Второе посещение острова - Владимир Файнберг

   - Дмитрос говорит, — произнес он погодя, — один американец хочет тебя видеть.

   - Какой американец?

Янис показал большой палец.

Город исчез. Мы обогнули несколько скалистых мысов и вошли в залив Канапица–бич. На этот раз пляж был полон народа. Люди оживились при виде приближающегося судна.

Не успел я сойти на коротенький причал, как Янис вскинул свой щит с объявлением. Разомлевшие от жары и безделья туристы потянулись к мотоботу.

…Чем ближе подходил я к вилле, тем сильнее угрызало чувство вины за то, что на всё утро оставил заболевшую Люсю без лекарств.

— Купались? Загорали? – хрипло спросила Люся, когда в гостиной я выложил перед ней лекарства. – Я тоже хочу на пляж!

— Вам, наверное, нельзя. Да ещё с Гришкой. Сейчас самая жара.

Услышав, что речь идёт о нём, Гришка, который, как обычно, играл своими побрякушками на ковре, поднял головку и засмеялся.

— Нет уж! Сижу здесь целыми днями, как в тюрьме, – заявила Люся. — Переоденусь, прополощу горло, и выйдем, наконец. Поможете протащить по песку коляску к воде.

— Ладно.

Я решил пока что не говорить о том, что получил деньги. Эта сумасбродка могла истратить их столь же быстро и нелепо, как когда арендовала «Опель», не столь уж необходимый здесь, в условиях маленького острова.

Мне совсем не хотелось идти на пляж. Не без страха заглянул я на кухню.

Там было прибрано. Только недопитая кружка чая, как всегда, оставалась на столе. Рядом с «Наукой изречённого слова».

Я открыл холодильник, достал сыр, два помидора. Пожалел о том, что оставил у Никоса судки с приготовленными Марией деликатесами. Мягкими. Удобными для еды при моей теперешней ситуации.

Из гостиной донёсся рёв оставленного в одиночестве Гришки.

Я бросился туда, подхватил его под микитки и, пока Люся клокотала полосканием в ванной, переодевалась, тайно от неё разделил с мальцом свою трапезу. Дал пососать четвертинку помидора, от чего он пришёл в восторг, нашарил в почти опустевшей сумке Константиноса пачку каких‑то на вид безвредных сухариков. Один из них тоже вручил ему пососать. Да и сам успел выпить кофе, размачивая в нём те же сухарики.

— Готовы? – на Люсе красовалась всё та же широкополая шляпа с искусственными цветочками, чёрные очки, закрывающие пол–лица. Сквозь короткий фиолетовый сарафан с бретельками на голых плечах просвечивал голубой купальник. – Ну, как? Нравится?

— Вы мне не обязаны нравиться, – сухо ответил я, сдавая ей с рук на руки Гришку. – Сейчас тоже переоденусь, и пойдём.

Ответ

С мальчишества я избегаю сборищ.ни разу с демонстрацией не шёл.От митингов рокочущего морястановится нехорошо.Таскают кто хоругви, кто – портреты,скандируют, что крикнут им с трибун.Но левых, правых – всех относит в Лету.Политики их видели в гробу.Не здесь дела вершатся мировые.И грохот сборищ – только нужный фон.А люди прут, как стадо. Все такие…Милиция стоит со всех сторон.Вы замечали – к толпам примыкая,своё лицо теряет человек?А жизнь, она короткая такая,такой короткий человечий век…

Глава десятая

Поглощённая собой, она, должно быть, не обратила внимания на дырищу в моей челюсти, на то, что я начал шепелявить. Вчера разок окунула Гришку в прибрежной пене прибоя, за час, проведённый на полуденном пляже, сама ни разу не искупалась, ухитрилась сжечь плечи. Ночью вроде не кашляла, зато под утро разбудила стуком в дверь – нет ли у меня какой‑нибудь мази от волдырей.

Когда я откликнулся, мол, нет, спросила: «А что, если помазать плечи тампоном с мочой?»

Я ответил, что не верю в уринотерапию.

С тех пор уже не спал. Вместо того чтобы рвануть на море, пока за мной не приехал Никос, валандался то у себя в комнате с этими своими записями для тебя, Маринка. Ибо обещал вести записи каждый день. То сооружал себе завтрак на кухне, понимая, что после очередной хирургической операции, которую, в сущности, представляет собой зубодрание, вряд ли смогу нормально поесть что‑либо более или менее твёрдое. Потом брился.

И вот теперь в начале девятого, садясь в машину приехавшего за мной Никоса, я увидел выскочившую на террасу Люсю.

— Знали бы ваши читатели, как вы развлекаетесь с утра до вечера, оставляете меня одну с ребёнком! Обождите! Кину вам деньги – нужно купить что‑нибудь к обеду. Мясо, рыбу. Овощи. Какие‑нибудь фрукты! У меня температура, плечи горят!

