Любовь? Пожалуйста!:))) (сборник) - Владимир Колотенко

Я слышу недовольный голос Семена, властно-требовательный, жаждущий подчинения. Разве Семен такой уж властолюбец? Конь и не думает сдаваться. Не тут-то было! Упорствует, фыркает, бьет копытом. У него тоже есть свой характер, он не какой-то там послушный раб. Может быть, конь чует меня и я являюсь причиной его беспокойства? Вот он снова косит свой большой лиловый глаз в мою сторону, а Семен поворачивает голову. Я обнаружен? Солнце слепит Семену глаза, он щурится и делает козырек из ладони. Я обнаружен. Распознав меня, Семен тотчас теряет ко мне всякий интерес, и ничего не остается, как выйти из укрытия.

– Здравствуйте, Семен.

Семен похлопывает коня по крупу.

– Какого черта! Что-нибудь нужно?

Он произносит это не повышая голоса, не поворачивая головы в мою сторону. Хорошо же меня встречают, думаю я, и подхожу ближе.

– Терпеть не могу шпионских штучек. Какого дьявола вы следите за мной, вынюхиваете, топчетесь за углом?..

Семен резко дергает поводья, и конь вздымается на дыбы.

– Тихо, Сатир, спокойно…

Страх одолевает меня: вот Семен даст сейчас волю поводьям, подхлестнет своего Сатира, что тогда? Я отступаю за угол и стою в нерешительности. Поза мокнущего под дождем. Какое яркое недружелюбие хозяина! Семен успокаивает коня, похлопывая его по шее, наклоняется и что-то шепчет Сатиру на ухо, нежно гладя морду, теребя ухо.

– Идите в дом, – негромко произносит он, не глядя на меня, – я скоро приду.

В дом я не иду, усаживаюсь на скамейку у стены и наблюдаю за Семеном, который все еще сидит, наклонившись вперед, и, кажется, уговаривает коня успокоиться. Затем, похлопывая по шее, легонько бьет голенищем сапога по боку, мол, вперед, и строптивый Сатир послушно идет. Сначала рысью, затем галопом по большому кругу. Бородатый Семен больше похож на цыгана, но впечатление это рассеивается, как только лошадь переходит на шаг. Понимаешь, что так сидеть в седле может только тот, кто учился верховой езде. На Семене зеленое галифе и белая косоворотка, так оттеняющая черную голову.

Ну что ж, я рад видеть Семена еще и в роли наездника. Где теперь увидишь такое – укрощение строптивого Сатира? За всю свою жизнь я ни разу не сидел в седле. И вряд ли уже взберусь на лошадь. Да и к чему мне это? Меня очень забавляет то, что Семен, как ребенок, напускает на себя важный вид, гордясь такой красивой, большой, сильной, живой игрушкой – пегим Сатиром. Эта гордость видна и во взгляде, и в том, как он держит голову, и в его понуканиях густым басом, и даже в проявлении недовольства.

Вообще мы только и занимаемся тем, что стараемся выставить напоказ свое превосходство, обладание какой-то редкостью, скажем, маркой, ружьем или фокстерьером. Мы просто больны, когда кто-то не завидует нам, и прилагаем всяческие усилия, чтобы преодолеть очередную ступеньку на лестнице успеха. Мы делаем деньги, чтобы приобрести что-то такое, такое… Нам нужно произвести впечатление, быть первым, вызывать восхищение и завистливые взгляды людей, которые нам совсем не симпатичны. Не симпатичны?! Да мы их просто презираем. Но как мы нуждаемся в этом презрении! Нам нужно быть гениями, наполеонами, вождями… Какое убожество! Ведь рано или поздно приходит прозрение, мы становимся мудрыми, щедрыми и всю зарплату тратим на цветы…

Но разве Семен такой уж честолюбец? Ведь это я приписываю ему свои качества. Не припоминаю случая, чтобы он позволил себе хоть раз обнаружить свое превосходство. Даже разного рода поучения насчет писательства не были для меня назидательными. Он скорее советовался, чем учил. Бог мой! Как он легко спрыгивает с коня. Какой же он хромой? Вот он сейчас возьмет Сатира под уздцы и пойдет крепким шагом…

Не пойдет! Хромые не ходят крепким шагом.

Почему я так рад этому? Я бесконечно счастлив, когда думаю, что он будет искать свою палку. Да вот же она стоит у плетня. А Семен стоит рядом с конем, будто не в силах с ним расстаться. О чем он думает? Я с жадным нетерпением жду этого первого шага.

Неужели не захромает, не припадет к земле, не станет ниже, сутулее? Неужто все это время он притворялся? Я даже затаил дыхание, жду. Ну иди же, иди!

И Семен делает этот первый шаг. Просто проваливается, будто ступил в яму.

Хромой!

Я так рад этому. Я ненавижу себя и бесконечно счастлив. Мои здоровые, толстые ноги – вот мой козырь. Это мое превосходство над Семеном. А есть ли еще? Наверняка есть, но я не даю себе труда отвечать на этот вопрос. Семен подходит и присаживается рядом.

