Главы для «Сромань-сам!» - Сергей Николаевич Огольцов

Ничего не имело значения. В голове стоял гул, как в заводском цеху полном работающих станков. Неслышный, но плотный постоянный гул. Перед глазами вздрагивала стенка, туда-сюда, потому что если их закрыть, клиент мог ударить, от обиды, хотя не всякий.

Потом нужно было обтереться и сесть на кровати, а из комнаты не выходить, они являлись сами. Иногда вдвоём, хорошо если со шнапсом, после которого гул теплел.

Они садились с двух сторон, схватив за ляжку или титьку, болтали между собой, потом ставили её на коврик перед кроватью, расстёгивали свои ремни и, спустив штаны опускались рядом на колени, с двух сторон. Гул уплотнялся всё также беззвучно и становилось всё равно, что сзади не туда суёт, а передний больно дёргает уши, натягивая на свой. Потом он начинал покряхтывать, изливался и оседал на пятки своих сапог, и надо глотать, чтобы не обрызгать форму, а когда кончал второй, они вдвоём садились на кровать, закуривали, отглатывали из бутылки, нехотя переговаривались, пока она вяло валялась на боку у их ног на затоптанном коврике, опав обмякшей грудью в следы сапог на жёстком ворсе, с набрякшими в молочно-белой коже отметинами укусов и щипков, после любителей доходить под женский визг.

С рассветом внизу орали команды «лёс! лёс!» и за окном заводились грузовики, чтобы вечером приехать снова, потому что это было предприятие конвейерного типа…

Утром старушки из местных сменяли постель изжиженную за ночь, девушки завтракали чаем с хлебом и спали до обеда в 15.30.

За общим столом на кухне они не разговаривали. Каждая слушала свой гул.

Молча выходили в зал, расчёсывались, чтоб Мютце не орала, молча садились на стулья, пока снова не позовут на кухню выпить «заправку», а в зале заводилась «Ich Wollt Ich Waer Ein Huhn…» под урчание подъезжающих грузовиков.

Щуплая чернявая девушка повесилась на пояске своего халатика в комнате. Унтер-офицер пожала плечами, но пояски у остальных не стала отбирать. Как профессионалка, она знала — такое бывает, но редко, не каждая сможет.

Грузовик «санатория» увёз отходы производства.

Если у девушек случалась менструация, Мютце орала «шайзе дрек!» и запирала их в комнатах до полуночи, под тех, которые уже так накачались, что им без разницы про состояние дыры и будут тупо додалбываться до победного «ууффф!».

Она потеряла счёт дням, ночным сменам, стёрлись имена людей из её прошлого неясно всплывавших сквозь неслышный гул…

Один «отдыхающий» не стал ею пользоваться, говорил, что она его «швестер Ильзе», плакал, целовал ей руку и показывал незнакомую фотографию.

Когда в дверь стали стучать, он резко откликнулся, а перед уходом показал ей на пальцах, что «персонал» меняют каждый месяц, изношенные станки вывозят в поле и «ду-ду-ду!».

Она не знала, когда кончается этот «айн монат», но что-то заставило её убежать в то же утро через проволоку на заднем дворе, когда грузовики двинулись к шлагбауму. Она весь день пряталась в сарае разбитого дома на окраине, а ночью, чуть живая от переохлаждения, добрела постучать в дверь ближайшей хаты.

Открывшая ей женщина всё поняла по её виду, город-то небольшой.

Это была акушерка на пенсии, которая привела опытного гинеколога, тоже пенсионера. Он заставил её выпить спирт и лечь на кушетку, потом одел пенсне и что-то ей делал там, а женщина помогала.

Потом он тоже выпил спирт, заплакал и ушёл. Вернулся недели через две, снова ночью, снять швы.

Ещё через неделю, когда женщина ушла на базар, она украла у неё самое негодящее платье, ватник и платок, две картошки и старые валенки и ушла в город побольше…

Поезд остановился в поле. Конвоиры распахнули двери вагонов и что-то кричали, но Юля не знала по-Немецки. В недалёкой ложбине под насыпью протекал ручей в берегах из уже тающего на солнце снега. Охранники жестами показали, что можно пройти к воде. Девушки радостно бросились к ручью, пили, ополаскивали свои лица.

— Женя! — Услышала Юля над головой и подняла взгляд от своих ладоней ковшиком. Рядом стояла та, страшно молчаливая девушка и улыбалась полной улыбкой, в обе стороны своего рта. — Женя меня зовут…

И она вдруг прыгнула через ручей и стала взбегать на склон лощины, проваливаясь в мартовский снег, маша руками по-девчачьи — локти прижаты к бокам — из стороны в сторону.

За спиной у Юли закричали, забахкали карабины и девушка вдруг перестала бежать, замерла, а потом скатилась обратно, проминая неровную борозду до самого ручья.

Охрана кричали девушкам стоять на месте, только Юле и другой девушке рядом с ней приказали взять мёртвую за ноги, отволочить к насыпи и оставить рядом с тропой. Сердце её страшно стучало, но от страха как-то всё понималось, чего от тебя хотят.

Они исполнили приказ и растерянно стояли рядом с трупом, не зная что дальше, пока остальных разводили по вагонам мимо них и девушки Жени, которая лежала на снегу с открытыми глазами, такими же синими, как небо.

Юля склонилась и одёрнула юбку с оголившихся ляжек мёртвой, прикрыть ей колени, потому что к ручью будут ещё проходить хлопцы из тех двух вагонов в голове состава…

* * *

И он постоял, приложив ладонь к мелко-чешучатой коре ствола, близоруко щурясь на вполне даже зелёные листья. Точно — дуб. Чешуйки тёмно-серые, прогалинки — темней…

И зацени красивость жеста, а? Исполнен грустной ностальгии, типа вот вновь я посетил знакомые края… или как там Александр нагрустил дальше?

Прикинь, в детстве от дальнозоркости лечили, а теперь дальше монитора и не различить, и хули толку до чего небесные черты у встречных?

Прищурился на дерево метрах в 10, чей ствол раздвинулся натрое в мощный трезуб. Тоже, поди дуб… Привет и тебе, здоровило в расцвете неразличаемой породы!

Задрал лицо к змеящимся над головой ветвям несомненного дуба. С ближайшего удава завис обломок в палец толщиной, длиною с метр. Не первый год как обломился ветром, вон уже как обшарпан, сдох, усох, а всё цепляется, отягощает.

Вскинув руку, он ухватив упрямо цепкий обломок, провернул его туда-сюда, до сухого треска в месте соединения с материнской ветвью. Дурная привычка у друида — вмешиваться где не просили… но что-то же призвало именно сюда, знало с кем связывается и к чему это приведёт…

Легко отнял обломок и опустил к земле. Отбросил.