Между двух миров - Эптон Синклер

Высоко на откосе холма, к которому вела огороженная дорога, стояла претенциозная двухэтажная вилла с полукруглым портиком и высокими тонкими колоннами; называлась она «вилла Девашан». Некогда это был «новый эдем» теософов, а теперь здесь держали совет союзные премьер-министры. Ланни Бэдду достаточно примелькалась европейская роскошь, он знал, что он найдет внутри, еще до того, как ему был открыт доступ в здание. Просторные залы с громадными люстрами, нависшими над головой, — не хотелось бы ему оказаться под ними при очередном землетрясении. Тяжелые плюшевые занавеси, защищающие от смертельной опасности — проникновения свежего воздуха. Золоченые кресла, обитые светлым шелком или атласом, на котором тотчас станут заметны следы от соприкосновения с человеком. Столы с инкрустацией, на резных ножках, такие же стандартные, как бороды египетских фараонов. Ланни заранее предполагал, что в искусстве интерьера господа теософы недалеко ушли от своих христианских собратьев, и он не ошибся.

Каждый премьер привозил собой целый штат сотрудников, и они занимали отдельный отель или палаццо. Из каждой страны налетал целый рой журналистов, которые охотились за новостями и горько жаловались на скудость официальных сообщений. Приезжали делегации от малых наций и угнетенных национальных меньшинств. Им говорили, что это и есть «новая свобода», «самоопределение народов», и они верили или делали вид, что верят. Одни приезжали мандатами, другие опирались только на моральное право; они селились в пансионах или убогих меблированных комнатах и упорно, но большей частью тщетно добивались, чтобы кто-нибудь их выслушал. Когда средства у них иссякали, они занимали деньги друг у друга или у кого-нибудь, кто, судя по виду, готов был верить в братство народов.

Все это было так бесконечно знакомо Ланни Бэдду— словно не успел он проснуться от запутанного кошмара, как сон начинается сначала. Когда он сказал об этом одному американскому журналисту, тот посоветовал ему привыкать к такого рода кошмарам, потому что теперь они будут душить его по нескольку раз в год, а сколько лет — одному богу известно. Дипломаты будут спорить и пререкаться из-за Версальского договора до тех пор, пока не разгорится новая война. Как известно, газетчики народ циничный.

Так как сенат Соединенных Штатов отказался ратифицировать договор и вступить в Лигу наций, то отечество Ланни не имело представителя в Сан-Ремо. Зато здесь была широко представлена американская печать, и Ланни встретил немало своих парижских знакомцев.

Отели были переполнены, Ланни и Рику пришлось устроиться вдвоем в крохотном номере и вместо ванны довольствоваться умывальным тазом. Не теряя времени, они надели смокинги и вышли к табльдоту; и первый человек, которого увидел Ланни, был длинноногий, желтоволосый Фессенден, состоявший когда-то при секретариате английской делегации в Париже.

Фессенден вскочил и радостно поздоровался с Ланни, который представил его Рику. Убедившись, что это «человек из общества», Фессенден пригласил обоих к своему столу, где сидели еще два молодых человека из «штаба».

Очень скоро разговор перешел на злободневные темы, и для Рика это было интереснее, чем слушать журналистов, которых намеренно держали в неведенье. Через руки этих молодых людей проходили секретные докладные записки, а один из них только что имел аудиенцию у своего шефа, главы целого отдела, который во время беседы возлежал в портативной ванне. Рик заметил, что государственные люди выбрали очень приятное место для конференции, на что Фессенден отозвался: — Вы слышали, что Ллойд Джордж сказал премьерам? Не в бровь, а в глаз: «Да, джентльмены, мы находимся в садах Эдема, я только хотел бы знать, кто будет играть роль змия!»

Конференция в Сан-Ремо собралась при неблагоприятных предзнаменованиях. Между бывшими союзниками к этому времени уже разгорелись ожесточенные споры вокруг остатков Турецкой империи, а также Сирии, Палестины, Геджаса и особенно Месопотамии, богатой месторождениями нефти, равно необходимой для английского, французского и итальянского флотов; вокруг России и ее большевистского правительства, с которым так неудачно воевали европейские государства; вокруг «санитарного кордона» и Польши, которая вторглась в Россию, а заодно и в другие граничащие с нею страны; вокруг германских репараций и их дележа; и, главное, вокруг дальнейшего проникновения французских войск за Рейн, что грозило Европе новой войной.

