История над нами пролилась. К 70-летию Победы (сборник) - Петр Горелик

Оставаться на бронепоезде становилось стыдно. Я не мог примириться с пассивной ролью командования бесполезным для фронта подразделением. Обратился с рапортом о переводе на другую должность. Так в разгар Орловской битвы я был назначен помощником начальника штаба бронетанковых войск 3-й армии по самоходной артиллерии и должен был расстаться с бронепоездом и его командой.

Обстоятельства сложились так, что уехать пришлось неожиданно. Как в песне, «были сборы недолги»: шинель в руки, рюкзак за плечо и – вперед. Собраться было просто, но не так просто было вырвать из памяти полтора года боевой жизни с людьми, которые стали для меня близкими и дорогими. Душой я оставался там, за Зушей, где надолго был задержан рекой прикованный к рельсам бронепоезд.

Заканчивался важный этап моей фронтовой жизни, значения которого я еще не мог тогда полностью оценить. Связывая свою дальнейшую судьбу со штабной службой, я еще не догадывался, что больше не буду так близок к солдату, к подчиненным, не буду так остро ощущать ответственность за жизнь конкретных близких людей, так болезненно переживать каждую потерю и каждую свою ошибку. Я испытывал теплые чувства к тем, кого оставил, и не сомневался, что такие же чувства испытывали ко мне мои бывшие подчиненные.

(Через сорок лет, в годовщину боевого крещения бронепоезда под Мценском, Комитет ветеранов Коломзавода организовал встречу наших товарищей. Не без труда я нашел нужные адреса, отправил около ста писем-приглашений, получил почти пятьдесят ответов. Большей частью это были письма родных и извещения военкоматов, сообщавших, что моих адресатов уже нет в живых. Но были и письма самих однополчан.

Не могу удержаться от того, чтобы привести несколько ответов на мои приглашения. Не боюсь обвинения в нескромности. Эти письма свидетельствуют не столько о чувствах ко мне, сколько о том, как дорого ценят ветераны внимание и память о них. Письма воспроизвожу в том виде, как они были написаны, не вторгаясь в орфографию и пунктуацию.

«Уважаемый т. Горелик П. З. с уважением к вам однополчанин Тарасов Иван Максимович. Получил я вашу открытку и прочитав ее невольно покатилась слеза что через 40 лет Вы вспомнили о нашей совместной борьбе с врагом…» (Тарасов Иван Максимович, Новосибирская обл.)

«Письмо, добрый день и вечер здравствуйте уважаемый мой друг наш товарищ полковник Горелов П. З. пишет вам бывший фронтовик Тимофеев Александр Тимофеевич товарищ Горелов я вашу открытку получил за которую сердечно вас благодарю… Ну как получиш мое письмо отпиши мне сразу я буду ждать… если вам ест возможност то прошу обязателно приехат мы свам поговорим обвсем… у нас очень хорошо озеро рядом 200 метров оддому а также лес тоже одинь километр летом много грибов и ягод приежайте обязательно вгости буду вас ждать». (Тимофеев А. Т., Псковская обл.).

«Уважаемый товарищ Командир… я очень рад что вы разыскали меня и поинтересовались моей судьбой…» (Кошелев П. К., дер. Шилинки)

«Здравствуй многоуважаемый родной брат однополчанин незабываемый Петр З!! Вам пишет твой брат Асакалов Юнус. Я и моя семья очень обрадовалась за ваши вести, мы не можем объяснить какое большое радость принесли нам всем т. е. не только моей семье и соседи но и родственники, всему аулу району и области… Если бы ты знал сколько раз вспоминал тебя и рассказывал своим товарищам и соседям о тебе, как родного брата, лучшего фронтового друга, незабываемого товарища. Приезжай вместе с семьей мы будем очень рады…» (Асакалов Юнус, Адыгея.)

Прошло столько лет после войны, я уже был женат, дочери уже было за тридцать, росла внучка. И по прошествии стольких лет мои солдаты помнили меня. Нашли такие добрые слова о нашей совместной службе, так высоко оценили наши отношения. Не скрою, эти письма согревали мне душу. Их тепло оценили и мои близкие).

Итак, моя просьба о переводе на другую работу была удовлетворена, я передал бронепоезд заместителю и поехал к новому месту службы. Вся война была еще впереди.

5 августа 1943 года войска овладели Орлом. В 20-х числах я попал в разрушенный город. В комендатуре узнал, что штаб армии, в который я получил новое назначение, двинулся в направлении Карачева. Мне предстояло догонять штаб.

