Любовь? Пожалуйста!:))) (сборник) - Владимир Колотенко

– Чушь какая…

Это как удар кулачищем, который откидывает меня на спинку, превращая тело в вялый оползень.

– Ты когда-нибудь спал с женщиной?

Семен задает этот дурацкий вопрос, не отрывая глаз от текста.

– Ты вообще представляешь себе… Ха-ха-ха-ха-ха…

Впервые я слышу его искренний веселый раскатистый смех. Я его рассмешил! Что же привело его в восторг? По правде сказать, я не ожидал от Семена нескрываемой неприязни и все же готов терпеть его роскошествующее уничижение. А между тем, существует понятие о достоинстве, которому я еще вовсе не чужд, и с наслаждением дам отпор…

– Ладно, – как-то мирно произносит Семен, – это долгий разговор, утром поговорим.

Он смотрит на меня, и вдруг лицо его расплывается в удивительно доброй, просто обворожительной улыбке.

– Андрей, все в порядке, – он тянется ко мне и дружески хлопает по плечу, – все прекрасно… Я так устал…

Он встает и идет к Илье.

Я заглядываю к ним через несколько минут в нашу спаленку, ничего ли не нужно и… О, Господи!.. Семен спит с моей Настенькой, спит в обнимочку, ее милая головка у него на плече, его густые волосы заботливо укутали ее шею, грудь… Что же это?! Да как он смеет! В моем доме! С моей Настенькой! Я убью их! Ружье!.. Где ружье?!

Ружье висит у Семена на стене, в его замке, но у меня есть его палка, увесистая дубинка, которая и позволит мне совершить… Вот же она! Я беру ее в руки, подхожу… Ах, как сладко они… Да это же не Настенька, это Илья. Примерещится же такое. Сон какой-то, какой-то дурацкий сон. Я тру глаза кулаком, тру и тру… Надо же. Я наконец открываю глаза: ах, ты мать честная, Боже праведный! Сколько же я спал? Я все еще сижу в кресле перед зудящим телевизором с мерцающим серым экраном, тишина, ночь… Который час?! В окнах серо-чернильный рассвет… Настенька спит? Злясь на меня, я знаю, она вернулась не дождавшись и, найдя меня совершенно пьяным, спящим в кресле, разделась донага, я знаю, швырнув свой белый брючный костюм в сердцах на пол, туфельки – в стенку, выдернув сережки из ушей… Все – к черту! И меня, и наряды. Все… Я знаю свою Настеньку. Я жажду искупить вину, я не достоин ее, я корю себя, бездушный, успокоенный боров, возжелавший стать каким-то писателем…

Я возьму ее сонненькую. Ей это нравится, я знаю. Ну и сон же мне снился.

И надо же такому случиться, что этот писательский бес вселился в меня, я просто рехнулся, помешался на своем Семене. Я не дарю Настеньке ежедневных подарков, не провозглашаю своих восхищений, не ношу на руках, как прежде… А ведь это могут делать другие. Другие это уже делают. На моих глазах! Я встаю и, как есть, в одних только белых носках, стащив с себя и белые брюки, и белые трусики, и сорочку, выключив свет, шуршу по паркету в нашу спаленку. Какая ранняя синь за окнами. Как же я мог проспать! Злые обрывки кошмарного сна все еще бередят бурыми размытыми пятнами мой мозг. Не сойти бы с ума… Дай им только волю, и дурные вести воспоминаний тут же одолеют тебя. Вон, бесы подсознания! Не дай мне Бог увидеть еще раз в нашей спаленке Семена со своим Ильей… Я снова тру глаза кулаком. Зачем? Я не верю в привидения, в чертей и всяких там ведьм, леших… Какие могут быть домовые в наше ученое время? Белые носки я тоже снимаю. И приотворяю дверь. С этой стороны дома света больше. Сквозь открытое окно я вижу розовый жар озаренного юным солнцем неба, молодой день торжественно повергает в прах дряхлую ночь…

Настенька…

Моя Настенька сладко спит, даже дыхания не слышно. Я просто млею, истаиваю весь от желания искупить свой грубый тяжкий грех беспечности. Вот я уже вижу ее обнаженное плечико… Она укрылась простынью с головой, и только ее милое плечико…

Ах, это вовсе не плечо, а лишь складка простыни, высвеченная ранним светом. А плечо… А плечико укрыто… Оно спрятано от моих глаз… Да его просто нет. Нет… Настеньки нет…

