Солярис - Андрей Арсеньевич Тарковский

Одновременно с двойным щелчком, выключившим аппаратуру, по глазам ударил свет.

— Как вы считаете, доктор Кельвин, — спросил Сарториус, — удалось?

— Да, — сказал Крис.

Высокие окна верхнего коридора заполнял закат исключительной красоты. Это не был обычный унылый багрянец, а все оттенки затемненного, как бы осыпанного серебром, розового цвета. Только у самого горизонта небо упорно оставалось рыжим.

Крис и Хари молча обедали. Последнее время Хари часто бывала углубленной и замкнутой, хотя Крис всячески старался услужить ей, развеселить, старался быть всегда нежным и внимательным.

У Криса побаливала голова, и молчание Хари его раздражало.

— Дай мне, пожалуйста, нож, — сказал Крис как можно мягче.

Хари передала ему нож и продолжала вяло и безразлично жевать.

— Тебе не кажется, — сказал Крис, — что твое поведение носит вызывающий характер?

— Крис, — тихо сказала Хари, — не хватает еще, чтобы мы поссорились.

— Но ты ведешь себя так, будто я виноват перед тобой.

— Знаешь, — сказала Хари, — с тех пор, как я одна, то есть с тех пор, как исчезла сила, что заставляла меня все время быть с тобой, у меня, кажется, начинает портиться характер. И потом, я думаю, что ты действительно виноват. Ты ведь прекрасно знаешь, что не столько любишь, сколько жалеешь меня. Вернее, себя. Ты защищаешься от прошлого. Ты хочешь забыть, что случилось раньше между тобой и… той Хари… Но я — не она. Тебе не кажется, что ты эгоист? А, Крис? Это жестоко. Тебя извиняет только то, что ты не понимаешь этого. Но ты поймешь когда-нибудь… Глупенький ты, глупенький…

В это время из усилителя послышался голос Сарториуса:

— Только что эксперимент повторен на пересечении 43-й параллели со 116-м меридианом. Начинаем двигаться в южном направлении. Paдарные датчики и радиограммы сателлоида показывают, что к югу активность плазмы значительно увеличена.

— Мы уедем куда-нибудь в глушь, — говорил Крис, — изредка будет приезжать кто-нибудь из друзей. Я тебя познакомлю с Бертоном. Отцу ты понравишься.

— Знаешь, Крис, — сказала Хари, — мне тоже начали сниться сны. Мне страшно, Крис.

Перед рассветом Крис проснулся от крика. Хари спокойно спала рядом. Крис прислушивался с колотящимся сердцем и уже хотел было снова лечь, как крик повторился. Он доносился словно бы ниоткуда и отовсюду, необыкновенно высокий, протяжный; какие-то нечеловеческие, мощные рыдания.

Крис опасался, что крик разбудит Хари, но она лежала, совершенно безучастная к нему. Тогда Крис торопливо оделся и вышел в коридор.

Заслонов на окнах не было, и в первых лучах красного солнца видно было, что равнина начинает волноваться. Все менялось буквально на глазах. Вокруг был туман, но туман этот казался чем-то материальным. Кое-где образовывались центры волнения, и постепенно неопределенное движение охватило все видимое пространство. Пузырящаяся пена взлетала огромными лоскутами. Со всех сторон взлетали перепончатые глыбы пены, словно океан шелушился кровянистыми слоями, обнажая свою черную поверхность.

В коридоре, у окна, стоял Снаут.

— Началось, — шепотом сказал Снаут. — Слава богу, кажется, успех, — он обнял Криса за плечи, — он активизируется.

— Снаут, — сказал Крис, — как умер Гибарян? Ты до сих пор не рассказал мне.

— Я расскажу тебе потом, — сказал Снаут. — Смотри — океан фосфоресцирует…

И вдруг с Крисом произошло непонятное, очевидно, явившееся следствием чрезмерного напряжения.

— Снаут, — сказал он, протянув руки, — проявляя жалость, мы тратим силу. Может быть, это и верно — страдание придает самой жизни мрачный и подозрительный вид, но я не признаю… Что не составляет необходимости для нашей жизни, то вредит ей… Да, лишь два процента нервных процессов сознательны. Но Гибарян умер не от страха, это ложь. Он умер от стыда.

— Ты переутомлен, — сказал Снаут. — Я говорил с Сарториусом. Крис, тебе надо покинуть станцию.

Он взял Криса за локоть и повел его. На пороге их встретила встревоженная Хари.

— Кажется, у него жар, — сказал Снаут.

— Милые вы мои, — говорил Крис, — может быть, страдания нужны для совершенства? Все великое и совершенное создано человеком как способ избавления от страдания!

Хари и Снаут уложили Криса в постель.

Ему сильно давило виски, во рту было сухо, а в груди — тяжело. Он вздохнул глубоко, закрыл глаза, но спал недолго, вскоре проснулся и увидел Хари, которая сидела над ним с утомленным лицом.

Она дала ему выпить лекарство и положила на горячий лоб свою прохладную ладонь. Крис заснул и увидел белое, легкое пространство вместо сна. Сначала ему было хорошо, но чем далее оно тянулось, тем страшнее ему становилось, и он начал мечтать пусть хотя бы о кошмаре, о самом ужасном, но человеческом сне. Но белое пространство тянулось и тянулось, не причиняя ему вреда, но и не кончаясь. И тогда он понял, что умирает.

— Хари! — крикнул он каким-то молодым, совсем детским голосом.

Хари молча стояла, прижавшись к стене.

Сердце давило Криса, он чувствовал, что оно бьется все медленнее, и тогда он понял, что умирает нелепо и глупо — просто потому, что некому дать ему лекарство. Тогда, наряду со страхом, его охватило раздражение и злоба.

— Хари, — сказал он, — я знаю, ты хочешь мне отомстить за страдания, которые я тебе причинил, но это неблагородно, Хари.

Была глубокая беззвездная ночь, очень беспокойная [5]. За окнами станции бушевал ветер. Слышно было, как клокочет, мечется океан. Изредка вспыхивали красные всполохи, напоминающие северное сияние.

Хари стояла неподвижно. Крис видел только тень ее в окне.

— Хорошо, — сказал Крис, морщась от боли в сердце. — Взаимная ложь кончена… Последнее наше убежище… Помнишь, я говорил тебе, как мы будем жить на Земле, поселимся где-нибудь среди деревьев, выдумывал обстановку будущего дома, планировал сад?

Он хотел засмеяться, но вместо этого из груди его вырвался какой-то звук, похожий на стон.

— Спутник Соляриса, — сказал он тише, потому что его оставляли силы, — единственное место, где мы могли бы с тобой жить. Но и здесь нам стало плохо. Мы спорили о мелочах, о живой изгороди, помнишь? Все это была ложь. Ложь, слышишь?

Тогда тень, стоящая у стены, медленно подошла к нему. И когда она вышла на середину, Крис похолодел и затих.

— Мама, — прошептал он твердыми, непослушными губами.

Она была в своей обычной юбке и кофте, но босая. Голова ее была повязана чистым платком. В руках она держала узелок.

— Я умираю, мама, — лихорадочно прошептал Крис. В нем зародилась опять надежда.

— Ты все время заботишься только о себе, — сказала она.

— А разве ты не умерла? — спросил Крис.

— Не задавай глупых вопросов, — она сняла платок, тряхнула головой. Волосы рассыпались по ее плечам.

— Характерный жест, —