В одном из бывших общественных зданий Орла неподалеку от комендатуры (библиотека или школа), куда зашел в ожидании машины, я наткнулся на груду искореженных книг. Случайно мне попался обрывок книги Анатоля Франса, страниц 80–100 из «Современной истории»; определить автора и название не составило труда: в верхней части страниц было указано: слева – автор, справа – название.

Эти несколько страниц вызвали сумятицу в мыслях, смутили мою воинственную душу.

Мы знали свой солдатский долг и не давали себе особенного труда задумываться над моральными категориями, применительно к врагу царствовал ежедневно внушаемый лозунг: «Убей немца!». Успехи под Сталинградом, Курском и у нас под Орлом окрыляли нас. Как возмездие, как Божью кару воспринимали мы известия о начавшихся бомбардировках немецких городов англо-американской авиацией. Трудно было сознанию солдата, очищавшего свою землю от оккупантов, принять утверждение Франса о бессмысленности любой войны, бесцельности разрушений, о том, что движущая сила сражения – не долг, не патриотизм, а страх, что солдаты всегда идут вперед только под угрозой смерти со стороны своих. Для моего атеистического сознания была откровением мысль, с железной логичностью изложенная Франсом: по какому праву можно требовать от человека, чтобы он жертвовал жизнью, если его лишили надежды на загробное существование? (Много, много позже мне напомнила об этих мыслях строка из песни Булата Окуджавы: «Как помнит солдат убитый, // что он проживает в раю».)

Всего этого было для меня чересчур. Такой набор пацифистских мыслей и настроений вызвал гнездившиеся в глубоких тылах моего сознания сомнения, выход которым я по разным причинам не позволял себе – шла война. Признаюсь, я настолько был выведен из состояния душевного равновесия, что побоялся взять с собой эти обжигающие руки страницы.

Но особенно задело меня отрицание автором массового героизма на войне. На примере поведения моих подчиненных в тяжелом бою я мысленно опровергал автора, и все же в его словах я нашел подкрепление собственным сомнениям, возникавшим, когда я думал о подвиге Александра Матросова. Мы узнали о нем незадолго до орловского наступления, и были еще свежи разговоры в солдатской среде. Правда, высказывать свои потаенные мысли я не мог даже офицерам, не говоря уже о подчиненных мне солдатах.

Появление машин у комендатуры прервало мои сомнения. Я уже знал, что с выходом к Карачеву армию вывели в резерв и штаб следовало искать где-то юго-восточнее города.

В обыденном сознании к понятию «штаб армии» относят все, что составляет в своей совокупности различные подразделения управления армией. В действительности штаб армии – это одно из таких подразделений, самое важное, но все же одно из… Наряду со штабом в управление входят и другие подразделения. В одном из таких подразделений – Управлении Командующего бронетанковыми и механизированными войсками (БТ и МВ) и его штабе мне предстояло служить. Начальником штаба и моим непосредственным начальником был полковник Александр Петрович Баженов. Командовал БТ и МВ полковник Виктор Андреевич Опарин, старый танкист, из бывших кавалеристов, раненный в боях 1941 года и оставшийся в строю, несмотря на незаживающую рану на ноге.

Встретили меня радушно, но без всяких внешних проявлений чувств: штаб был занят подготовкой перегруппировки войск на север, в район Людинова. Предстоял более чем стокилометровый марш на правое крыло фронта для удара во фланг Брянской группировки противника. Мне пришлось сразу же окунуться в не свойственную мне по прошлому опыту работу.

Здесь, в штабе, я узнал, что в армию приехала группа известных писателей: А. Серафимович, К. Федин, К. Симонов, П. Антокольский и – я с трудом поверил – Борис Пастернак. Мое удивление не было случайным. Многое менялось во время войны – и в официальном отношении к религии, и в отношении к некоторым одиозным с официальной точки зрения фигурам и фактам истории России. Менялось и отношение к Пастернаку; свидетельством тому было приглашение поэта на фронт вместе с такими «своими» писателями, как Симонов и Серафимович. Это и радовало, и удивляло. Своему удивлению я недавно обнаружил веское подтверждение. В дневнике 1942–1943 годов Вс. Иванов приводит строчку из опубликованного в «Красной звезде» стихотворения И. Сельвинского, где поэт говорит, что любит своих учителей «от Пушкина до Пастернака». Вс. Иванов далее пишет: «Пожалуй, это самое удивительное, что я видел за эту войну; до войны надо было бы съесть пуд кокаина, чтобы вообразить, будто „Красная звезда” способна напечатать подобную строку: Пушкин – и рядом с ним Пастернак».