Недавно немецкие реакционеры сделали попытку переворота, известную под названием «Капповского путча». Попытка была сорвана немецкими рабочими, объявившими всеобщую стачку, — но за путчем последовало коммунистическое восстание в Руре, и германское социал-демократическое правительство послало туда войска. Это было нарушением Версальского договора, и французская армия тотчас же заняла несколько немецких городов по ту сторону Рейна. Не собирается ли Франция снова воевать со своим наследственным врагом, и не будет ли она добиваться санкции англичан? Это и был злободневный вопрос, который с торжественным видом обсуждали юные дипломаты. Они говорили о твердом решении своих начальников положить предел домогательствам Франции, возобновить торговые отношения и спасти Германию от хаоса.

Ланни было странно слышать от официальных лиц те самые слова, за которые либералов из американской делегации в свое время называли «розовыми» и «смутьянами». Так быстро менялись взгляды под давлением событий! Англичане теперь ратовали за то, чтобы снять все виды блокады и возобновить торговлю. Но французы все еще были во власти страха. Не значит ли это возродить германский империализм? И если он возродится, то может ли Франция снова рассчитывать на помощь Англии? У французов был только один выбор: господствовать или подчиняться, но как только они начинали господствовать, англичане приходили на помощь немцам, чтобы создать противовес Франции. Как не раз говорил своему сыну Робби Бэдд, в Европе все друг друга поедом ели; когда Ланни увидел это собственными глазами, ему захотелось вернуться в Бьенвеню и сесть за рояль.

Фессенден сказал: — Надо вам познакомиться с миссис Плюмер, у нее все бывают. — Миссис Плюмер была видным членом местной английской колонии и владелицей прекрасной виллы над дорогой в Бериго. Повсюду, где живут англичане, непременно есть дом, вроде виллы Плюмер, где они могут бывать, если их представят, и непременно есть английский клуб, где мужчины пьют виски с содовой, играют на биллиарде и говорят о бирже, торговле и политике на таком жаргоне, который надо знать с детства, чтобы понимать его. Ланни и Рик получили приглашение на чай к миссис Плюмер, а также получили гостевые билеты в клуб, так что теперь могли узнавать в тот же день во всех подробностях все, что говорилось в зале заседаний на вилле Девашан. Рик сказал своему другу: — Если бы не ты, Ланни, я был бы как рыба, выброшенная на песок.

Здесь кипело, как в водовороте, весь день и большую часть ночи, и нелегко было человеку с больной ногой входить и выходить из машины и бегать по лестницам. Ланни убеждал Рика в середине дня возвращаться в отель и отдыхать. Даже сейчас, в конце апреля, в Сан-Ремо было жарко, как в пекле.

Пока Рик лежал на кровати, подмостив под спину подушки и записывая слышанное, Ланни уходил в город и бродил по узким карабкающимся в гору улочкам, на которых некогда разыгрывались кровавые сцены: пираты из Африки врывались сюда, убивали жителей и угоняли их в плен. Он гулял но тропинкам под тенью пальм или перечных деревьев, усыпанных белыми цветами. Он взбирался на холмы, устланные сплошным ковром из пурпурных, золотых и розовых полевых цветов. Он смотрел вниз на красные кровли домов, на голубое и зеленое море, которое каждый из народов, живущих на побережье, считает своим. Mare nostrum[5] — сколько племен похвалялись этим в былые века, и кровь их пролилась в море, и прах их развеян по холмам, и самые имена их стерлись со страниц истории.

Ланни всегда интересовался не только мнением важных сановников, о которых пишут в газетах, но и тем, что говорит и думает простой народ. После пресс-конференции, на которой, скажем, новый итальянский премьер распространялся об острой нужде Италии в угле и пшенице и о необходимости возобновить торговлю с Россией через черноморские порты, Ланни вез своего друга в какую-нибудь «тратторию» на окраине, где все говорили «а лигурийском наречии. За несколько лир тут можно было получить вполне съедобное блюдо, хотя оно и подавалось на простой дощатый стол, стоявший на посыпанном опилками полу. Ланни начинал болтать на смешанном французско-итальянском языке с каким-нибудь смуглолицым рабочим в пропотевшей рубахе и затем рассказывал Рику, как воспринимались декларации Франческо Нитти обитателями старых, грязных, мрачных, как пещеры, домов.