Игорь Грабарь. Жизнь и творчество - Елизавета Владимировна Ефремова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Картина «Сентябрьский снег» стала этапной в творчестве живописца. Выстраивая тонко нюансированный колорит, он впервые использовал метод разложения сложного тона на чистые цвета и добился их необыкновенной уравновешенности. Показанная в 1903 году на первой выставке «Союза русских художников» в Москве, она имела большой успех и еще до открытия выставки была приобретена известным московским коллекционером, фабрикантом Владимиром Осиповичем Гиршманом, владевшим исключительным по представительности собранием русского искусства. После национализации художественных коллекций произведения Н. И. Аргунова, А. Е. Архипова, К. А. Коровина, В. А. Серова, А. Н. Бенуа, В. Э. Борисова-Мусатова, М. А. Врубеля и многих других известных художников, принадлежащие Гиршману, поступили в Третьяковскую галерею. Среди них есть и изумительный по психологической характеристике портрет Владимира Осиповича, написанный Серовым перед смертью в 1911 году. Художник изобразил его стоящим в конторе в строгом темном костюме с ослепительно белым воротничком и с золотой цепочкой на груди, убедительно передав темпераментность и энергичную деловитость московского фабриканта. Среди других пейзажей Грабаря, экспонировавшихся на выставке, своей эмоциональной насыщенностью и лирической интонацией выделялась картина «Зимний вечер» (1903). Тонкие градации светлого и темного, согласованное распределение различных по яркости оттенков цвета убедительно передают атмосферу тихого зимнего вечера и мягко скользящий по сугробам и деревьям свет последних лучей заходящего солнца. На примере этих пейзажей мы можем наблюдать, как неуклонно менялась манера художника. Опираясь на свои натурные наблюдения и на выводы, сделанные в результате изучения искусства импрессионистов и постимперессионистов, художник совершил переход к живописи чистыми цветами – дивизионизму.
Глава IV
Искусство – единственное подлинное содержание жизни
В 1900-е годы Игорь Эммануилович Грабарь становится заметной фигурой в художественной жизни Москвы и Санкт-Петербурга. На этот период продолжительностью всего в несколько лет приходится расцвет его таланта и живописного мастерства. Поиски приемов выражения и образной выразительности продолжаются, но уже первые значительные полотна художника, созданные после возвращения из Мюнхена, в которых со всей отчетливостью проявились лирическая интонация и богатство красочной разработки, составили Грабарю славу русского импрессиониста. При этом все устремления художника направлены не на формальное догматическое следование уже открытой и разработанной до него французскими мастерами живописной системы, а на ее творческое осмысление, принятие и дальнейшее развитие. Органично влившись в русло европейского импрессионизма, Грабарь пытался через постижение глубинных основ их живописной системы обогатить свой изобразительный язык новыми элементами образности. Зимой 1904 года на выставке «Союза русских художников» Грабарь познакомился с пейзажистом Николаем Васильевичем Мещериным – сыном богатого московского купца, основателя Даниловской мануфактуры. Николай Васильевич пригласил его погостить в свое имение Дугино, расположенное недалеко от Москвы. Прогуливаясь по окрестностям в поисках интересного мотива для изображения, художник надолго остановился на высоком берегу реки Пахры, густо поросшей ивами и старыми ветлами. Он никак не мог налюбоваться бескрайними русскими просторами с далеко простирающимися холмами, пашнями и голубеющей вдали кромкой леса. Красота этих мест покорила сердце художника, и он без устали вдохновенно писал на открытом воздухе один этюд за другим. Время пролетело быстро, пора было уезжать, но с этих пор он стал часто и в любое время года наведываться в Дугино, чтобы поработать на пленэре.
Однажды в начале зимы недалеко от помещичьей усадьбы, в деревне Шестово, внимание Грабаря привлекла высокая стройная береза, одиноко стоящая среди ветхих крестьянских построек. Увлеченный мотивом художник с воодушевлением начал писать этюд, в котором пытался передать тихое очарование безветренного и достаточно теплого, но пасмурного зимнего дня, когда солнце скрыто за облаками и все вокруг окутано серебристо-серым маревом. Используя тончайшие сочетания близких по цвету тонов, Грабарь с огромным вдохновением писал светлое январское небо и на его фоне свое самое любимое дерево, которым не уставал восторгаться всю жизнь – утонувшую в глубоком пушистом снегу белоствольную красавицу-березу со свисающими до земли ветвями. Пейзаж, который художник назвал «Белая зима. Грачиные гнезда» (1904), понравился Валентину Александровичу Серову, который, как вспоминал впоследствии художник, внимательно и долго разглядывая живопись полотна, произнес:
«Трудная задача, а вышла у Вас. Зима – действительно белая, а белил не чувствуешь»[51].
Молодому художнику удалось добиться такого впечатления благодаря использованию особых приемов письма, характерных для дивизионистского метода разделения тонов. Он наносил чистые цвета отдельными плотными динамичными мазками на холст, создав тем самым особую светозарную монохромную живопись, передающую тонкие градации «белого на белом».
Грабарь в полной мере оценил преимущества такого способа изображения и на практике убедился, что по яркости и интенсивности живописи эта картина превосходит написанные им ранее. Он все ближе подходил к разработке своей индивидуальной манеры, определенной им как «умеренный дивизионизм»: колорит становился все светлее, а небольшие мазки все более динамичными. Найденные выразительные средства изображения осознавались художником как единственно возможные для верной передачи природы во всей ее трепетности и изменчивости. Он был убежден, что только средствами пленэрной живописи можно наиболее полно и убедительно воспроизвести эту реальную, постоянно меняющуюся жизнь природы, передать ее красочное богатство. И свой шедевр – картину-пейзаж «Февральская лазурь» (1904) – Грабарь создал не в мастерской, а на природе, стойко перенося зимний холод и все неудобства, связанные с работой зимой на открытом воздухе. Это был настоящий художнический подвиг, сопряженный с наивысшим напряжением духовных и физических сил. Грабарь вспоминал:
«Настали чудесные солнечные февральские дни. Утром, как всегда, я вышел побродить вокруг усадьбы и понаблюдать. В природе творилось нечто необычное, казалось, что она праздновала какой-то небывалый праздник, – праздник лазоревого неба, жемчужных берез, коралловых веток и сапфировых теней на сиреневом снегу. Я стоял около дивного экземпляра березы, редкостного по ритмическому строению ветвей. Заглядевшись на нее, я уронил палку и нагнулся, чтобы ее поднять. Когда я взглянул на верхушку березы снизу, с поверхности снега, я обомлел от открывшегося передо мною зрелища фантастической красоты: какие-то перезвоны и перекликания всех цветов радуги, объединенных голубой эмалью неба. “Если бы хоть десятую долю этой красоты передать, то и то это будет бесподобно”, – подумал я. <…> Февраль стоял изумительный. Ночью подмораживало, и снег не сдавал. Солнце светило ежедневно, и мне посчастливилось писать подряд без перерыва и перемены погоды около двух с лишним недель, пока я не кончил картину целиком на натуре»[52].
Изысканная живопись «Февральской лазури» с разобранной на небольшие
