Линкольн - Карл Сэндберг

— Мистер Линкольн, я верю, что вы еще будете мне благодарны за этот визит… Я молю о жизни тех, кто первым поспешил поддержать наше правительство, кто помог вам занять кресло президента, — я защищаю людей, которые сделали все, что могли; даже теперь, когда они потеряли здоровье, нервы, силы, они все же молятся за сохранность вашей жизни, за существование республики. Они даже не просят того, что прошу я. Они надеются отдать жизнь за свою страну. И я знаю, что если бы они поправились, обрели снова силу, они просто остались бы в живых — по крайней мере большинство из них.

Лицо Линкольна отразило целую гамму чувств. Он не отрывал взгляда от нее. Казалось, он страдал оттого, что ее правдивые слова были слишком убедительны. Лицо его болезненно напряглось.

— Вы возомнили, что знаете больше моего.

Слезы показались на глазах у женщины.

— Простите, мистер Линкольн, но я не хотела вас задеть… Я убеждена, что народ не напрасно доверяет вам. Вопрос в другом: верите ли вы мне?

Если вы мне верите, вы нам дадите эти госпитали: если нет… что ж…

— Вы мните, что знаете больше, чем врачи, — резко сказал Линкольн.

— Нисколько, — сказала Гарвей, — я не могу даже приближенно произвести ампутацию так хорошо, как некоторые из них. Но истина в том, что я пришла к вам не милостей просить. Я не ищу воинских званий или должностей… Я пришла к вам прямо от коек умерших; они могли бы жить, будь на то ваша воля. Горько об этом говорить, но это правда.

Последние фразы заставили Линкольна нахмуриться, глубокие складки легли меж бровей. Гримаса боли исказила лицо. Он язвительно спросил, сколько солдат дал ее штат армии. Она ответила:

— Около пятидесяти тысяч.

— Это значит, — сказал он, — что в действующей армии из вашего штата сейчас около двадцати тысяч… Я готов демобилизовать их всех и не иметь больше с ними дела.

Миссис Гарвей была потрясена. Она знала, что он говорит не то, что думает. Они сидели и молча глядели друг на друга. Линкольн сильно побледнел. Наконец она нарушила молчание:

— Они останутся верными правительству, как бы вы ни поступили. И если вы удовлетворите мою просьбу, вы будете рады этому всю жизнь. Молитвы благодарных сердец дадут вам силу в часы испытаний; крепкие, готовые воевать люди охотно вернутся к борьбе за ваши цели.

— Я уже никогда ничему не буду радоваться.

Президент склонил голову. Она поняла, что нет слов, чтобы описать его горе. Исчезли суровые складки на лице: казалось, он углубился в свои мысли, вспоминал прошедшее, совершенно забыв, что он не один в кабинете. Огромные тяготы вынес он на своих плечах, бесконечные заботы отравили ему жизнь, а может быть, его тревожила мысль, что он ошибся в своей оценке людей, был несправедлив к тем, кто воевал за интересы народа.

— О, не говорите так, мистер Линкольн, — сказала она, — ибо у кого еще, кроме вас, будет столько оснований для радости, когда страна снова станет единой, а ведь это неизбежно будет.

— Знаю, знаю, — сказал он, сжимая руками подлокотники кресла, — но ведь источники жизни иссякают, и меня, может быть, не хватит.

Гарвей спросила, не подрывают ли его здоровье государственные заботы и дела. Он ответил:

— Нет. Косвенным образом, может быть.

Она поняла, что отняла у него очень много времени. Она поднялась с намерением уйти.

— Как же вы все-таки решили поступить?

— Я еще ничего не решил. Приходите завтра утром. Постойте, завтра заседание кабинета. Да, приходите к двенадцати дня — завтра на заседании дел будет немного.

На следующий день миссис Гарвей в двенадцать часов была уже в Белом доме. Три долгих часа ждала она. Изредка Линкольн присылал записки, в которых извещал, что заседание скоро кончится и он ее примет. Она была в отчаянии, предполагая отказ. Она ходила по комнате, глазела на карты и, наконец, услышала его шаги. Был объявлен перерыв. Президент не послал ей приглашения зайти к нему, а сам пришел к ней. Шаркая ногами и потирая руки, он сказал:

— Уважаемая мадам Гарвей, очень сожалею, что заставил вас ждать так долго, но мы только сию минуту прервали заседание.

— То, что я ждала, не имеет никакого значения, — сказала она, — но вы, вероятно, устали и не сможете принять меня даже вечером.

Он сел, попросил ее сесть.

— Я хочу вам сказать, — заговорил он тихим голосом, — что вчера военным министром издан был приказ об организации госпиталя в вашем штате.

Миссис Гарвей ничего не могла сказать. Ее ответом были слезы. Когда она, наконец, обрела дар речи, то промолвила:

— Благослови вас бог!

Линкольн попросил ее прийти на следующий день, так как он хотел передать ей копию приказа. Она пришла в последний раз. Президент ее спросил:

— А вы очень рассердились бы, если бы я сказал вчера «нет»?

— Мистер Линкольн, я не упала в обморок от радости, услышав ваше положительное решение, и не рассердилась бы при отказе.

— И что бы вы сделали в случае отказа?

— Я снова пришла бы к вам со своим ходатайством ровно в девять утра.

Линкольн расхохотался.

— Ну, тогда я мудро поступил, — сказал он.

В результате встречи миссис Гарвей с президентом было построено три госпиталя.

10. 8 ноября 1864 года — день выборов

Низко нависло серое небо. Шел дождь. В этот день в Белом доме было тихо и почти пусто. В полдень Брукс навестил президента и, «к моему удивлению, застал президента в полном одиночестве, как будто с общего согласия все избегали заходить в Белый дом». Линкольн волновался. Он сказал Бруксу:

— Я достаточно опытный политик, чтобы понимать, что можно было не сомневаться по поводу результата на съезде в Балтиморе, но у меня нет никакой уверенности в победе сегодня.

В семь часов вечера Линкольн и Хэй вышли из Белого дома. У порога их встретила неистовая буря с ливнем. Они прошлепали по лужам парка и поднялись в телеграфную комнату военного министерства. Линкольну вручили депешу от Форни из Филадельфии, в которой сообщалось, что президент получил там большинство в 10 тысяч голосов.

Президент отправил жене первые результаты голосования.

— Она волнуется больше моего, — сказал он.

Позже в кабинете Стентона Линкольн встретил Густавуса-Вазу Фокса, который ликовал по поводу поражения двух ненавистных противников.

— У меня нет такого чувства личной неприязни, как у вас, — сказал Линкольн. — Неприязнь никогда не окупается. У человека нет времени на то, чтобы полжизни потратить на вражду. Если кто-либо перестает на. меня нападать, я никогда не ставлю ему прошлое в вину.

Из-за бури и ливня телеграф работал с перебоями. Во время длительного перерыва, часов около десяти, вспоминает Брукс, «президент развлекал небольшую компанию, собравшуюся в военном министерстве, анекдотами и занимательными воспоминаниями». Входил Экерт, передавал телеграммы Стентону и тут же уходил. Президент просматривал телеграммы, комментировал сообщения. Чарльз Дана описывает события вечера: