Колесо Фортуны - Николай Дубов

— Ей все мерещатся сокровища, — улыбнулся Толя. — Клады. Горы золота и драгоценных камней.

— г Какие там клады! — сказал Иван Опанасович. — Тот Ганыка дошел до ручки, только слава, что помещик, — один дом, вот и все его богатство было.

— А может, там подземный ход есть? — не сдавалась Юка.

— Куда? — спросил Толя. — И зачем?

— Ну, я знаю? На тот берег, под Соколом…

— Тю! — сказал Сашко. — Да на кой он нужен?

— А как же! Вот, например, напали на дом, они защищались, а потом раз — подземным ходом на тот берег, и скрылись…

— Где ж тот ход может быть? — сказал Иван Опанасович. — У нас земли-то метр-два, а дальше сплошная скала, гранит… И кто б тот гранит длубал? Метростроевцев тогда не было… Нет, ребятки, уж хоть вы ничего не выдумывайте и про свои выдумки никому не рассказывайте! — взмолился Иван Опанасович. — А то тут такое начнется — все с кайлами и лопатами побегут…

У меня и без того голова кругом идет. Хорошо хоть тот американец угомонился — ходит себе вдоль Сокола и хлещет воду своим дурацким хлыстом…

— Это у него спиннинг, — уточнил Толя.

— Так я ж и говорю. Там чем ни хлещи, все одно ничего не поймаешь… Переводчика из больницы не отпускают, другого не шлют… А мне вот сейчас в Чугуново ехать, в суд вызывают.

— Митьку Казенного судить?

— Ну да.

— Так что с теми копальщиками делать? — спросил Сашко.

— Ничего! Обождите. Я вернусь, тогда разберемся.

А пока наблюдайте так, незаметно, вот и все.

Итак, в который раз, взрослые не поняли ребят, не оценили их наилучших устремлений, благородных порывов, смелую инициативу и готовность на все, вплоть до подвига. Им оставили только то, что, по совершенно ошибочному мнению взрослых, составляет потолок мечтаний и смысл их жизни летом — ничегонеделание, шатание по лесу и купание, если поблизости есть водоем, в котором воды хотя бы по колено.

Они перебрались на правый берег, пришли к излюбленному месту и только разделись, как Сашко вдруг подпрыгнул, неистово закричал и начал махать рубашкой над головой.

Размахивая руками и тоже крича, от опушки леса к ним во всю прыть бежал Антон.

Первые несколько минут улыбки у них кончались за ушами, а вместо членораздельной речи сыпались междометия. Только потом начался настоящий разговор. Конечно, Бой тоже приехал. Он просто не захотел уходить от Федора Михайловича. Жить будут там же — у тетки Катри и Харлампия. Ну, а как тут жизнь?

Антону рассказали об американце, наблюдениях Сашка и о только что состоявшемся разговоре с Иваном Опанасовичем, который ничего не позволяет им делать.

— А я считаю, — сказал Антон, — это неправильно!

Почему мы должны сидеть сложа руки? — Все местные дела сразу стали для него "своими", ему и в голову не пришло, что происходящее здесь никак его не касается. — Сидеть и ждать, пока там рухнет стена и кто-нибудь гробанется? Это… Это даже подло, я считаю!

— Так голова ж не разрешает, — сказал Сашко.

— Мало ли что! Это просто взрослый предрассудок — они считают нас еще маленькими…

Обмахиваясь хвостами, роняя зеленые блины, мимо них прошли коровы, следом брел Семен Верста.

— Здоров, коровий сторож! — крикнул ему Антон.

— Снова приехал? — вместо ответа сказал Семен. — А где та черная чертяка?

— Есть, не беспокойся… Он тебя еще погоняет вместе со стадом.

— Может, он знает? — сказала Юка. — Он ведь каждый день мимо развалин гоняет стадо. Слушай, Семен, ты про развалины слышал?

— Да что ты его спрашиваешь? — с досадой сказал Сашко. — Спроси у него фамилию, он и то скажет:

"А шо?"

— Ну дак шо? — сказал Семен, и лицо его стало еще более сонным, чем обычно.

Ребята засмеялись.

— Ты в развалины заходил? — спросила Юка.

— Не, — на всякий случай соврал Семен. На самом деле он облазил там все закоулки. — На шо оно мне надо?.. Я послезавтра в Чугуново поеду. С Лукьянихой, — не удержался и похвастал он.

— Хороша парочка, — сказал Сашко, — баран да ярочка…

Ребята захохотали.

— Га-га… Ну шо, "га-га"?! — передразнил Семен хохочущих ребят. — В городе погуляю! — гордо сказал он и пошел к своим коровам.