— Куплю! – крикнул я, сел к Никосу, и мы поехали.

— Очень амбициозная, – сказал Никос. – Она не твоя жена. Что она хочет? Почему позволяешь на себя кричать?

Я ничего не ответил.

Пока не было посетителей, Никос удалил мне ещё два зуба, вернее, то, что от них осталось. Долго мучился с каким‑то корнем.

— А видел, как Жану Габену удаляли зуб без анестезии? – спросил Никос, когда, утирая холодный пот со лба, я поднимался с кресла. – В Чехословакии показывали такое кино, когда я был гимназист.

— Помню! Я тоже видел! Как он прятался от кого‑то в мокром трюме на пароходе, и у него разболелся зуб.

— А потом на земле врач–садист сделал ему экстракцию без анестезии, – подхватил Никос. – Потому что у Габена не было денег. Помнишь, как он терпел? А я тебе делаю с анестезией. Терпи! В воскресенье тебе будет отдых.

— А в субботу?

— В субботу – нет. Иначе не успеем сделать протезы. А в воскресенье ты, я, Инес и девочки едем на пикник в мою землю. Хорошо?

— Хорошо.

Огорчённый тем, что до воскресенья было ещё несколько дней, я забыл заранее принять у Никоса анальгин и опять, сплёвывая по дороге кровь, спустился к набережной, чтобы запить таблетку в каком‑нибудь баре, но только не у Дмитроса в «Неос космос», так как он снова начал бы бесплатно угощать.

Хотелось немного отсидеться, придти в себя. Тем более, утренний пляж, свидание с морем наедине – эта единственная отрада была, как и вчера, потеряна.

Я приземлился за одним из уличных столиков у кафе «Мифос», где когда‑то зимними вечерами собирались местные папенькины сынки с толстыми бумажниками в задних карманах и тяжёлыми связками ключей, свисающих на щегольских цепочках с широких ремней джинсов.

«До сих пор не сходил на свидание с Домом», – подумал я, запив таблетку вынесенной мне официантом кока–колой.

Сколько раз в Москве вспоминал о Доме, как о живом существе! О его огромной верхней комнате, куда с утра заглядывало зимнее солнце, и где так хорошо думалось. Особенно если стоишь у плиты и варишь кофе в паузах между долгой работой за столом. Там была старинная корабельная лампа и присланный мне Сашей Попандопулосом итальянский обогреватель с тихо кружащимся пропеллером за решёткой. Вспоминал о наружной лестнице, по которой вечером, заперев дверь, я спускался в крохотный дворик с ронявшим плоды мандариновым деревом, скрежетал ключом в наружном замке нижней комнаты с тахтой у камина, почему‑то доверху заполненного свёрнутыми узорчатыми одеялами и длинными подушками. Подобранные на земле мандарины были восхитительно ароматными, сочными.

— Владимирос! – ревнивый окрик Дмитроса, шедшего к себе в бар, заставил меня очнуться.

Он глянул на пластиковую бутылочку кока–колы, на лежащую рядом початую упаковку анальгина.

— Калимера! – сказал Дмитрос по–гречески. – Доброе утро!

— Калимера, – отозвался я, и в этот миг в сознании отчётливо прозвучало: «Сидит, ничего не делает, а время проходит».

— Время зря теряем? – сказал я на варварской смеси греческого и английского.

Несколько ошеломлённый Дмитрос кивнул, всё‑таки заставил меня подняться, пойти с ним к его бару, благо тот находился в двух шагах.

— Сделал тебе ксерокс карты острова, – втолковывал Дмитрос. – В пятницу отправитесь на боте с Янисом к норд–сайд, а я поеду на «форде», сколько хватит дороги до северного хребта, повезу палатку, пресную воду, баранину или свинину. Что ты предпочитаешь?

Вместо ответа я указал на свой рот.

Дмитрос глянул и догадался:

— Никос?

— Никос. Я говорил Янису, что могу поехать в пятницу–параскеву. Но только после посещения Никоса, после десяти утра. Кстати, вон Янис стоит со своим объявлением на шесте! Пока мы будем заниматься твоей авантюрой, он ничего не заработает.

— Нет проблем! – бодро ответил Дмитрос. – Иди к Янису, жди. Сейчас принесу тебе карту.

Он вошел в бар, а я пересёк набережную, поздоровался с Янисом и только теперь обратил внимание, что мотобот нёс на своём носу выведенное греческими буквами название «ДМИТРОС».

Янис снова был мрачен. Настолько, что захотелось немедленно угостить его выпивкой, но я вовремя спохватился, подумав о том, что в его руках окажется жизнь экскурсантов, если они появятся.