпись типа: «Траханье с Дж.», «Стрип для Б.», «Гинеколог, осмотр. Р.», «Анальный секс с Дж. С».

— Хватит, насмотрелись этой мерзости, — сказала Синтия.

— Погоди немного.

Я выдвинул верхний ящик комода и увидел стопку фотографий, сделанных «Поляроидом». Наконец-то увижу ее мужчин, подумал я, и стал перебирать карточки. Но мужчин не было, на фотографиях только Кемпбелл во всевозможных позах — от артистических до гинекологических.

— А где же мужики? — спросила Синтия.

— По эту сторону объектива.

— Но ведь должен же быть...

И тут в другой пачке я наткнулся на снимок хорошо сложенного голого мужчины с ремнем в руке, но на голове у него был надет черный кожаный капюшон с прорезями для глаз. Потом еще снимок — мужчина на Энн, — сделанный с задержкой времени или третьим лицом. На следующем — еще один голый тип, распластанный лицом к стене приделанными к ней наручниками. Все мужчины — а я насчитал дюжину фигур — были сфотографированы либо со спины, либо с капюшонами на голове. Очевидно, им не хотелось оставлять здесь свои физиономии и иметь у себя прелестное личико Энн Кемпбелл. Люди вообще осторожны с фотографиями такого рода, а когда им есть что терять — осторожны вдвойне. Любовь и доверие — замечательные вещи, но у меня складывалось впечатление, что в данном случае ничего, кроме похоти, не было. Просто случайные знакомцы по известной поговорке: «Как, ты говоришь, тебя зовут?» Я хочу сказать, что если у Энн Кемпбелл был настоящий друг, которого она любила, она ни за что не привела бы его сюда.