Между двух миров - Эптон Синклер

— Меня зовут Ланни Бэдд, а это мой друг, английский летчик, раненный на войне. Считайте, что он тоже малыш, и зовите его Рик.

— Охотно. А вы зовите меня Барбарой. Вашего дядю я глубоко уважаю. Это человек, который умеет постоять за свои убеждения. Где он теперь?

— Думаю, что у себя дома, возле Сен-Тропеза. Он ведь в свободное от революций время пишет картины.

Барбара улыбнулась. Лицо у нее было грустное и по временам становилось суровым, но в глазах светились ум и доброта, и Ланни-юноша вынес то же суждение, что и Ланни-подросток: она на редкость хороший человек, вопреки своей плохой репутации.

Она познакомила с Ланни и Риком своего спутника, которого звали Джулио, и все четверо уселись за стол. Рик заказал кофе, а Ланни — десерт, который не успел съесть в траттории. Время от времени друзья обменивались взглядами, и Ланни видел, что представитель английского правящего класса в восторге от этой беседы с двумя опасными итальянскими революционерами, которых он дружески называет по имени. Наконец-то он, как заправский журналист, может черпать «местный колорит» полными пригоршнями!

Ланни сказал, что они были свидетелями только что разыгравшегося скандала, и лицо Барбары утратило обычную мягкость. — Мразь! — сказала она. — Другой такой пакостной дряни я еще не встречала. Я познакомилась с этим человеком в Милане, где работала в социалистической партии, тогда это был бездомный бродяга, больной, нищий, — он приходил на наши собрания в помещение партии, чтобы чем-нибудь поживиться. Время от времени кто-нибудь кормил его, — невозможно спокойно есть, когда у стола скулит голодный пес. Вы не можете себе представить, какая это была жалкая фигура — оборванный, бесприютный, вечно плакался на свое безвыходное положение, на свою никчемность, на свой сифилис. Об этом в Англии, кажется, говорить не принято?

— Да, пожалуй, — сказал Рик, к которому был обращен этот вопрос.

— Муссолини стал редактором социалистической газеты в Милане; а когда к нему явились, уж не знаю, английские или французские агенты, он охотно взял у них деньги. Газета в мгновение ока перекрасилась; его выкинули из партии, зато он получил от новых заказчиков крупную сумму на издание собственной газеты. На ее столбцах он объявляет своих прежних друзей предателями родины. Теперь он явился в Сан-Ремо за материалом. Он проповедует «священный эгоизм» и призывает умирающих от голода рабочих во имя славы не отдавать Фиуме и захватить Далматинское побережье, ибо их высшее назначение — пролить море крови, по которому итальянский флот двинется на завоевание мировой империи. Никогда я не видала такой метаморфозы; вы бы посмотрели, как он стоит на трибуне, как он научился выставлять вперед подбородок, как он надувается и выпячивает грудь!

— Есть такая порода зобастых голубей, — сказал Ланни, — они надуваются и выпячивают грудь, их зовут дутышами.

Барбара перевела это своему приятелю. — Голубочек! Дутыш! — Она весело рассмеялась.

Рик расспрашивал о настроениях итальянских рабочих. Барбара описала ему трагические годы войны, страдания голода. Для нее война была борьбой соперничающих империалистических государств, и, как всегда, народ платил за это соперничество слезами и кровью. Но теперь он извлек урок из событий и скоро возьмет власть в свои руки.

— А вы не думаете, что поджигатели войны могут сбить его с толку? — спросил Рик, чтобы вызвать ее на откровенность.

— Никогда! — воскликнула Барбара. — Наши рабочие дисциплинированы; у них есть профессиональные союзы, широкая сеть кооперативов, свои печатные станки, свои школы для детей. Это классово-сознательные и духовно вооруженные люди.

— Да, но как насчет другого оружия?

— Солдаты — тот же народ; неужели они пустят в ход ружья против своих? Вы знаете, во многих местах рабочие захватили заводы и держат их в своих руках.

— Но смогут ли они управлять ими?

— Наше слабое место — это отсутствие угля; мы зависим от ваших английских капиталистов, которые, конечно, не пойдут навстречу революционным рабочим. Но уголь добывают и русские шахтеры, и мы скоро получим его. Вот почему для нас так важна торговля на Черном море.

— Я знаю, что Нитти выступал за снятие блокады с России.

— Нитти — политикан, достойный собрат вашего Ллойд Джорджа. Публично он произносит пылкие речи, но что он делает за кулисами — это другой вопрос.