– Что вас сюда привело?

Я мог бы ответить также недружелюбно. Не очень-то он гостеприимен. Мы не виделись около месяца, меня так тянуло к нему, он мне даже снился… И пора, так сказать, продолжить наш роман… Я мог бы ответить ему в том же тоне, но так разговора не получится. В отношениях между людьми, я это уже понял, очень важно ценить ясность, прежде всего ясность. Когда ее обретешь, нет нужды строить догадки, что-либо придумывать, хитрить, ерничать… Прозрачные отношения – это такая радость!

Как нам недостает их.

Мне приходит в голову, что мы с Семеном не вполне доверяем друг другу, и в этом его вина. И моя, конечно, оплошность в том, что он позволяет себе такое: “Что вас сюда привело?” Другими словами – какого черта приперся? Кажется совершенно невероятным, что этот сидящий рядом хромой, обшаривающий свои карманы в поисках спичек, чтобы прикурить сигарету, этот обросший чернокудрый цыган с дергающимся веком и грубым голосом мог настолько войти в мою жизнь. Вот он снова отталкивает меня, дает очередную пощечину, а я липну к нему как банный лист… Узнав это, Настенька огорчилась бы. Да и мне радоваться не приходится. Нечего здесь прохлаждаться, решаю я, и задаю свой вопрос:

– Лопухино – это ваше имение?

Спичек нет, я свои не предлагаю, и Семену приходится вернуть сигарету в пачку.

– В некотором роде, – недовольно бурчит он в ответ.

– Знаете, на море вы мне даже снились.

– С какой стати?..

Голос Семена звучит мягче, и я облегченно вздыхаю. Я заметил, что наши встречи всегда начинаются настороженно. Но трудно первые несколько минут. Затем атмосфера теплеет, и мы уже нуждаемся друг в друге, становимся друзьями. Правда, только какое-то время. Рано или поздно нам все же придется поставить точку, каждый из нас это понимает.

А пока эта злополучная точка не поставлена…

– Мы с Настенькой только что вернулись.

– Где же вы отдыхали? – спрашивает Семен и тянется рукой за травинкой, но не срывает ее, а только щелкает пальцем по зрелому колоску.

Я рассказываю, как прекрасно мы провели время на море, как нравилось Настеньке быть окруженной толпой поклонников, как я был счастлив при этом… Сидим мы довольно долго. Семен, мне кажется, излишне молчалив, но не грустен. Слушает с интересом и даже улыбается, когда я рассказываю какую-нибудь историю, например, историю с этим Антоном. Почему она кажется Семену смешной?

– Давайте-ка пообедаем, – неожиданно предлагает он, – хотите есть?

Мы и словом не обмолвились о романе. А ведь у меня есть чем похвастать. Я хоть и отдыхал с Настенькой, но за это время успел накропать две главы. Руки так и чешутся залезть во внутренний карман пиджака, достать сложенные листки – вот! Семен придет в восторг от прочитанного. Я попытался придать своей прозе ритм стиха. А самого Семена я, как мог, приукрасил. Правда, оставил хромым и волосатым, и даже с дергающимся веком… Мне бы добраться до его родословной. Откуда он, кто его предки, чем они знамениты? Я мог бы, конечно, и сам придумать, но зачем же сушить голову по этому поводу? К тому же, Семену есть, вероятно, о чем рассказать. Мне это очень интересно. Кто он на самом деле, Семен Лопухин? За конюшней обнаруживается еще одно строение – русская баня: высокие деревянные ступени, с обеих сторон которых, как стражники, огромные валуны. У стены бани – большая бадья, наполовину наполненная водой. Семен пристраивает палку к валуну, сдергивает с себя косоворотку и, бросив ее на камень, берет деревянный черпак.

– Слейте мне на руки…

И вот я, сняв пиджак и осторожничая, чтобы брызги не попали на брюки, на новые туфли, черпаю воду из бадьи и лью на Семена блестящей серебряной струйкой, а он, наклонившись вперед и удерживая равновесие на здоровой ноге, умывает лицо, шею, плечи, требуя воды еще и еще, фыркая и кряхтя от удовольствия. Какая у него широкая, могучая, волосатая спина! Как живо гуляют по ней бугры мышц, когда он машет руками, как крыльями, разметая фейерверки сверкающих на солнце брызг. Мне то и дело приходится отскакивать в сторону, чтобы не быть настигнутым этим неистовым холодным фонтаном сверкающих на солнце струй.

– Ааа!.. – так Семен выражает свой восторг.

Кожа у него смуглая, тугая, щедро поросшая черными волосами, особенно на плечах и над лопатками. Толстокожий! – вот что приходит в голову при виде обнаженного Семена. Толстокожий с дьявольскими черными волосатыми крыльями. Бес! Над левой лопаткой – большое, как Африка, родимое пятно. И как щетка на нем – куст волос. Меченый…