Поездка в Чугуново была отдыхом от надоевшего стада, его праздником. Подтащить две корзины до базара — это "тьфу", остановка рядом. А потом он целый день свободный, ничего не надо делать. Можно сколько хочешь ходить по базару, все рассматривать и даже прицениваться. И по магазинам. А потом просто ходить по улицам и на все смотреть — на дома, на людей. Как они ходят, разговаривают и смеются. Он смотрел и примеривался, как будет ходить он, когда батько отвезет его в ремесленное.

— Так что же нам делать? — спросила Юка. — Объявление нельзя.

— Только хуже будет, — подтвердил Сашко.

— А если установить дежурства? С вечера спрятаться и следить.

— Побьют, — уверенно сказал Сашко. — Еще как побьют!

— Вот если бы с Боем — никто бы пальцем не тронул, — сказала Юка.

Ребята уставились на Антона, тот замялся.

— Навряд… — сказал он. — Без разрешения дяди Феди нельзя, а он навряд чтобы разрешил. Бой, в случае чего, может покусать… То есть обязательно покусает, если кто полезет в драку… Представляете, что тогда будет?

— Да, — сказал Сашко, — то не с Митькой Казенным…

Может нагореть.

Ребята огорченно замолчали, и тогда отозвался все время молчавший Толя.

— Есть одна мысль, — сказал он, и голос его опустился почти до папиных басовых низов.

Среди многих достоинств, которые Толя перенял у папы, была и благородная страсть к латыни. Нет, латыни папа не знал, и где бы он мог ее изучать? Но папа восхищался звучанием латинских слов, подобным звону бронзы, преклонялся перед силой и лаконизмом латинских изречений, разящих, подобно ударам короткого меча. Эти изречения папа собирал, любил повторять, любовь к ним привил и сыну. И сейчас Толя совершенно папиным голосом торжественно сказал:

— Римляне говорили: Similia similibus curantur.

— Толя! — вскипела Юка. — Ты не можешь без своих премудростей, объяснить просто, по-человечески?

Но Толя не позволил сбить. себя с нужного тона.

— Я ведь повторяю общеизвестное изречение: "Подобное лечится подобным!" А мысль состоит в следующем… По-моему, вера в клады — самое настоящее суеверие. А если человек суеверен в одном, так он и в другом суеверен. Его можно напугать так, что он не только перестанет искать клад, а за километр и место это будет обходить.

— Придумал тоже! — сказал Сашко. — Да кто нас испугается?

— Нас — нет. Но люди, которые верят в таинственные клады, верят и в тайные силы, которые эти клады охраняют, — в духов, привидения… У меня, кажется, сложился один замысел… Нет, я расскажу потом. Прежде мне необходимо съездить домой, и я сегодня же поговорю с родителями. А сначала пойдем посмотрим развалины, прикинем все на месте.

Над дверным проемом сохранились остатки лепнины.

Верхняя часть обрамления осыпалась, на уцелевшем щите выпуклое сердце пронзали накрест две сабли. Когдато все было раскрашено, но краска давно осыпалась, и теперь только въевшаяся пыль и грязь оттеняли барельеф.

Для ребят это была ничем не интересная грязная нашлепка, но Юка, узнавшая от Лукьянихи трагическую тайну ганыкинского рода, приостановилась.

— Красиво! — сказала она. — Сердце, пронзенное мечами…

— По-моему, не мечами, а саблями, — возразил Толя. — И что тут красивого — протыкать сердце саблями?

— А, ты не понимаешь!.. Узнать бы, что это значит…

— Ну, навряд чтобы такая стенка упала, — сказал Антон, упираясь руками в полуметровую стену.

— Что ты делаешь? — испугалась Юка и оттолкнула его.

— Да ее бульдозером не своротишь, — засмеялся Антон.

— А если подкопать? — сказал Сашко. — Дядько Иван лучше знает.

У самого основания капитальной стены в разных местах зияло несколько раскопов. Внутренние стены перегородок были тоньше и кое-где уже разрушались. В правом крыле, ближе к лесу, стены достигали почти метровой толщины, оконные проемы были узки, как бойницы, и даже перегородки устояли против огня и времени. С них осыпалась штукатурка, но кладка осталась целехонькой.

— Во! — сказал Сашко. — Как дот! Наши сельские пробовали кирпич выколупывать — ну, для всякого дела… — ничем его не возьмешь. Как железо. Батько говорил, тут раствор какой-то особый, старинный.

Юка догадалась, что именно в этом крыле и жил когда-то Старый барин. Она жадно шарила взглядом по стенам, углам и проемам, ища хоть какие-нибудь следы той, давно минувшей жизни, но она исчезла, не оставив после себя ничего, кроме несокрушимых стен и обломков кирпичей под ногами, давно присыпанных землей и поросших лебедой и крапивой. Только в одном простенке между окнами на уровне человеческого роста была как бы небольшая ниша — не то остаток тайника, не то место опоры для могучей балки. Юка на всякий случай засунула руку и все ощупала — оттуда посыпался мелкий сор, нанесенный ветром.