— Вы, значит, не верите в его искренность?

— Социалисты только что показали ему, что избиратели за них. Если он не хочет выйти в отставку, он должен добиться от французов, чтобы они не мешали нам торговать с нашими русскими товарищами.

— И вы, в самом деле, полагаете, — настойчиво продолжал допрашивать Рик, — что профсоюзы могут руководить предприятиями и поставлять на рынок товары?

— А почему бы и нет? Чьи руки работают на за, — водах?

— Это физическая работа, а руководство.

— Осуществляется инженерами, которым платят капиталисты. А теперь им будут платить рабочие.

Заговорили о синдикализме, о контроле профессиональных союзов над промышленностью. Барбара несколько раз возвращалась к одному и тому же доводу: разве можно устроить мир хуже, чем это сделали хозяева? Посмотрите-ка, что они натворили в Европе. Еще одна такая схватка, и континент превратится в пустыню, обитаемую дикарями, которые будут носить шкуры и укрываться в пещерах.

— Капитализм — это война, — сказала Барбара. — Для него мир — это только перемирие. Если рабочие завладеют средствами производства, они будут производить не для наживы, а для собственного потребления, и торговля станет свободным обменом, а не войной за рынки.

— Надо признать, — сказал Рик, — что наше английское рабочее движение в настоящее время выдвинуло самую рациональную программу.

Ланни нашел эту точку зрения смелой для сына баронета. Или Эрик Вивиан Помрой-Нилсон начинает превращаться в красного? Если да, то интересно, что скажет Робби?

Конференция в Сан-Ремо продолжалась восемь дней, и к концу ее статья Рика была готова. Все эти дни он просидел, запершись в душной комнате отеля, а Ланни тем временем играл в Теннис с Фессенденом и его друзьями или осматривал какой-нибудь дворец XVI столетия или какую-нибудь часовню с чудотворной статуей, увешанной восковыми изображениями исцеленных здесь частей человеческого тела, включая те, которые обычно не принято выставлять напоказ. Когда Рик брался за дело, он работал как одержимый, а Ланни читал страницу за страницей и ободрял своего друга восторженными похвалами.

И в самом деле, это была превосходная статья, написанная человеком, знающим закулисную сторону событий и не ослепленным официальной пропагандой. Рик описывал чудесный фон конференции; это был край, о котором можно было сказать словами поэта: «Здесь все пленяет сердце, и зол лишь человек». Цветущие холмы, обсаженные пальмами аллеи, изгороди из роз и олеандров, кактусовые сады и высокие, как башни, алоэ; и тут же рядом поседелые в боях политики, чей мозг — сложный лабиринт интриг и ловушек, уготованных даже для друзей и союзников. Рик цитировал официальные заявления, которые облетели весь земной шар, но резко расходились с фактами. Он показывал, как достопочтенные старцы подменивали факты словами и, в конце концов, ради собственного душевного спокойствия, начинали сами верить в свою пропаганду.

Франция стремилась ослабить Германию, а англичане хотели ее укрепить, чтобы торговать с ней; вокруг этого вопроса и вращалась вся конференция. Она завершилась компромиссом, попыткой сделать одновременно и то и другое. Говоря между собой, политики признавали, что Версальский договор неосуществим; тем не менее они торжественно объявили миру, что он не подлежит пересмотру, и тут же прибавили, что намерены его «истолковать». Они грозили непокорным, не желая замечать, что их угрозы никого не пугают. Заявили, что вопроса о России касаться не будут, и на следующий же день поставили его на обсуждение. Корили Германию за то, что она не поставляет угля Франции, и тут же обязали Францию воздержаться от санкций. Французы помогали изгонять турок из Константинополя и в то же время снабжали их оружием для борьбы против англичан; контрабандная торговля оружием процветала на всем аравийском побережье и вообще всюду, где это сулило выгоду.

Человечеству заявили, что у него есть Лига наций, которая разрешит все эти проблемы. Но какой реальной властью наделена Лига, спрашивал Рик, и кому охота наделять ее властью? Вместо того чтобы передать возникшие проблемы на разрешение Лиги, три премьера съезжаются и решают их келейно в интересах своих трех политических партий. Выходит, что это и есть новое правительство Европы. Премьеры предполагают встретиться снова в Спа, в Бельгии, и пригласить туда и немцев. «Большая тройка» снова станет «Большой четверкой». «Absit omen!» — «Да не будет так!» — заканчивал Рик для читателей, которым в английских школах начинили головы всевозможными латинскими изречениями.