Осознание этой величественной простоты придет через секунду. А пока я все еще нахожусь в полном недоумении от отсутствия сладкого плеча Настеньки: как же так? И уже через секунду я признаю этот вероломный факт – нет Настеньки… Бедные мои белые ноги, они не держат меня. Пальцами я нашариваю ниточку торшера и дергаю ее. Настеньки нет. Я бросаюсь в раннюю розовую постель, все еще не веря своим глазам. Она холодна и пуста… О, горе! Может быть, Настенька в кухне? Голый, я лечу в кухню – пустота. Ни Семена, ни Настеньки… Хлеб на столе, открытая бутылка пива, мойва в тарелке… Настенька в ванной?! Я еще лелею надежду… Затем включаю свет и надеваю трусы. Теперь нужно найти носки… Я уже предвижу все скверности, какие несет мне этот розовый свет смелого утра. Я не знаю, что собираюсь предпринять. Где мне искать свою Настеньку? Нет нужды говорить, насколько я раздосадован происшедшим, мне хочется умереть, жизнь мне в тягость, жизнь ранним праздничным утром у нашей холодной постели кажется мне неуместной. Позвонить в милицию? Или в морг? От этой мысли подкашиваются ноги. Накинув сорочку и натянув брюки, я выскакиваю из дома. Уже светло, но все еще спит. Вокруг ясная, светлая утренняя ширь. Радостное возбуждение наполняет меня, но мысли о Настеньке тут же омрачают душу. Что с ней?.. Только бы она была жива. Я стою в нерешительности на гранитном крылечке: куда теперь? Нужно что-то делать, куда-то бежать. Но куда? Я делаю первый шаг в неизвестность, иду крадучись, я не знаю, что мне делать с моим большим вялым, рыхлым телом среди такого восторженного торжества пробуждающейся жизни. Я живу в разладе с миром. И чтобы не погибнуть, мне так необходима Настенька…

Вдруг – скрип. Я замираю. Прислушиваюсь: что это? Где это? Скрип доносится из беседки, скрытой в виноградной лозе. Мне страшно? Нисколечко. Я подкрадываюсь тихо, не дыша. Мой страх, что я выдам себя, поскользнувшись на камешке или наступив на ветку, – страх слепого, который идет без своей ощупывающей дорогу палочки.

“Скрип-скрип…”

В просвете между листьями винограда я вижу… Что такое? Лаковые белые мужские туфли, прикрытые сверху двумя гармошками белых штанин, из которых торчат бронзовые волосатые крепкие ноги… В беседке устроили туалет? Я приподнимаю виноградный лист и теперь вижу чью-то широкую спину, черный пиджак и просто крошечную головку, стриженый затылок над воротом пиджака. Да это же затылок Настеньки, это ее маленькая головка… Чужой пиджак на ее плечах, а ноги ее, стройные, длинные, ровные ее ноги (о, Матерь Божья!) торчат в стороны-вверх от ушей этого наглеца. Это уже не сон, это явная явь. Мне не нужно рассказывать, чем они занимаются, я закрываю глаза… Это – конец, край.

“Скрип – скрип…”

Нужно взять себя в руки. Это моя вина, и нечего винить Настеньку. Глупо устраивать сцены ревности, читать трагические монологи, совершать погребальные песнопения. Нужно собирать вещи. Чутье не обманывало меня, мне всегда казалось… Ах ты, Боже мой… Но как же я буду жить дальше? Без Настеньки… Ведь ради нее я готов… Я и живу только ради нее, пишу свой дурацкий роман…

Я иду в дом, валюсь в кресло, беру бутылку… Но что если это не Настенька? Вдруг показалось? Что если глупая ревность замутила мой взор, и все это только фантазии воображения? Да я никогда не поверю, чтобы моя Настенька… Никогда! Теперь я терзаюсь предательской мыслью: как мне могло прийти в голову, что Настенька способна на измену? Разве я потерял веру в нее? Но я же своими глазами видел… Или все-таки почудилось?

Или все это примерещилось, а моя Настенька лежит сейчас в реанимационном отделении и ждет от меня помощи… Я бросаю бутылку на пол, хватаю зачем-то сумку… Через секунду я уже на крылечке.

– Привет, Андрей. Ты куда в такую рань?

Они идут вдвоем по белым плиткам тротуара, верхушки сосен уже озарены первыми лучами солнца, море в дымке…

– А мы сидели на берегу… Жаль, что ты не видел восхода. Это удивительное зрелище… Познакомься, это – Антон.

Его пиджак по-прежнему у нее на плечах. Но, может быть, то был не его пиджак? И идут они не со стороны беседки…

– Андрей, – я подаю ему руку. Он улыбается и крепко жмет только кончики моих пальцев.

– У вас прекрасная жена…

Я это и сам знаю. Я смотрю на нее, выискивая хоть какую-то ничтожненькую черточку предательства… Нет. Я ведь знаю этот тихий, нежный, ласковый взгляд, искренний взгляд, она улыбается, и глаза ее еще больше яснеют.

– Антон пригласил меня покататься на яхте, ты отпустишь?

– Конечно. Пожалуйста.

Может быть, и вправду, они сидели на берегу?

– Спасибо за прекрасную ночь, – говорит Антон, целуя Настеньке руку, и, повернувшись затем ко мне лицом, добавляет:

– Приятно было познакомиться.

Когда он уже идет по тротуару, я смотрю на его широкую спину, на этот злополучный пиджак… Нет, это совсем другой пиджак.

– Приходите же, – повернувшись, произносит Антон, – обязательно приходите. – И, помахав нам рукой, скрывается за кустом лавра.

– Ах, – восклицает Настенька, – как хорошо… Правда, Андрей?