Два измерения... - Сергей Алексеевич Баруздин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я сейчас, Проля! Сейчас! — Саша бросился туда, где Пролю ранило.
Он исчез.
— Проля, милый, славный наш Проля, — шептал Алеша. — Сейчас будут твои очки. Ты их потерял, Сашка Невзоров найдет. Сейчас… Потерпи, сейчас!
Только исчез Саша, как со стороны Кутов снова ударила автоматная очередь.
Проля продолжал что-то говорить, Алеша вздрогнул: опять!..
За Сашу боялся и за себя: остался с Пролей один, а вдруг?..
Вернулся запыхавшийся Саша, и, как ни странно, с очками.
— Нашел?!
Надели Проле очки.
— Спасибо, ребята! Спасибо! — говорил он. — Теперь я ожил. Теперь до победы с вами… Не бойтесь, это не красивые слова, но мы этих немцев…
Он открыл глаза, уже под очками, и сразу замер. В глазах, а может, в стеклах, блеснуло солнце, а потом что-то голубое…
— Сними очки, — попросил Саша Алешу и заплакал. — Сними немедленно!
Алеша в испуге снял.
Его рука ощутила на лбу Проли вязко-липкий пот. Скорее выдохнул, чем сказал:
— Все?
— Да помолчи ты, Горсков! Дай в себя прийти!..
И они долго опустошенно молчали.
Потом Алеша, по совету Саши, прикрыл веки Проле Кривицкому.
Интуитивно — никогда не знал, что и как делают в таких случаях! — прижал Пролины веки двумя пальцами и долго держал свои пальцы на них, пока глаза не оказались закрытыми. При этом думал он, чудак, и об отце своем, и о Верином: как это все там было?
А тут вот — он и война. Командир полка погиб. И Проля Кривицкий. И — многие, многие, многие…
Сейчас Саша был потерян и обескуражен.
Тела убитых активистов, и вот — Проля, Проля Иванович Кривицкий, который казался мудрее и разумнее их… Убит!
Это для них первая близкая смерть.
Хотя и слышали о командире полка, и знают все, что было и есть на их границе, где люди уже гибнут, и на всех фронтах войны — а сколько таких границ! — тоже воюют и гибнут, конечно, смерть Проли Кривицкого потрясла. Был человек — и нет. Только что был! Вместе ели, вместе спали, говорили, дышали одним воздухом, и вот его нет. Он ушел навсегда. Странно и страшно!
Рядом активисты, убитые кем-то… Кто они — комсомольцы или работники советской власти? И убиты страшно… Только на их одежду посмотреть! И в Кутах — сорванные советские флаги…
Лежит рядом с активистами Проля Кривицкий, инженер-гидравлик, пришедший сюда, на Западную Украину, считая, что она наша, советская…
Его убили не немецкие десантники, а кто-то из своих.
— Что делать?
Это Саша Невзоров спрашивал Алешу.
Алеша предложил:
— Давай похороним! Лопатка же есть! А что?
Сам Саша до того, как они попали в Куты, говорил, что трупы активистов хоронить нельзя: мол, закон, милиция и так далее.
И Саша сказал:
— Давай так. Лопата есть. Проля принес. Похороним активистов, а там будем думать…
Они одной лопатой копали глубокую могилу. Прямо в пшеничном поле. Дождей, начиная со дня начала войны, не было. Земля сухая. И пшеничное поле — корни, корни, корни…
Саша брал на себя больше, но и Алеша старался:
— Глубже?
— Чуть-чуть. Иначе пятерых не похороним…
Когда яму вырыли, начали искать у убитых документы. Но ничего не нашли.
— Что будем делать с Пролей?
— Может, отнесем к нам, в часть? — неуверенно предложил Алеша.
Саша взвился:
— Горсков, не валяй дурака! Сам говорил глупости по поводу этих активистов. Куда нести Пролю? И как нести? Давай лучше подумаем…
Шесть покойников, и среди них — Проля Кривицкий.
Решили похоронить Пролю отдельно. Но когда выкопали большую могилу для пятерых активистов, передумали:
— Саш, а может, Пролю сюда же?
Невзоров не возражал. Засомневался, но возражать не стал.
Сказал только:
— А как же — могила? Безымянная?
Сколько лет Алеша был знаком с Сашкой Невзоровым, а тут открытие: оказывается, Саша, помимо Академии и всего, о чем Алеша знал, всю жизнь, с детства, увлекался выжиганием по дереву. С помощью лупы выжигал на фанерках всякие рисунки и даже получал какие-то дипломы на ленинградских детских конкурсах…
— Давай и Пролю вместе с активистами, — согласился Саша.
Сняли с Проли медальон, который им недавно выдали. Взяли документы.
— Гимнастерку, медальон, документы возьмем с собой, — сказал Саша. — Вот нам бы еще дощечку какую-нибудь… Впрочем, поищем. У меня лупа есть! А сейчас — давай!..
Присыпали сухой, с комьями, в корнями пшеницы, землей.
Среди пшеничного поля вырос высокий бугор. Потом, в ходе войны, такие могилы будут называть братскими: и на шесть, и на шестьдесят, и на шестьсот…
Пытались найти кол или дощечку, но ни того, ни другого поблизости не оказалось: Сашина лупа оказалась бесполезной…
Закопав убитых, они по-пластунски добрались до крайних домов Кутов и искали там, на задворках, все, что им было сейчас нужно: фанерку и колышек.
Над пшеничным полем и над Кутами продолжали мирно лететь немецкие самолеты.
Но разнаряженные в национальную одежду парни с автоматами, которые стреляли по ним, которые убили Пролю, исчезли.
Саша принес фанерку. Да не одну, а две.
Алеша три колышка — на выбор.
Невзоров достал лупу и под палящим солнцем стал выжигать:
«Красноармеец П. И. Кривицкий (1918–1941). И пять безвестных активистов, погибших в Кутах. Слава героям!»
ХIII
В глазах у Алеши все стояли эти активисты и Кривицкий. И общая их могила. Все в трагическом цвете.
За пшеничным полем начинались заросли дикого шиповника с небольшим ручейком и лес, из которого они вышли. Теперь их путь лежал обратно.
В ручье умылись и попили.
Лес встретил их глухой прохладой, спокойствием и величавостью. Ноги мягко ступали по мшистым тропинкам. Они умышленно шли не по дороге, сокращая путь.
Изредка попадались земляника и ландыши. Земляника, пахучая, отлично утоляла жажду.
Говорить не хотелось, шли молча.
Могли спасти Пролю Кривицкого.
Могли, наконец, принести его тело в часть.
Могли, могли, могли…
А его похоронили в поле с активистами, неизвестно как погибшими. Похоронили без гимнастерки и даже без нательной рубашки, которую изорвали на бинты.
Дудин взял документы Кривицкого, медальон: «Жаль парня… Сообщим родным…»
Командир батареи Егозин особенно интересовался, что в Кутах.
Потом вызвал командир дивизиона Сухов.
Слушал, долго расспрашивал:
— Обстановка здесь, братцы, трудная, — сказал. — Да и украинские националисты, и влияние разное… Кого только тут не было: и венгры, и румыны, и поляки… Советская власть — без году неделя. А тут — война! Была бы возможность, наградил вас за разведку. Приказ по дивизиону отдам. А Кривицкого не забудем. Хорошо, что дощечку оставили.
