Десять/Двадцать. Рассказы - Олег Игоревич Якушевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я основательно подпёр лопатой снаружи дверь сарая и пошёл в коридор за канистрой с бензином. Где-то по пути я нашёл ветошь, промочил её горючим, осенил злосчастный сарай пару-тройку раз топливом, зажёг от спички тряпку и бросил её на дощатую стенку. Помню, что сам удивился тому, как огонь вспыхнул заревом, словно в дурном фильме. Языки пламени ползали по дереву, будто ощупывая его, а я просто стоял и смотрел. Поймал себя на мысли, что как мой малолетний дядя, задумчиво ковыряюсь в носу. Вокруг меня забегали люди, кто-то крепко дал мне в живот, и я осел на ступеньки крыльца. Передо мной склонилась брезгливая гримаса Севастьяна и на заднем плане злое лицо Люси. Оба мне что-то говорили в унисон. И тут вдруг Севастьян широко размахнулся и отправил меня в глубокий нокаут ударом в скулу.
Очнулся я утром в своей постели. Я лежал в одних трусах. Комната была прибрана. Кот сидел на стуле на моей одежде и спокойно глядел на меня. На мгновение я подумал, что мне приснился весь этот кошмар, но подкативший приступ дурноты поставил всё на свои места. Преодолевая себя, я поднялся, умыл под рукомойником опухшую щёку и, пройдя по половицам, глянул в окно. Потушенный сарай чернел опалённой снизу стеной. Тут же в комнате запахло кислой гарью. Я огляделся. Деньги аккуратно были сложены на книжной полке, справа от настольных часов. Бутылки оккупировали целый угол. На столе под накрытыми тарелками лежали остатки еды. И что мне теперь делать?
Наступил понедельник, и я кое-как его отработал. Работяги особо не приставали ко мне с вопросами, только изредка интересовались:
«Кто это тебя так?»
Я врал, что рубил дрова и «поленом прилетело». Работяги понимающе отходили от меня со словами:
«Ну-ну…»
Одна только девушка из соседнего цеха приходила посмотреть на меня со скорбным состраданием на лице.
А после работы я зачем-то опять напился и пошёл к Севастьяну. Впрочем, зачем об этом и всём остальном писать? Дальше входного порога я всё равно не прошёл.
Мне опять дверь открыла «Раневская», принюхалась, как ищейка, а что там принюхиваться? Я стоял, держась за стену и перила, и со злой интонацией пел песню «про домино, домино». Хорошо, что хоть по лестнице не спустили, и то ладно.
Люсю я больше не видел. Она сама не приходила, с началом учебного года она перестала подрабатывать в кинотеатре, а сам я боялся идти подкарауливать её у школы, да и просить прощения не было ни малейшего желания.
Да чего уж там, не всё так уж плохо: недавно я познакомился с той девушкой из соседнего цеха, которую тоже, как оказалось, зовут Люсей (что весьма удобно), и сегодня она обещала прийти ко мне в гости.
Как там по правилам? На этом заканчивается моя грустная история, я откладываю перо и вряд ли возьму его опять в руки. Ну, разве только для того, чтобы где-нибудь расписаться в ведомости или подписать приказ.
***
Вы можете не верить уже написанному так же, как можете и не доверять дальнейшим строкам. И дело не в том, что я обещал не браться за перо: тут я сдержал своё обещание, ибо набираю теперь плохо подобранные слова на старой, заново настроенной пишмашинке, а дело в другом, то есть именно в том, что я, вопреки зароку, продолжил жить согласно своему темпераменту – этому вечному нашему спутнику в этом неверном подлунном мире, полном искушений и коварств. Но от времени выше описанных событий прошёл уже солидный срок, и вы должны понять меня.
Так вот, сразу после армейской службы я женился на Люсе из соседнего цеха. Мы стояли во дворце бракосочетания перед молодящейся женщиной с шестимесячной завивкой и чувствовали позади сдержанную нетерпеливость приглашённых гостей. Я шагнул первым к столу, за которым стояла эта женщина с шестимесячной завивкой, пальцы её были усеяны кольцами (я подумал, что кольцами разведённых пар), и чернильным пером поставил на акте незатейливую закорючку. А через год у меня родился сын.
Назвал я его своим именем, как в своё время поступил со мной мой отец, как поступил и мой дед при рождении моего отца. Мне кажется, что тогда я был неплохим отцом: приходил домой с самодельными пирамидками, которые вытачивал в обеденный перерыв, выгибал там же, в свободное от работы время из проволоки нечто наподобие «бирюлек», а когда сын чуть-чуть повзрослел, мы, вместе с другими молодыми отцами, заливали на дворе ледяную горку. В выходные я забирал мальчика себе в гараж, где он, сидя на корточках, сопел и внимательно наблюдал, как я меняю тормозные колодки на своём 403-м «Москвиче».
Мальчик рос, я тоже дорос до начальника цеха, жена по вечерам смотрела телепрограммы типа «Кинопанораммы», отвлекаясь кормлением ребёнка из ложки: ложка замирала возле рта младенца, он ворочался, не хотел есть кашу, жена отводила взгляд от телевизора и утирала вафельным полотенцем испачканные щёки ребёнка. Раз в полгода мы ездили в цирк. Помню, например, как опускалась на манеж стальная решётка, и выпущенный на арену поджарый лев лениво перепрыгивал с тумбы на тумбу через обтянутый бумагой обруч, отмахивался лапой от стека дрессировщика, такого же поджарого, как сам лев, и рычал, словно его снимали для заставки американских фильмов компании ЭмДжиЭм…
Я хорошо запомнил эту дату: была среда, 14-го сентября, я возвращался парком с работы и встретил мою первую любовь, то есть свою первую Люсю. Собственно, отсюда и началась моя двойная жизнь.
Мы сидели на белой изогнутой скамейке возле пруда с утками, и Люся, глядя перед собой куда-то в пространство, рассказывала о своей личной жизни. Суть её откровений сводилась к тому, что мой «дядя» Сева, в целом, «славный малый», учится в Суворовском училище…
«В Суворовском? Я думал, что он поступит в художественное училище», – перебил я Люсю.
«Нет, он сказал, что там учатся только люди с нетрадиционной сексуальной ориентацией, а он хочет увидеть настоящую жизнь», что через день пишет ей письма, но настолько странные, что на второй странице из обязательных пяти у неё при чтении начинает щемить скулы и её тянет зевать.
В тот день домой я вернулся уже за полночь. Перед уходом от Люси я специально глотнул у неё пару-тройку раз из горлышка коньяку «КВВК» и дома сказал жене, что отправляли некоего вымышленного Степаныча на пенсию. Так, или примерно так продолжалось с полгода. Иногда я выдумывал себе командировки по области.
А потом вернулся с лейтенантскими погонами подтянутый Сева, и наступила следующая дата, которую я никогда не
